Олег Алкаев - Расстрельная команда
Таким образом, достигнув вершины своей карьеры и доказав на деле способность выполнить «любое» задание руководства страны, Сиваков осознавал, что все, что он делал до сих пор (рэкет, «крышевание», устранение уголовных «авторитетов»), было только «присказкой», что «сказка» будет впереди. Как оказалось, эта «сказка» не заставила себя долго ждать. И вот тут необходимо опять вернуться в прошлое.
Хроника ужаса
Утром 30 апреля 1999 года, я, как обычно, к 9 часам утра, прибыл на службу в СИЗО №1. Дежурный помощник сообщил, что мне необходимо срочно позвонить начальнику Комитета по исполнению наказаний полковнику Кадушкину. Я немедленно связался с ним и узнал, что в течение часа ко мне должен подойти начальник службы артвооружения МВД полковник милиции Дик с письмом от заместителя министра генерала Чванкина, в котором тот просит передать ему на время пистолет ПБ-9, тот самый, что применяется для расстрела осужденных к смертной казни. Кадушкин сказал, что вообще-то пистолет нужен министру Сивакову, а зачем, он не знает. Действительно примерно через полчаса прибыл Дик и показал мне письмо, в котором заместитель министра Чванкин обращался к начальнику КИН МВД Кадушкину с просьбой о передаче во временное пользование пистолета с глушителем марки ПБ-9, якобы для проведения сотрудниками МВД учебно-тренировочных стрельб. На письме стояла резолюция Кадушкина, в которой говорилось, чтобы я удовлетворил просьбу заместителя министра о выдаче пистолета. Я знал, что Дик обладает служебными полномочиями на право проверки правил учета и хранения оружия и посчитал все эти манипуляции с пистолетом за скрытую форму проверки наличия и технического состояния оружия в СИЗО. Пригласив своего штатного оружейника, я представил ему Дика, показал письмо заместителя министра, достал из сейфа пистолет и приказал оформить выдачу оружия в строгом соответствии с инструкцией, предусматривающей такую процедуру. Оружие было выдано Дику в соответствии с инструкцией, а в журнале учета выдачи оружия появилась соответствующая запись с личной подписью полковника милиции Дика, подтверждающей то, что 30.04.1999 года он получил пистолет ПБ-9 с двумя магазинами без патронов. Я полагал, что помимо получения пистолета Дик пожелает осмотреть комнату для хранения оружия и, честно говоря, настроился на неприятный разговор, так как условия хранения оружия не совсем соответствовали постоянно меняющимся требованиям МВД и были причиной частых нареканий в мой адрес. Однако Дик, получив пистолет, сразу заторопился и быстро ушел. Письмо он почему-то забрал с собой.
Прошло две недели. 14 мая 1999 года, по какой то причине заглядывая в сейф, я не увидел там пистолет и вспомнил, что передал его Дику. Я позвонил оружейнику и спросил, возвращено ли оружие? Он ответил, что нет. Тогда я поручил ему созвониться с Диком и выяснить, почему пистолет до сих пор не возвращен. Во второй половине дня оружейник позвонил мне и сказал, что он сам сходил в МВД и забрал пистолет, добавив, что за пистолетом Дик ходил в кабинет к Чванкину. Также он доложил, что пистолет находится в очень грязном состоянии, со ржавчиной. Я приказал привести оружие в порядок и вернуть мне. Утром следующего дня пистолет, вычищенный и смазанный, вновь лежал в моем сейфе.
