Анатолий Вишневский - Время демографических перемен. Избранные статьи
Таким образом, существование совершенно одинаковых траекторий демографического перехода маловероятно даже в исторически и культурно близких соседних странах, а уж когда речь идет о странах, географически удаленных и находящихся на разных этапах исторического развития, об одинаковости траекторий перехода не приходится даже говорить.
Тем не менее двигаясь разными, часто очень непохожими путями, все страны, все регионы, все слои населения за очень короткое, по историческим масштабам, время переходят от сохранявшейся тысячелетиями общей для всех ситуации высокой смертности и высокой рождаемости к совершенно новой, но тоже общей для всех ситуации низкой смертности и низкой рождаемости – это и называется демографическим переходом.
Допереходные и постпереходные состояния
Это рассуждение подводит нас ко второму вопросу – о сходстве и различии между собой допереходных или постпереходных состояний. Теория демографического перехода действительно исходит из предпосылки о том, что ситуации «высокая смертность – высокая рождаемость» до перехода, так же, как «низкая смертность – низкая рождаемость» после перехода, – «общие для всех». Такая общность предопределяет определенное сходство демографических показателей, за которым стоит и сходство социальных механизмов, регулирующих демографические процессы. Однако понятно и то, что такое сходство не идет дальше однотипности и показателей, и социальных механизмов, а отнюдь не означает их полной одинаковости, отсутствия какой-либо вариабельности. Разнообразие как неотъемлемая черта сложных систем всегда присуща всем проявлениям и социального, и демографического. Это относится в равной степени к показателям и механизмам регулирования рождаемости, которые сейчас привлекают наибольшее внимание критиков теории демографического перехода.
Оживление их позиции связано с интерпретацией новейших тенденций динамики коэффициента суммарной рождаемости в развитых странах. Его повышение и возвращение в некоторых из этих стран к уровню, близкому к уровню простого воспроизводства, полагают некоторые авторы, дает «достаточно очевидные эмпирические основания» говорить о появлении «нового аттрактора рождаемости», а значит, и альтернативных режимов рождаемости, что снова-таки якобы вступает в противоречие с основными посылками теории демографического перехода. «Теории перехода склонны трактовать будущее демографическое развитие мирового Севера как конвергентное… Продуктивнее рассматривать его как борьбу альтернатив, которая может иметь, по меньшей мере, три исхода – стягивание к высокому аттрактору, низкому аттрактору и сохранение нынешних различий»[37]. Дальнейшее развитие этой мысли ведет к выводу о том, что в теории демографического перехода «альтернативность глобального развития сводится к некоторой региональной вариации вокруг основного тренда», а «демографическая история предстает в таких теориях процессом с заранее известным (сторонникам теории) финалом», тогда как, согласно альтернативному подходу, возможно возникновение новых региональных феноменов, и «регионы, таким образом, оказываются источниками и носителями альтернативности истории»[38].
Перед лицом столь серьезного вывода стоит внимательнее присмотреться к различиям показателей в постиндустриальных странах, которые дали основание для обнаружения в них разных «аттракторов рождаемости».
Слушая критиков теории демографического перехода, можно подумать, что ее сторонники ничего не знают о разнообразии постпереходных ситуаций или стараются их не замечать. Обнаружение различий в новейших тенденциях рождаемости представляется как некое открытие, как будто таких различий не существовало прежде и о них никто не знал. «Итоговое число рожденных детей в когорте женщин 1965 года рождения, – пишет М. Клупт, – в США (2,07), Норвегии (2,06), Австралии (2,03) и Франции (2,02) разительно контрастирует, например, с Италией (1,49) и Испанией (1,59). Гипотеза о том, что в современном развитом мире существуют не один, а два аттрактора рождаемости, опирается, таким образом, на достаточно очевидные эмпирические основания»[39].
На рис. 1 представлена итоговая рождаемость женщин, начиная с поколений 1930 года рождения, достигавших возраста материнства в послевоенные десятилетия, а к странам, названным М. Клуптом, добавлены Россия и Япония.
