Сергей Аксаков - Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах
Вятедь, вентель, или крылена, как зовут его в низовых губерниях, фигурою — совершенно длинная морда, только вместо прутьев на основании деревянных обручей обтянута частой сеткой и, сверх того, по обоим бокам раскрытой передней части имеет крылья, или стенки, из такой же сетки, пришитые концами к кольям; задняя часть или хвост вятеля также привязан к колу, и на этих-то трех главных кольях, втыкаемых плотно в землю, крылена растягивается во всю свою ширину и длину. Ее ставят по залитым водою местам, предпочтительно тихим, имеющим ровное дно. Название крылена очень выразительно, потому что боковые ее стенки из сети, заменяющие плетень около морды, имеют вид растянутых крыльев: общая фигура снасти представляет разогнутую широко подкову. Крылены имеют ту выгоду, что для них не нужно приготовлять мест заранее, набивать колья и заплетать плетни, что их можно ставить везде и переносить с места на место всякий день: ибо если рыба в продолжение суток не попадает, то это значит, что тут нет ей хода; но зато на местах, где вода течет глубоко и быстро, вятель, или крылену, нельзя ставить, потому что ее может снести сильным течением и может прорвать, если по воде плывут какие-нибудь коряги, большие сучья или вымытые из берега корни дерев. Морду можно поставить на узком и на довольно глубоком месте (заранее приготовленном), потому что рыба идет по дну; но крылена становится не глубже полутора аршина, а иногда и гораздо мельче, притом на местах пологих и широких, где бы могли растянуться ее крылья. И морду и крылену можно ставить с лодки, хотя это и не так ловко; но русские люди не боятся простуды (за что нередко дорого расплачиваются) и обыкновенно бродя в воде, иногда по горло, становят свои рыболовные снасти. Морда утверждена, то есть крепко привязана, в двух местах снаружи к шесту, который проходит посередине отверстой стороны и, будучи длиннее вершка на три нижнего края морды, плотно втыкается в дно. Крылена привязана к трем главным кольям и еще к двум, так сказать, вспомогательным, находящимся посредине крыльев, имеющих в длину каждое до двух и более аршин; два вспомогательные колышка, поменьше главных, служат крыльям для лучшего растягиванья и сопротивленья течению воды. Все пять кольев крепко втыкаются в мягкое дно. — В крылены попадается, так же как в морды, всякая рыба, иногда в таком количестве и такая крупная, что сетка разрывается или даже выскакивают колья, на которых утверждена крылена. В водополь очень ловко перебивать несколькими вятелями какой-нибудь значительный залив воды в узком его месте. Крылены ставят одну возле другой плотно, крыло с крылом, наблюдая, чтоб одна крылена стояла по течению, или ходу, воды, а другая — напротив, очевидно с тою целью, чтобы рыба — вперед ли, назад ли идет она — попадала в расставленные снасти.
Хвостуша уже названием своим показывает, что должна иметь длинный хвост. Это род морды; она также сплетена из прутьев, только не похожа фигурой своей на бочонок, имеющий в середине более ширины, на который похожа морда. Хвостуша от самого переднего отверстия, которое делается и круглым, и овальным, и четвероугольным, все идет к хвосту уже и связывается внизу там, где оканчиваются прутья, кончики которых не обрубают; бока хвостуши в трех или четырех местах, смотря по ее длине, переплетаются вокруг поперечными поясами из таких же гибких прутьев, для того чтоб вдоль лежащие прутья связать плотнее и чтоб рыба не могла раздвинуть их и уйти. Хвостуша всегда бывает длиннее морды, и прутья, для нее употребляемые, потолще; к хвосту ее, и также к двум концам нижней стороны привязываются довольно тяжелые камни для погружения и плотного лежанья хвостуши на дне, ибо она ничем другим на нем не утверждается; к тому же ставится всегда на самом быстром течении, или, лучше сказать, падении, воды, потому что только оно может захлестать, забить рыбу в узкую часть, в хвост этой простой снасти, где, по тесноте, рыбе нельзя поворотиться и выплыть назад, да и быстрина воды мешает ей сделать поворот. Мне случалось видеть хвостуши, до того полные рыбами, что задние или последние к выходу не умещались и до половины были наружи. Самое