Виктор ЖУЧИХИН - ПЕРВАЯ АТОМНАЯ
Огненный шар первого наземного ядерного взрыва Оглянувшись, мы увидели картину ужасающих разрушений: окна и двери механической мастерской, склада оборудования, зданий ФАС {95} и ВИА были полностью выбиты и искорежены. Кое-где на зданиях провалилась крыша. Финские домики приобрели неузнаваемый вид. При более детальном рассмотрении стало ясно — разрушения домиков имели такие масштабы, что об их восстановлении не могло быть и речи. Койка, на которой в последние минуты почивал С.С.Чугунов, была отброшена к противоположной стене комнаты и почему-то закручена в спираль, постельные принадлежности разбросаны по всем углам. И подобная картина во всех шести домиках. Руководители испытаний, в составе которых был Берия со своим телохранителем — полковником, вооруженным до зубов (хотя трудно было представить, от кого он должен отстреливаться), выйдя из командного пункта, обнимались и целовались, поздравляя друг друга с успехом. В заключение торжественных процедур, Берия обратился к Курчатову с предложением, чтобы этому ядерному заряду, который так здорово сработал, дали название. Игорь Васильевич ответил, что название уже есть, и крестный отец — К.И.Щёлкин.
96
Пылегазовый столб через минуту после взрыва Название заряд получил РДС-1 по начальным буквам слов: "Россия делает сама". Берии «РДС» понравилось, и он заверил, что Хозяину тоже понравится. Название РДС для ядерного заряда понравилось не только Хозяину, но и военным, которым это оружие должно было быть передано. Поэтому в течение нескольких последующих лет всем вариантам усовершенствованных ядерных зарядов, в том числе и водородным, присваивалось наименование РДС с соответствующим порядковым номером: РДС-2, РДС-3 и т. д. Расшифровку аббревиатуры РДС знали немногие, и некоторые досужие умы переводили ее так: "Реактивный двигатель Сталина". Но это — домыслы. После получасового ликования по случаю успешного завершения уникального эксперимента кортеж автомашин с руководством, во главе с Берией и Курчатовым, отправился на южный наблюдательный пункт, располагающийся в горной местности, примерно 30 км от площадки «Н». Нашей группе во главе с К.И.Щёлкиным: Г.П.Ломинскому, С.Н.Матвееву, Г.А.Цыркову, П.С.Егорову, В.Г.Пронину — ничего не оставалось, как отправиться на «Ш» и ждать дальнейших указаний. Но указаний в этот день никаких не последовало. С наблюдательного пункта руководство, не заезжая на «Н» и «Ш», уехало сразу на «берег» (площадку "М"). На площадке «Ш» ударная волна взрыва также оставила значительные опечатки: все оконные стекла выбиты, на некоторых зданиях разрушены крыши, выбиты рамы и двери. Поселок «Ш» представлял собой в этот момент потревоженный муравейник. Со всех концов с выжидательных и наблюдательных пунктов возвращались офицеры и солдаты, которые готовили технику к эксперименту и которым предстояло снятие пленок с информацией. Десятки автомашин, сотни людей сконцентрировались на одном пятачке. Руководства этой массой не было видно, но не было и беспорядка. По-видимому, каждый имел свое задание на последующий после взрыва период времени. Погода к середине дня вновь стала теплой и безоблачной. Первое, что теперь требовал каждый: даешь добрый обед! И надо отдать должное работникам тыла — питание огромной массы народа было налажено очень оперативно. Дожидаться открытия столовой нам не было нужды. Заранее были заготовлены необходимые припасы, и домашний обед быстро приготовили после окончания уборки жилых помещений от пыли, битого стекла и сломанных рам. В приподнятом настроении мы начали продолжительный и приятный обед с воспоминаниями во всех подробностях о насыщенной интересными событиями, хоть и короткой, нашей деятельности по созданию первой в стране атомной бомбы. Впечатлений, оставшихся у каждого после увиденного и услышанного даже только сегодня, было — хоть отбавляй. Впервые мы услышали из уст Кирилла Ивановича о том, каким образом формировался коллектив нашего института. По личному поручению Сталина высокопоставленные чиновники ЦК партии отобрали для института именитых ученых, партийных руководителей и руководителей крупных производств — тех, кто зарекомендовал себя как талантливый организатор и высококвалифицированный специалист. Однако почти все они оказались отвергнутыми Щёлкиным, которому Сталин предоставил право окончательно отбирать специалистов по своему усмотрению. По предположению Кирилла Ивановича, если собрать под одну крышу заслуженных деятелей науки и техники, то они скорее заведут междуусобную полемику, нежели объединят свои усилия и начнут всерьез заниматься совершенно новой для всех, не имеющей аналогов, проблемой. Для поиска подходов к новой и очень сложной атомной проблеме, доведения ее решения до конца, нужны были молодые люди, еще не испорченные именитым положением. Лишь молодым присущи задор и смелость, желание рискнуть, а без этих качеств в данном случае нельзя было обойтись. Тогда же, 29 августа, в разговоре за обедом мы коснулись и вопросов совершенствования теперь уже испытанной бомбы, которое нам представлялось вполне осуществимым. Но относительно планов дальнейших разработок К.