На глаз видно, что различия существовали всегда, а сейчас они скорее сокращаются, а не увеличиваются. График в его правой части действительно наводит на мысль о двух «аттракторах», хотя и в пределах очень ограниченного диапазона различий. Однако и такие «аттракторы» – скорее всего артефакт, созданный искусственным отбором стран. Если взять их более полный список, то никаких особых точек притяжения не обнаруживается, скорее можно говорить о непрерывном континууме (рис. 2).
Уровни рождаемости в европейских странах сильно различаются и на ранних, и на поздних стадиях перехода, но в их ранжировании тогда и теперь трудно заметить какую-либо преемственность, требующую объяснения специфическими страновыми факторами, институциональными особенностями и т. п. Утверждение, что «рождаемость обнаруживает существенную зависимость от предшествующего развития: “лидеры” и “аутсайдеры” редко меняются местами»[40], при его проверке на достаточно длительном периоде наблюдения, позволяющем учесть и «предшествующее развитие», не подтверждается фактами. Франция, на протяжении всего XIX в. бывшая европейским аутсайдером, в XX столетии вышла в лидеры, тогда как Россия, еще в начале XX в. имевшая самую высокую в Европе рождаемость, давно уже опустилась существенно ниже Франции. Рождаемость поколения итальянок, родившихся в 1910 г., была близка к все еще высокой рождаемости соответствующего поколения россиянок и тогда намного превосходила рождаемость шведок. Сейчас разрыв между числом детей у женщин, родившихся в Италии и Швеции в конце 1960‑х годов, почти такой же, каким был у поколений 1910 года рождения, но только на этот раз в пользу Швеции (рис. 3).
Рис. 1. Итоговая рождаемость женских поколений
Источник: База данных Института демографии НИУ ВШЭ. http://demoscope.ru/weekly/app/app40ctfr.php.
Вопрос о том, до какой степени теория демографического перехода должна учитывать локальную специфику, отражающую региональные или культурные особенности, не нов. Назойливые напоминания о связи этой теории с теориями модернизации, «для которых направление истории абсолютно очевидно», и ее привязанности к «изначально заданному, “каноническому” списку детерминантов демографического развития»[41], в силу чего она недооценивает локальное своеобразие социальных и культурных институтов, оказывающих влияние на демографическое развитие, бездоказательны и к тому же игнорируют уже высказывавшиеся по этому поводу соображения при более ранних обсуждениях.
Например, М. Ливи Баччи описывал, по сути, ту же ситуацию, что и М. Клупт. «Традиционные индикаторы модернизации – важные для теории демографического перехода – не позволяли объяснить значительную часть различий в ситуации. Эта необъясненная часть нередко интерпретировалась как досадный пробел в знании… Нужны – говорили в этом случае – значащие индикаторы, которые позволили бы заполнить пробел»[42]. Эти значащие индикаторы пытались найти, обращаясь к понятию «регион-культура». «Местный колорит и пейзаж, диалект или язык, иногда религия, издавна общие история и традиции ассоциируются с понятием “регион-культура”»[43].
Рис. 2. Итоговая рождаемость женских поколений 1930, 1950 и 1969/1970 гг. в некоторых странах, детей на одну женщину Источник: База данных Института демографии НИУ ВШЭ. http://demoscope.ru/weekly/app/app40ctfr.php.
Рис. 3. Итоговая рождаемость женских поколений 1900–1970 годов рождения в четырех странах, детей на одну женщину
Источники: Festy P. La fecondite des pays occidentaux de 1870 a 1970 // Travaux et Documents № 85. P.: INED, 1979; База данных Института демографии НИУ ВШЭ. http://demoscope.ru/weekly/app/app40ctfr.php.
Ливи Баччи не отрицал, что во многих случаях многофакторный анализ действительно позволяет обнаружить признаки влияния «региона», однако он совершенно справедливо задавался вопросом о научной ценности такого рода находок. «Предположим, – писал он, – что некий идеальный набор индикаторов позволяет нам с точностью описать-предвидеть переход; предположим, что для этого мы используем большое количество индикаторов (дающих различные объяснения – экономические, социальные, культурные…) и что необъясненные различия будут равны нулю: будем ли мы знать больше о переходе? Мы, конечно, объяснили бы его полностью, но, введя “все” факторы изменений, мы получили бы результат, не имеющий никакой объяснительной ценности… Простая статистическая игра, доведенная до крайности, становится бесполезной»[44].