выгодное место для ставленья хвостуш — крутой скат воды, и самое выгодное время — спуск мельничных прудов, когда они переполнятся вешнею водою, особенно если русло, по которому стремится спертый поток, покато. Я живо помню эту ловлю в моем детстве: рыбы в реке, на которой я жил, было такое множество, что теперь оно кажется даже самому мне невероятным; вешняка с затворами не было еще устроено, в котором можно поднимать один запор за другим и таким образом спускать постепенно накопляющуюся воду. Вешняк запружали наглухо, когда сливала полая вода, а весной, когда пруд наливался как полная чаша и грозил затопить плотину и прорвать, раскапывали заваленный вешняк. Вода устремлялась с яростью и размывала прошлогоднюю запрудку до самого дна, до материка. Сильная покатость местоположения умножала водную быстрину, и я видал тут такую ловлю рыбы хвостушами, какой никогда и нигде не видывал после. Во всю ширину течения, в разных местах, вколачивали заранее крепкие колья; к каждому, на довольно длинной веревке, привязывалась хвостуша так, чтобы ее можно было вытаскивать на берег не отвязывая. Впрочем, иногда веревка оканчивалась глухой петлей и надевалась на кол. Рыба, которая шла сначала вверх, доходя до крутого падения воды, отбивалась стремлением ее назад, а равно и та, которая скатывалась из пруда вниз по течению (что всегда бывает по большей части ночью), попадала в хвостуши, которые хотя не сплошным рядом, но почти перегораживали весь поток. Рыбы вваливалось невероятное множество и так скоро, что люди, закинув снасти, не уходили прочь, а стояли на берегу и от времени до времени, через полчаса или много через час, входили по пояс в воду, вытаскивали до половины набитые хвостуши разной рыбой, вытряхивали ее на берег и вновь закидывали свои простые снасти. На берегу была настоящая ярмарка: крик, шум, разговоры и беготня; куча баб, стариков и мальчишек таскали домой лукошками, мешками и подолами всякую рыбу; разумеется, немало было и простых зрителей, которые советовали, помогали и шумели гораздо более настоящих рыбаков. Все это довершалось ревом падающей воды, с шумом, пеной и брызгами разбивающейся о крепкое дно и колья с привязанными хвостушами. Много попадалось очень крупных головлей, язей, окуней, линей (фунтов по семи) и особенно больших щук. Я сам видел, как крестьянин, с помощию товарища, вытащил хвостушу, из которой торчал хвост щуки: весу в ней было один пуд пять фунтов, Не могу понять, как такая огромная и сильная рыба не выкинулась назад? Должно предположить, что стремление воды забило ее голову в узкий конец хвостуши, где она ущемилась между связанными прутьями и где ее захлестало водой; сверх того, натискавшаяся по бокам щуки другая рыба лишала ее возможности поворотиться. Хвостуши, оставляемые на ночь, то есть часов на шесть, набивались рыбою только на четверть не вровень с краями, но сверху обыкновенно была мелкая плотва: вероятно, крупная рыба выскакивала.
Во время самого разлива полой воды щуки мечут икру и выпускают молоки; в продолжение этой операции они ходят поверху одна за другою, иногда по нескольку штук. Заметив места, около которых они трутся — всегда в траве или кустах по полоям, — охотник входит тихо в воду и стоит неподвижно сбоку рыбьего хода с готовою острогою, и, когда щуки подплывут к нему близко, бьет их своим нептуновским трезубцем, который имеет, однако, не три, а пять и более зубцов, или игл с зазубринами. В это же время стреляют щук из ружей крупною дробью, потому что щуки ходят высоко и не только спинное перо, но и часть спины видна на поверхности. И острогой и ружьем добывают иногда таких огромных щук, какие редко попадаются рыбакам в обыкновенные рыболовные снасти, и если попадаются, то снасти не выдерживают.
ОХОТА С ЯСТРЕБОМ ЗА ПЕРЕПЕЛКАМИ
«Будите охочи, забавляйтеся, утешайтеся сею доброю потехою, зело потешно, и угодно, и весело, да не одолеют вас кручины и печали всякие. Избирайте дни, ездите часто, напускайте, добывайте не лениво и бесскучно, да не забудут птицы премудрую и красную свою добычу.
О славные мои советники и достоверные и премудрые охотники! Радуйтеся и веселитеся, утешайтеся и наслаждайтеся сердцами своими добрым и веселым сим утешением в предыдущие лета!»
