Гаральд Граф - Императорский Балтийский флот между двумя войнами. 1906–1914 гг.
Вообще слушателям много пришлось потрудиться, чтобы освоиться с таким деликатным и капризным оружием, каким тогда были самодвижущиеся мины. Они требовали чрезвычайно тщательной сборки, проверок (прокачки) и пристрелки.
Наши учебные мины, которые столько раз собирались и разбирались неумелыми руками, конечно, хорошо идти не могли.
Менее интересно было ставить мины заграждений, тогда еще старого типа. Эти грозные мины в Японскую войну доказали, что при умелом их использовании они могут принести огромный вред неприятелю. Одна гибель линейного корабля (по действовавшей в 1904 г. классификации – эскадренного броненосца. – Прим. ред.) «Петропавловск» с адмиралом Макаровым чего нам стоила[165].
Мины представляли из себя железные шары с пятью колпаками, а якоря – чугунные сегменты. Мы их ставили с заградителя «Волга», а иногда и со специальных плотиков. Надо было добиваться, чтобы все мины данного заграждения становились бы возможно на одну глубину (колебания допускались 1–1 ½ фута) и, само собою, не должно было быть ни всплывших, ни утонувших.
Это достигалось точностью регулировки механизма якоря и натяжением навивки минрепа[166] на вьюшку. Но для достижения этой точности был нужен большой опыт, а его у нас не было.
Несмотря на простоту всех механизмов, мины этого типа (1899 г.[167]) становились довольно плохо. Мы всегда с беспокойством наблюдали, когда мина скатывалась с рельса, скрывалась под водой, затем выскакивала на поверхность и, продержавшись несколько секунд, окончательно скрывалась под водой. Это все означало, что она хорошо встала. Если же мина вообще не показывалась на поверхности – то это означало, что она утонула, то есть минреп не размотался. Когда же она не погружалась совсем и оставалась на поверхности, то значит она всплыла, так как щеколда не остановила вращение вьюшки.
Для плавности погружения они имели особые парашюты, и тогда были сторонники и противники их. Ивановский доказывал, что их обязательно надо ставить с парашютами, но они и с ними становились почти также плохо, как и без них.
После постановки мин слушателей посылали на плотики их вытаскивать, так как они ставились с подъемными концами. Это занятие было легкое, но и скучное. Вот если мина тонула, то приходилось ее искать тралами, и это страшно задерживало работу, так что мы опаздывали на обед или ужин и это очень не любили.
Интересны были подрывные работы. Нам приходилось взрывать камни, перебивать стволы деревьев, устраивать воронки. Надо было сделать предварительный расчет, по установленным эмпирическим формулам (кстати, весьма неточным), какой силы заряд надо заложить и как его расположить. Затем вставить запал с бикфордовым шнуром[168] или электрическим. В первом случае поджечь шнур, а во втором – размотать вьюшку с проводами и их присоединить к батарее. С непривычки как‑то даже страшновато было, когда ожидаешь взрыва, спрятавшись за каким‑либо прикрытием. Затем один за другим раздаются глухие звуки взрывов и с воздуха летят камни, щепки, песок и валятся деревья.
Очень красивыми бывали взрывы в воде мин заграждений. Чтобы мы имели представление об эффекте такого взрыва, для нас взрывалась одна мина с 4‑пудовым (64 кг. – Прим. ред.) зарядом пироксилина. Огромный столб воды вырастал над поверхностью, снизу черный, вверху седеющий, высотою метров 15, и медленно обрушивался вниз.
Сейчас же вокруг всплывало много глушеной рыбы, которую матросы бросались вылавливать.
Слов нет, красиво было наблюдать такой эффектный взрыв, но если представить, что он происходит под днищем корабля, на котором находишься, то становится довольно жутко.
В тот период мины заграждений играли огромную роль в защите Финского залива, особенно оттого, что фактически флот почти не существовал.
По вечерам очередные смены слушателей занимались у прожекторов, учась управлять ими и регулировать их лампы.
Одним словом, работы хватало, и она была очень интересной, а для будущих минных офицеров и чрезвычайно важной.
Но, кроме занятий, слушателей еще заставляли стоять ночные вахты. Правда, ввиду того, что нас было очень много, это приходилось редко делать. Тем не менее после утомительного дня занятий было трудно не спать четыре часа ночью и на следующий день опять идти на занятия. Поэтому мы сильно этому возмущались и добились того, что несли вахты только в воскресные дни.
