Лоуренс Райт - Аль-Каида
Это было настоящее вавилонское столпотворение. Новая самоуверенная среда являла собой беспрецедентное смешение культур. Символом нового мирового порядка выступала штаб-квартира Организации Объединенных Наций. ООН была наиболее ярким выражением послевоенного интернационализма. Сам город казался воплощением мечты об универсальной гармонии, более зримой, чем любая идея. Мир стремился в Нью-Йорк, ибо там были сосредоточены сила и деньги. В городе жило около миллиона русских, полмиллиона ирландцев и значительное количество немцев, не говоря уже о пуэрториканцах, доминиканцах, поляках и невероятном количестве нелегальных китайских рабочих, которые нашли убежище в гостеприимном городе. Негритянское население за восемь лет выросло в полтора раза и достигло семисот тысяч. Негры бежали сюда от расизма американского Юга. Каждый четвертый из восьми миллионов ньюйоркцев был евреем; многие из них бежали от последней европейской катастрофы 1939–1945 годов. Надписи на иврите украшали вывески магазинов и мастерских в Нижнем Ист-Сайде, на улицах частенько звучал идиш. Это должно было быть неприятно нашему египтянину средних лет, который ненавидел евреев, но никогда с ними не встречался, пока не покинул свою страну. Для многих жителей Нью-Йорка политическое и экономическое угнетение было частью их прошлой жизни, а город предоставил им место для молитвы и работы, возможность жить, растить детей, начать все сначала. В Нью-Йорке пробуждалась надежда, в то время как Каир слыл столицей отчаяния.
Но существовал и другой Нью-Йорк: перенаселенный, неприветливый, развратный, увешанный табличками «Работы нет». Осипшие алкоголики толкались в подворотнях. Сутенеры и карманники прочесывали центральные площади города, залитые жутким неоновым светом. В Бауэри место в ночлежке стоило 20 центов за одну ночь. На темных сторонах улиц вершились черные дела. Банды малолетних преступников мало чем отличались от стай бродячих собак. Человек, едва знавший английский, мог найти работу только случайно, тем более что Кутуб от природы был немногословен, что сильно затрудняло общение. Он отчаянно тосковал по дому. «Это странное место, какой-то огромный завод, который они называют «новым светом». Я чувствую, что моя душа, мои мысли и мое тело живут в одиночестве», — писал он своему другу в Каир. «Все, что мне нужно, — поговорить с кем-нибудь, — писал он другому другу. — Поговорить о чем-то кроме долларов, кинозвезд, автомобилей»…
Через два дня после приезда в Америку Кутуб с египетским знакомым остановился в отеле. «Черный лифтер нам понравился, он был ближе нам по цвету кожи», — отметил Кутуб. Лифтер предложил путешественникам помощь в поисках «развлечений». «Он привел пример такого «развлечения», и оно оказалось извращением. Он также рассказал, что происходит в комнатах, куда можно приглашать молодых людей или девушек. Они требуют кока-колу, и даже не меняют позы, когда им приносят заказ. «И они не стыдятся?» — спросили мы. Лифтер удивился: «Стыдятся? Чего? Того, что они наслаждаются жизнью, удовлетворяя свои желания?»
Этот опыт также укрепил Кутуба в убеждении, что смешение полов неизбежно ведет к разврату. Америка в тот момент испытывала потрясение от объемного научного исследования, озаглавленного «Половое поведение самца человека» Альфреда Кинси[4] и его коллег по Индианскому университету. Этот восьмисотстраничный трактат, полный подробных статистических выкладок и насмешливых комментариев, разрушил остатки викторианской морали, словно кирпич, брошенный в витрину. Кинси сообщал, что 37 % американских мужчин вступали в гомосексуальные контакты, около половины имеют внебрачные связи и 69 % пользовались услугами проституток. В зеркале, которое Кинси показал Америке, отразилась удивительно похотливая, но в то же время смущенная, изумленная, неопытная и поразительно беспечная страна. Тем не менее о сексе говорили тогда только врачи. Один из коллег Кинси опросил тысячу бездетных американских пар, которые не понимали, почему им не удалось зачать ребенка, и оказалось, что жены во всех этих случаях все еще оставались девственницами.
