Наталия Лебина - Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.
Совершенно по-иному вела себя группа в возрасте от 30 лет и старше. По замечанию В. М. Тарновского, именно здесь встречались так называемые «любители» — мужчины, которые считали времяпрепровождение с проституткой нормой сексуальной жизни. Они нередко имели склонность к извращениям, чаще пользовались услугами детской проституции. Так, в 1913 г. внимание петербургской общественности привлекла попытка членов Общества защиты женщин организовать суд над неким генералом Н., имевшим постоянные контакты с известной полиции сводней, поставлявшей ему для развлечений десяти—двенадцатилетних девочек[198].
Подавляющее большинство потребителей проституции составляли мужчины в возрасте от 21 до 30 лет — более 70% всех пользовавшихся услугами публичных женщин и такое же число среди жертв Венеры лиц, заразившихся сифилисом в домах терпимости или от уличной девицы. В основном это были холостяки, и даже М. И. Покровская довольно снисходительно относилась к их «развлечениям». Выступая на Первом Всероссийском женском съезде при Русском женском обществе в декабре 1908 г., она заявила, что «если бы средства позволили мужчинам жениться, то они бы не общались с проститутками»[199].
Любопытны и социальные характеристики потребителей проституции, установленные, к сожалению, лишь по данным косвенных источников. Об уровне материального положения мужчин, пользовавшихся услугами публичных женщин, говорят прежде всего цены на продажную любовь в Санкт-Петербурге. Читателю уже известно, что основную массу публичных домов в городе на протяжении всего дореволюционного периода составляли дешевые заведения. Это позволяет предположить, что и лица, ими пользующиеся, принадлежали к малообеспеченным слоям населения города. Действительно, недорогие бордели посещали солдаты, мелкие ремесленники и рабочие. Этот же контингент прибегал к услугам уличных проституток из числа «гнилушниц» и «кабачниц», а также обитательниц ночлежек.
Вот как описывал современник представителей стороны спроса и стороны потребления самой дешевой любви на рубеже XIX—XX вв.: «При виде ночлежницы-проститутки, оборванной, грязной до, последней стадии, со всклокоченными, хотя и обстриженными волосами, с опухшим от пьянства, изукрашенным синяками лицом и охрипшим от водки голосом, кажется совершенно невероятным, чтобы эти жрицы Венеры, почти утратившие человеческий образ, могли найти себе если не поклонников, то потребителей. А между прочим, это так. Они пользуются спросом алкоголиков в Петербургских кабаках и ночлежках»[200]. Действительно, представители петербургского дна частенько захаживали в знаменитый Кобызевский приют на Лиговке, где находили себе женщин для удовольствия. Мелкие торговцы, извозчики, чернорабочие, сезонники — основные потребители услуг «бланковых» девиц самого низкого пошиба и дешевых тайных проституток, число которых неуклонно росло в Петербурге.
Однако большинство исследователей, занимавшихся проблемами проституции в дореволюционной России, придерживались мнения о том, что к институту продажной любви в первую очередь прибегают представители имущих сословий. М. И. Покровская прямо заявляла: «Молодежь более высоких слов общества и армия виноваты в существовании проституции», а «простой народ отличается меньшей распущенностью, нежели интеллигенция. Он больше щадит молодость и невинность девушек»[201]. Даже такой реалист, как В. М. Тарновский, под давлением общественного мнения склонялся к выводу о том, что «в совращении женщин на путь проституции превалирующее участие принимают представители высших и обеспеченных классов»[202]. Думается, утверждение В. М. Тарновского базировалось прежде всего на данных о социальном составе лиц, заразившихся сифилисом от публичных женщин. Действительно, среди больных венерическими заболеваниями, в частности обследованных В. М. Тарновским в конце 80-х гг., вообще не было рабочих и иных представителей малообеспеченных слоев населения города. 