Наша многолюдная кают‑компания в те немногие свободные часы, которыми мы обладали, жила весело. Но размещались мы на «Николаеве» довольно‑таки неудобно, так как, хоть кают и было не мало, однако не хватало на всех и приходилось ютиться по два и даже по три человека вместе. Каюты, согласно Морскому уставу, распределялись по старшинству, и, следовательно, на долю более молодых, как, например, мне, приходилось размещаться в тройных.
По вечерам мы иногда съезжали на берег, то есть погулять по острову Тейкар‑сари. Там было несколько мест для гулянья, и особенно излюбленной была прогулка на скалы, которые отчего‑то местные жители называли Иоганкой. Обычно собиралась большая компания молодых дам, барышень и офицеров, и эти прогулки были очень веселыми. После них кто‑либо приглашал выпить чаю, а затем возвращались на корабли.
Съезжая на берег, я нередко заходил и к Ивановским и все больше с ними сближался. Раз Ивановский, который был большим любителем парусного спорта и имел прекрасный ботик, пригласил меня совершить прогулку по шхерам, на что я охотно согласился.
Погода была чудная, и дул приятный ветерок. На руле сидел сам Ивановский, а другие расположились по способности, на самом носу поместился его двенадцатилетний сын Сережа. Когда мы вышли из‑за островов на плес[169], ветром неожиданно ботик накренило, и Сережа оказался в воде. Все ахнули. Но Виктор Яковлевич не растерялся, и, когда корма шлюпки поравнялась с барахтающимся в воде мальчиком, он схватил его за плечо и крепко держал, а я втащил на борт. К сожалению, пришлось прервать нашу чудную прогулку, чтобы переодеть мальчугана. Да и мать мальчика так взволновалась, что ей было уже не до прогулок.
В середине лета по традиции учебных отрядов они ходили в какие‑либо порты для развлечения команд, да и офицеров. На это полагалось семь дней. Минный отряд эту «прогульную неделю» проводил в Ревеле.
На поход некоторых слушателей временно назначали на «Волгу» и на номерные миноносцы. Как только я об этом узнал, то сейчас же попросил, чтобы меня назначили на миноносец № 123, которым командовал Коссаковский, да и он сам съездил в штаб и просил о том же.
Этот поход вышел сплошным пикником. Погода стояла редкостно хорошая. Мы запаслись необходимой провизией, но командный кок готовил такие блюда, что нам пришлось перейти на командную пищу. Но это нас мало огорчало, и мы себя отлично чувствовали. Весь переход мы почти не спускались с палубы и наслаждались полной свободой. Нам страшно нравилось, что мы были сами себе начальством, тем более что начальник отряда отпустил миноносец «следовать по назначению по способности», то есть мы могли идти курсами, которыми хотели, совершенно самостоятельно.
Миноносец № 123 теперь уже никакого боевого значения не имел, но когда‑то был очень мореходным судном и совершил много плаваний. На нем имелось очень удобное офицерское помещение. Команда очень ценила службу на таком маленьком корабле, так как она была легкой и к тому же Коссаковский был прекрасным и добрым командиром.
В Ревеле мы вошли в гавань и ошвартовались к стенке, так что могли уезжать и возвращаться с берега, когда хотелось. Действительно, я прекрасно отдохнул и совершил два приятнейших перехода по Финскому заливу, точно на своей яхте.
Затем еще месяц продолжались занятия, до начала августа, когда были назначены двусторонние маневры флота и наш отряд изображал наступающего с юга Балтийского моря неприятеля, а Минная дивизия должна была его не допустить подойти к Кронштадту, то есть в пути атаковать. Поэтому мы должны были идти в Либаву и там ждать условной телеграммы о начале маневров.
Коссаковского адмирал с собою не взял, так что мне пришлось идти на «Николаеве». Это поход нарушил наше расписание, но нам не очень‑то давали бездельничать и заставили налечь на радиотелеграф и электротехнику.
Отчего‑то отчетливо запомнился приход отряда в Либаву. Мы вошли в аванпорт под вечер, незадолго до захода солнца. Несколько слушателей гуляло по палубе вместе с лейтенантом Щастным (в 1918 г. он был расстрелян большевиками, а ему принадлежала главная заслуга по выводу флота из Гельсингфорса после занятия его немцами), который, как всегда, шутил и довольно‑таки ядовито острил. На этот раз он изощрялся по поводу немузыкальности звуков горнов, на которых, за четверть часа до спуска и подъема флага игралась «повестка». Он ее называл коровьим гимном. Правда, ее мотив был чрезвычайно примитивен и однообразен. Поэтому, когда ее играли дюжие горнисты, напрягая все силы, то действительно эти медные инструменты издавали звуки, подобные реву испуганных коров. Во всяком случае, стоять рядом с горнистами было совсем не приятно.