И.Щёлкин дал уклончивый ответ. Вскоре в нашу компанию влились Н.Л.Духов, В.И.Алферов, Д.А.Фишман и еще несколько человек, которые задержались с приездом с наблюдательного пункта. Обед, оживленные разговоры о пережитом, о впечатлениях от увиденного продолжался до поздней ночи. Как оказалось, подобные «мероприятия» проводились в каждом жилом доме поселка «Ш». Обеденный зал столовой посещали лишь офицеры и солдаты, находящиеся при исполнении служебных обязанностей, согласно регламенту работ после «Ч». На другой день, 30 августа 1949 года, состоялась поездка на опытное поле, где нам представилась во всех подробностях страшная картина великого побоища. Дозиметрическая служба сумела оперативно отметить зоны опасной радиационной обстановки и ограничить время пребывания в них. Ближе 2 км к эпицентру разрешалось подъезжать на время не более 15 минут. Но и с 2 километров хорошо просматривалось все поле. Были видны самолеты, разломанные пополам или лежащие вверх колесами, танки, лежащие на боку со сбитыми башнями, пушки, у одной из которых лафет находился в одном месте, а ствол воткнут казенником вверх в другом, превращенная в груду искореженного металла корабельная рубка и все десять сгоревших автомашин «Победа». Железнодорожный и шоссейный мосты были искорежены и отброшены со своего места на 20–30 м. Вагоны и автомашины, располагавшиеся на мостах, полуобгоревшие, были разбросаны по степи на расстояния 50–80 м от места установки. Жилые дома городского типа и цеховое здание оказались разрушенными полностью. Щитовые и бревенчатые жилые дома были целиком разрушены на расстояниях до 5 км.
99
Несколько опор ЛЭП были изуродованы и сорваны с мест крепления. Ужасную картину представляли собой степные орлы и соколы, подвергшиеся световому облучению: обуглившееся с одного бока оперение и белые глаза. Птицы сидели на проводах телефонной связи и не пытались сдвинуться с места, когда мы к ним приближались. В одном месте мы увидели мертвого, сильно раздувшегося и опаленного до черноты поросенка — медики не успели его увезти. Такие вот страшные последствия оставило это изобретение, будучи примененным в ходе эксперимента. Невольно спрашиваешь себя: что же пережили жители Хиросимы? А на «Ш» все еще продолжалась бурная жизнь: множество военных, снующих туда-сюда, из окон гостиниц и казарм слышны громкие голоса и пение, но все было в пределах дозволенного. 31 августа 1949 года на «Ш» прибыло режимное начальство, и увеселительные мероприятия немедленно прекратились. Воцарилась тишина, народу будто поубавилось. Было приказано — все, что люди увидели и услышали, должны забыть навсегда. Нам была дана команда собирать и паковать все оборудование, кроме стульев, столов и шкафов, грузить в машины и посылать в Семипалатинск для отправки домой железнодорожным эшелоном. Руководители технологических групп было велено переехать на площадку «М», остановиться в гостинице и ждать дальнейших указаний. Мы полагали, что предстоит детальный разбор всего комплекса работ, и каждому придется доложить во всех деталях о проделанном. Однако ничего такого не произошло, и с 4 сентября группами на самолетах стали разъезжаться по домам. Я попал в первую партию, старшим в которой были А.П.Завенягин и Н.И.Павлов. Предстоял тяжелейший перелет с площадки «М» до Свердловска — это восемь часов болтанки. На следующий день после ночевки в Кольцовском аэропорту Свердловска — перелет без посадки до Москвы (аэропорт Люберцы). А еще через день — снова летим, уже до нашего, ставшего родным, атомграда. Так закончилась эпопея, длившаяся почти два с половиной года. Работа колоссального напряжения, начинавшаяся с нуля и на пустом месте, при полном отстутствии опыта и необходимых знаний, закончилась большим успехом. В нашей стране была создана первая атомная бомба с мощностью взрыва, эквивалентной 20 тыс. тонн ТНТ. Был положен конец атомной монополии США, снята угроза безответного атомного нападения на нашу страну, еще толком не залечившую тяжелые раны, нанесенные фашистской агрессией. А что все мы, участники разработки атомной бомбы, приобрели в научном плане? Основательно расширись наши познания в области ударной сжимаемости материалов, в области природы детонационных волн в конденсированных ВВ. Были разработаны и успешно применены на практике новейшие методы исследования быстропротекающих процессов, происходящих в детонационных и ударных волнах. Была разработана уникальная аппаратура, не имевшая до сих пор аналогов в нашей стране. Все