25,6% составляли студенты, 23,6 — военные, 13,6 — гимназисты, 12,4 — купцы, 11,1 — инженеры и техники, 7,8 — гимназисты, помещики, лица свободных профессий, 5,6 % — чиновники. Однако не следует забывать, что эти люди обратились к услугам медиков практически при первом появлении признаков болезни. Выходцы же из народа попадали в лечебницы лишь в самых крайних случаях, когда уже не было иного выхода. Сам В. М. Тарновский описывал такого пациента — ломового извозчика с сифилитической язвой диаметром со стакан. Конечно, представители имущих слоев вовсе не являлись ангелами во плоти и общались с институтом проституции. Однако назвать их основными потребителями продажной любви, определявшими уровень спроса, невозможно. Судя по автобиографическим записям, в молодые годы «грехи» водились за М. В. Добужинским. В мае 1899 г. он с грустью и стыдом писал отцу о бурных забавах юности: «Я стыдился веры в Бога, без которого, я видел, многие обходились, стыдился своего целомудрия, которое поспешил осквернить, чтобы стать настоящим мужчиной, вполне человеком…»[203] Не обошли контактов с обитательницами ночных улиц Петербурга Л. Н. Андреев, А. И. Куприн, А. А. Блок. Но можно ли осуждать их за это? М. Горький весьма выразительно описал сцену общения А. А. Блока с одной из барышень с Невского, промышлявшей в ресторане «Пекарь». По словам проститутки, в доме на Караванной улице, где размещались комнаты для свиданий, между ней и А. А. Блоком произошла следующая сцена: «Пришли, я попросила чаю, он позвонил, а слуга — не идет, тогда он сам пошел в коридор, а я так, знаете, устала, озябла и уснула, сидя на диване. Потом вдруг проснулась, вижу, он сидит напротив, держит голову в руках, облокотись на стол, и смотрит на меня так строго — ужасные глаза! Но мне — от стыда — даже не страшно было, только подумала: «Ах, Боже мой, должно быть, музыкант». Он — кудрявый. «Ах, извините, я сейчас разденусь». А он улыбнулся вежливо и отвечает: «Не надо, не беспокойтесь». Пересел на диван ко мне, посадил меня на колени и говорит, гладя волосы: «Ну, подремлите еще». И — представьте же себе, я опять уснула, — скандал. Понимаю, конечно, что нехорошо, но не могу. Он так нежно покачивает меня и так уютно с ним, открою глаза, улыбнусь, и он улыбается. Кажется, я даже и совсем не спала, когда он встряхнул меня осторожно и сказал: «Ну, прощайте, мне надо идти». И кладет на стол двадцать пять рублей. «Послушайте, как же это?» Конечно, очень сконфузилась, извиняюсь, — так смешно все это вышло, необыкновенно как-то. А он засмеялся тихонько, пожал мне руку и — даже поцеловал»[204]. Очень близка по настроению ситуация, описанная в воспоминаниях В. Ф. Ходасевича, когда он и А. Белый из элементарного человеческого сострадания кормили осенью 1907 г. в одном из петербургских ресторанов уличную женщину, приставшую к ним около Публичной библиотеки[205].
Но не только эти, быть может, кажущиеся читателю слишком сентиментальными факты из биографии великих петербуржцев опровергают идею о том, что сильные мира сего сознательно занимались растлением женщин и толкали их в сети проституции. Существуют и достаточно объективные показатели причастности беднейших слоев населения к разврату. Несколькими врачами-практиками, в число которых входил и А. И. Федоров, были проведены в 90-х х гг. и в 1910 г. опросы проституток с целью выяснения обстоятельств, связанных с фактом их дефлорирования. В результате оказалось, что более 60% будущих публичных женщин вступали в первый интимный контакт добровольно, по любви, и в большинстве случаев с мужчинами своего круга, 10—15% совершали это за деньгами, и около 15%, по собственной оценке, оказались жертвами насилия. Эти данные, как представляется, не совсем подтверждают вину лишь представителей имущих классов в росте рядов проституток. Думается, что подобная точка зрения вообще близка по своей тенденциозности к мысли о возложении ответственности за существование института продажной любви только на сторону спроса — мужчин.
Истоки этой идеи восходят к 50-60-м гг. XIX в., когда в среде российской прогрессивно мыслящей общественности утвердилось мнение о существовании в стране специального женского вопроса. Он, конечно, являлся как бы частью происходивших тогда буржуазных преобразований и был во многом связан с общей тенденцией борьбы против самодержавия и крепостничества. К тому времени относится крылатая фраза Д. И. Писарева «Женщина ни в чем не виновата», которую он высказал в статье «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова». «Мужчина, — утверждал Д. И. Писарев, — гнетет женщину и клевещет на нее… постоянно обвиняет ее в умственной неразвитости, в отсутствии тех или других высоких добродетелей, в наклонностях к тем или иным преступным слабостям…»[206]