(Древ. росс. Вивлиофика, ч. III, книга «Урядник сокольничья пути»).Хотя содержание сей статьи положительно объясняется ее названием, но я хочу предварительно сказать несколько слов о ястребах вообще. Все хищные птицы высшего, среднего и даже низшего разряда могут быть разделены на две породы: соколиную и ястребиную. Принадлежащие к первой ловят свою добычу, устремляясь, падая на нее с высоты, для чего им необходимо подняться на известную меру вверх. Принадлежащие же к породе ястребиной, напротив, ловят свою добычу в угон, то есть находясь с ней в одинаковом горизонтальном положении, гонятся за ней и, по резвости своего полета, догоняют. У нас речь идет о последних. — Ястреба разделяются, по их величине, на три рода. Самые большие, достигающие величины крупной индейки, называются гусятниками, потому что берут, то есть ловят, диких гусей. Такими ястребами, попадающимися довольно редко, можно травить зайцев и даже лисиц. Я имел одного такого ястреба уже двух осеней, которого, как диковинку, привез моему отцу один башкирец. Он рассказывал, что затравил им двух лис, чему очень можно было поверить, судя по силе и жадности птицы. Я прошу позволения у читателей рассказать судьбу этого ястреба: он был чисторябый, то есть светло-серый, и так тяжел, что и сильный человек не мог его долго носить на руке. Башкирцы охотятся с такими ястребами, а чаще с беркутами, всегда верхом и возят их на палке, которая приделывается к седельной луке. По несчастию, этот редкий ястреб жил у нас очень недолго. Мы затравили им только двух беляков, которых сошли по первой октябрьской пороше, и для опыта затравили русского гуся, привыкшего хорошо летать. Вот как было это сделано: стая дворовых гусей повадилась ежедневно ходить пешком на господское гумно, стоявшее на довольно высокой горе; накушавшись досыта и находя неудобным и затруднительным сходить вниз с крутой горы с полными зобами, которые и на ровном месте перетягивают их вперед, гуси обыкновенно слетали с горы и опускались прямо на житный двор. В урочное время я поставил охотника с ястребом за хлебною кладью, у самого того места, где гуси должны были слетать с горы, а сам зашел сзади и погнал гусей, которые, ковыляя и падая, дошли до спуска с горы и поднялись; ястреб бросился, свалился с одним гусем и, к общему нашему удовольствию, сладил с ним без всякого труда. Мы не дали ястреба в обиду другим гусям (без чего они бы забили его крыльями и защипали бы своими носами) и накормили на добыче до отвала. Несмотря на то, что эта славная хищная птица жила у нас только две недели, с ней случилось диковинное приключение: была у нас летняя кухня на острову, в которой давно уже перестали готовить; в эту кухню, на толстой колодке, стоявшей посредине кирпичного пола, сажали на ночь этого большого ястреба. Охотник, которому был он отдан на руки, приходит однажды поутру и видит, что ястреб, привязанный должником к колодке, стащил ее с места, сидит, распустив крылья, в углу и держит в когтях огромную сову, еще живую. Испугавшись, не испортила ли она ястреба, охотник прибежал сказать об этом мне; мы с отцом пришли немедленно и нашли ястреба в том же положении. С большим трудом вынули из его когтей очень большую, почти белую сову, которая тут же издохла; на ястребе никаких знаков повреждения не оказалось. Если б я не сам видел этот диковинный случай — я бы не вдруг ему поверил; кухня была заперта; кроме трубы, которая оказалась не закрытою, другого отверстия в кухне не было; должно предположить, что сова попала в кухню через трубу для дневки и что она залетела недавно, на самом рассвете, но как поймал ее ястреб, привязанный на двухаршинном должнике, — придумать трудно; во всяком случае жадность, злобность и сила ястреба удивительны. Я даже был уверен, что никакой ястреб не кинется и не возьмет совы, особенно большой, потому что она сама вооружена длинными острыми когтями. Охотники наши думали, что сова сама напала на ястреба, но такое предположение невероятно. Через несколько дней после приключения с совой наступила оттепель, снег совершенно сошел, сделался отличный узерк, и я послал охотника с ястребом верхом поискать в наездку русаков, которые тогда совершенно выцвели, а сам поехал стрелять тетеревов. Охотник, поездив несколько времени по горам и полям и не найдя нигде зайцев, сделал соображение, что они все лежат в лесу; а как на беду он взял с собой ружье, то, подъехав к лесу, привязал на опушке лошадь к дереву, посадил ястреба на толстый сучок, должник привязал к седлу, а сам отправился стрелять в лес зайцев. Очевидно, что все это было сделано крайне глупо, и вот какие вышли последствия: лошадь, вероятно, чего-нибудь испугалась, оторвала повод, стащила ястреба с сучка и ускакала; только к вечеру воротилась она домой. Несчастный ястреб был еще жив, но с вытянутыми и вывихнутыми ногами; через сутки он издох… Так жалостно и совершенно даром погибла эта редкая хищная птица. Я видел потом еще двух ястребов-гусятников; оба были меньше моего и гораздо темнее пером.