изучаемые процессы получили соответствующее физико-математическое описание. Далеко продвинулись мы в области познания физических характеристик делящихся материалов плутония и урана и других веществ. Вместе с разработкой заряда, с завоеванием перечисленных научных и технических достижений создавался и сплачивался большой коллектив теоретиков и экспериментаторов в области газовой динамики и физики, разработчиков систем и приборов автоматического управления процессами, конструкторов, технологов и производственников. К такому выводу приходишь, оглядываясь на пройденный в течение тех 2 лет путь. К середине сентября 1949 года весь личный состав экспедиции вернулся на рабочие места. В узких кругах сослуживцев ее участники делились впечатлениями об увиденном и услышанном на полигоне, но разговоры шли также и о работе здесь на месте, в лабораториях. Все руководство нашего института находилось в Москве и не подавало о себе никаких вестей. В лабораториях установилось затишье, не было заметно того подъема, с которым жили на протяжении двух лет все, от лаборанта до научного руководителя. Никто не мог объяснить причины наступившего затишья: то ли вынужденная остановка после длительного галопа, чтобы перевести дух, то ли ожидание чего-то сверхъестественного. Все произошло как бы само собой. Люди чего-то ждали. Такое состояние продолжалось и до Октябрьских праздников, и после них. Мы у себя в лаборатории, не торопясь, анализировали результаты полигонных работ с зарядом и системой управления подрывом, и думали, что вряд ли проведенное только что первое испытание будет последним. Ведь еще до отправки на полигон первого ядерного заряда уже для многих было очевидным, что его можно значительно усилить и при этом весьма ощутимо сократить габариты и вес. Но в то время всякие предложения по улучшению конструкции отвергались руководством, памятующем о том, что лучшее — враг хорошего. И действительно, улучшение не имеет предела, а время на то, чтобы дать армии атомную бомбу, было ограничено. Тем не менее, каждый из нас верил в неизбежность работ по ее совершенствованию. Но пока «добро» на это не выдавалось. А исподволь в каждой лаборатории велись кое-какие исследования, и уже намечались обнадеживающие результаты. Мы разрабатывали предложения по усовершенствованию аппаратурных комплексов и методик исследований, полагая, что в недалеком будущем это пригодится. Кроме того, испытания-то были проведены не бомбы, а только ядерного заряда, применение которого по назначению в то время представлялось возможным только в составе авиабомбы и ее носителя-самолета. Значит, должно быть проведено полигонное испытание полной системы: ядерный заряд, авиабомба, самолет-носитель — и к этому надо готовиться. После тихо прошедших Октябрьских праздников начало появляться институтское начальство, но это каких-либо изменений в спокойное течение жизни лабораторий не внесло. Как-то в середине ноября, проводя очередной эксперимент на площадке № 3, я получил по телефону указание от секретаря — срочно явиться в кабинет директора П.М.Зернова; с какой целью — мне не объяснили. Я ответил, что немедленно приехать не могу, т. к. проводится взрывной эксперимент, да и транспорта у меня нет. Каково же было мое недоумение и волнение, когда через 15 минут после телефонного разговора на площадку приехал на автомашине П.М.Зернова его адъютант и потребовал незамедлительно садиться в автомобиль, т. к. меня давно ждут. На вопрос, почему такая спешка и по какой надобности, адъютант ответил, что ничего не знает, ему велено лишь незамедлительно доставить меня на место. На протяжении всего пути от площадки до административного корпуса у меня из головы не выходила мысль: где и когда я допустил промах в работе, что же такого я мог незаметно для себя натворить, из-за чего придется сейчас неожиданно объяснять. Так ничего путного за всю дорогу придумать и не удалось. Поднявшись на второй этаж, я пришел в еще большее недоумение: в коридоре и приемной сидело множество моих сослуживцев, причем, как мне показалось, вид у них был растерянный. На ходу я спросил у В.К.Боболева: "Зачем вызывали?". Не изменив лица, он ответил: "Иди, там узнаешь!". Адъютант без разговоров открыл дверь в кабинет к П.М.Зернову и подтолкнул меня — проходи. Когда за мной закрылась дверь, я окинул взглядом кабинет — в нем, кроме П.М.Зернова, находились К.И.Щёлкин и начальник политотдела Н.И.Разоренов. У всех троих веселые улыбки на лицах. Значит — сразу мелькнула мысль — вызвали не для экзекуции. Это уже легче. Все трое по очереди подошли ко мне, поздоровались за руку и Павел Михайлович спросил, как я доехал. Я поблагодарил за заботу и стоял в растерянности, не понимая причины вызова. Затем Павел Михайлович спросил: — Знаешь, зачем тебя пригласили? Я ответил, что не имею понятия.