Кутуб был знаком с исследованием Кинси и ссылался на него в своих последующих трудах, чтобы проиллюстрировать, как мало американцы отличаются от животных — «безответственное лживое стадо, которое знает только удовольствия и деньги». В таком обществе должен быть поразительно высокий уровень разводов, ибо «всякий раз, когда муж или жена обращают внимание на кого-то другого, они оказываются во власти похоти». Отголоски внутренней борьбы самого Кутуба можно услышать в обличении: «Когда девушка смотрит на тебя, то вначале кажется очаровательной нимфой или русалкой, но как только приближается, только и слышишь, что зовет ее инстинкт, и можешь почувствовать страстность ее тела, которую не скроет запах духов. Это плоть и только плоть. Привлекательное тело, но ничего, кроме тела».
Конец мировой войны принес Америке победу, но не безопасность. Многие американцы чувствовали, что победили одного тоталитарного врага за счет другого — гораздо более сильного и коварного, чем европейский фашизм. «Коммунизм медленно подкрадывается к пустым землям, — предупреждал молодой евангелист Билли Грэм. — Стремительная война в Китае и неугомонная Южная Америка отберут у христианства многие народы. Они захватят всех в сети неверия, и Америка будет изолирована от остального мира».
В Америке уже началась борьба с коммунизмом. Эдгар Гувер[5], макиавеллианский глава ФБР, заявлял, что почти две тысячи человек в США являются коммунистами. По его указанию ФБР почти целиком переориентировалось на расследование «большого заговора». Когда Кутуб появился в Нью-Йорке, Комитет по расследованию антиамериканской деятельности начал слушания по делу главного редактора журнала «Таймс» Уиттакера Чэмберса. Чэмберс показал, что был членом коммунистической ячейки, которую возглавлял Алгер Хисс, бывший чиновник администрации Трумэна. Хисс являлся одним из основателей ООН, а затем стал президентом Фонда Карнеги «За мир между народами». Внимание всей страны было приковано к слушаниям, из которых следовало, что коммунисты уже проникли во все уголки городов и пригородов. «Они повсюду, — заявил генеральный прокурор США Том Кларк, — на заводах, в офисах, в мясных лавках, на углах улиц, в частном бизнесе — и это таит в себе зародыш гибели общества». Америка почувствовала, что может потерять не только политическую систему, но и религиозное наследие. Безбожие было одной из главных составляющих коммунистической угрозы, и страна почувствовала, что христианство в опасности. «Должен умереть либо коммунизм, либо христианство, ибо на самом деле это битва между Христом и Антихристом», — написал Билли Грэм[6] несколькими годами позже. Высказывание кажется субъективным, но тогда эта мысль господствовала в американском христианском сознании.
Кутуб отметил непримиримость к коммунизму, которая появилась в американской политике. Он уже считал себя убежденным антикоммунистом. На деле в Египте коммунисты были более активны и влиятельны, чем в Америке. «Либо мы пойдем по пути ислама, либо по пути коммунизма», — писал Кутуб в год приезда в Америку. Тогда он увидел в партии Ленина образец для исламской политики будущего, — политики, которую еще только следовало создать.
Кутуб не видел большой разницы между коммунистической и капиталистической системами. Он полагал, что обе уделяют внимание только материальным нуждам человека, оставляя его душу неудовлетворенной. Он предсказал, что однажды среднестатистический рабочий оставит мечту стать богатым и Америка неудержимо повернет к коммунизму. Христианство не сможет остановить этот процесс, ибо существует только в духовном измерении — «как видение идеального и чистого мира». Ислам, напротив, есть «комплексная система» с законами, социальным кодексом, экономическими правилами и собственными методами управления. Только ислам открыл формулу совершенного и праведного общества. Таким образом, настоящая борьба со временем проявит себя, но это будет столкновением не капитализма и коммунизма, а ислама и материализма. И естественно, ислам победит.
Разумеется, в сезон отпусков 1948 года конфликт между исламом и Западом казался большинству жителей Нью-Йорка чем-то очень далеким. Но, несмотря на изобилие и уверенность в том, что победа уже одержана, в сознании американцев возникло некоторое беспокойство за будущее. «Впервые за его долгую историю город может быть разрушен, — писал в то лето эссеист Э.Б. Уайт. — Один-единственный авианалет, несколько самолетов, числом не более стаи гусей, летящих клином, могут быстро покончить с этим островом фантазии: снести башни, обрушить мосты, превратить подземные пространства в морги, сжечь миллионы людей». Уайт написал это на заре ядерной эры, когда чувство незащищенности было еще внове. «В сознании любого извращенного мечтателя может сверкнуть молния, — заметил он. — Нью-Йорк хранит в себе некий непреодолимый шарм».