Я, конечно, задавал себе вопрос, зачем министру понадобился мой специальный пистолет. Ведь дело не в модели пистолета. Такое оружие в избытке имелось на складах, и если бы министру понадобилось, то ему могли принести целый чемодан таких пистолетов. Ему зачем-то был нужен именно этот пистолет и никакой другой. Не находя какого-либо более-менее убедительного довода, я остановился на следующей версии: учитывая техническое состояние возвращенного оружия, пистолет долгое время находился во влажной среде. Следовательно, министр или лицо, которое им пользовалось, были на рыбалке, охоте или просто на пикнике, но в любом случае – в непосредственной близости от водоема. Пистолет мог быть использован для чисто «мужских» забав, то есть для стрельбы по бутылкам или банкам, что очень часто случается в офицерской среде при проведении «мероприятий», связанных с выездом на природу. Ну а глушитель мог понадобиться для того, чтобы не привлекать внимания окружающих громкой стрельбой. Никаких других объяснений этому странному происшествию с пистолетом я придумать не мог, а спросить или уточнить что-либо по этому поводу было не у кого. Ибо, как выяснилось при разговоре с оружейником, полковник Дик сам ничего не знал, так как сразу же после получения оружия от меня передал его заместителю министра Чванкину, а обращаться к генералам по таким пустякам в МВД не принято. Версия о проведении каких-либо учений у меня даже не возникала, потому что генерал Чванкин возглавлял тыловую службу и никакого, даже отдаленного отношения к учебно-боевым процессам не имел, тем более с применением специального оружия. Это было очевидно еще и потому, что министр обратился именно к Чванкину с просьбой раздобыть «мой» пистолет. Сиваков явно не хотел посвящать в это дело других заместителей, у которых могли бы возникнуть вопросы относительно применения этого вида оружия и вызвать ненужные подозрения. Поэтому сам факт того, что в МВД проводятся какие-то секретные учения, про которые осведомлен начальник тыловой службы с подчиненными (полковник Дика структурно входил в службу тыла) и абсолютно ничего не знают руководители «силовых блоков» милиции (начальники криминальной милиции и милиции общественной безопасности, возглавляемые кураторами из числа заместителей министра) делал «учебную» версию абсолютно не состоятельной. Впрочем, какое-то время, я не без оснований полагал, что пистолет был изъят у меня для проведения каких-либо идентификационных мероприятий, так как в это время начиналась кампания по идентификации и перерегистрации всех видов оружия, имеющегося у населения, в том числе газового и гладкоствольного. Но я также знал и то, что все виды оружия, поступающего в обращение в органы внутренних дел, обязательно предварительно идентифицируются, их индивидуальные особенности фиксируются и хранятся в пулегильзотеке информационного центра МВД. Поэтому данную версию я так же забраковал и остановился на «пикниковом» варианте использования пистолета. А выбор именно «этого» оружия я объяснял себе потребностью министра и его окружения в мистифицированных, острых ощущениях.
Так как эта история с пистолетом каких-либо отрицательных последствий для меня не вызвала, то я, погруженный в текущие дела, перестал о ней даже вспоминать. Однако вскоре министр вновь напомнил о себе и снова при довольно странных обстоятельствах. 23 мая 1999 года дежурному по СИЗО позвонил какой-то высокопоставленный чин из аппарата министра и передал требование министра, чтобы к определенному часу 24 мая, в кабинет Сивакова был доставлен заключенный Корнюшко, бывший военнослужащий Внутренних войск, имевший майорское звание и до ареста являвшийся бойцом СОБРа, осужденный к 6 годам лишения свободы за «рэкет» и подготовку убийства одного из минских предпринимателей. Я знал, что его дело вела военная контрразведка, а из оперативных источников мне было известно, что к его «подвигам» прямо и косвенно причастен большой круг военнослужащих, тоже бойцов СОБРа, вместе с его командиром Павличенко. В соответствии с законом об оперативно розыскной деятельности вся информация, поступающая из оперативных источников, фильтруется оперативными работниками СИЗО и направляется соответствующим заинтересованным ведомствам. В данном случае, все сведения посылались в органы военной контрразведки, где, я полагаю, хранятся и по сей день, если только господин Шейман не воспользовался правом прокурорского надзора за деятельностью спецслужб и не «подчистил» за собой и своими «подельниками». Но вернемся к случаю с Корнюшко. Доставкой заключенных в различные инстанции занималось специальное конвойное подразделение милицейского полка, но они действовали строго по заявкам спецотдела СИЗО и судебно-следственных органов. Министр ни под одну указанною мною категорию не подпадал. Кроме того, для встречи заключенного с любым человеком, кроме адвоката, необходимо индивидуальное разрешение лица, которое ведет уголовное дело, в данном случае – судьи Верховного суда Республики Беларусь. Обо всех этих немаловажных бюрократических препонах я и доложил в аппарат министра. Я объяснил, что вначале нужно получить письменное разрешение судьи, затем сделать заявку в конвойное подразделение, потому что вопросы конвоирования в функцию СИЗО не входят, и конвой доставит заключенного туда, куда нужно. Все контакты происходили по телефону и, судя по всему, мой ответ не понравился чиновнику, находящемуся на другом конце провода, потому что голосом, не предвещающим ничего хорошего, он пообещал доложить министру о моей некомпетентности в решении предельно «простого» вопроса, и что я, мол, об этом пожалею. В весьма дурном расположении духа я провел остаток рабочего дня, не ожидая ничего хорошего от сложившейся ситуации, так как прекрасно знал зловредность министерских чиновников, не упускавших ни малейшего случая, безнаказанно обидеть человека, зависящего от них по службе. Тем более что я не знал реакции министра на доклад его чиновника. Но не трудно было догадаться, что она была явно не в мою пользу, и затянувшаяся пауза действовала на меня угнетающе.
