Аркадий Стругацкий - Том 11. Неопубликованное. Публицистика
– Дело вот в чем, – продолжал Беньковский, заметив недоуменный взгляд Михаила Петровича. – Я вам уже говорил, что каждая из больших планет – в том числе и Юпитер – представляет собой громадный газовый шар. Мы считаем, что Юпитер на восемьдесят пять процентов состоит из водорода, и только пятнадцать приходится на гелий в смеси с другими, более тяжелыми элементами. При этом, как это было установлено еще лет пятьдесят назад, наружный слой планеты на глубину в восемь-десять километров состоит преимущественно из молекулярного водорода. Плотность газа на этой глубине составляет половину плотности воды. Здесь, по-видимому, и плавает сейчас наш звездолет с его пустыми баками для горючего.
Профессор остановился и, тяжело дыша, вытер ладонью мокрый рот.
– Ну вот, голубчик. А ниже под нами идет слой толщиной примерно в сорок тысяч километров. Это уже слой атомарного водорода, перешедшего в так называемую металлическую фазу. Здесь господствуют колоссальные давления – порядка миллиона атмосфер, электроны освобождаются и перестают быть связанными с определенными атомарными ядрами. Да. Здесь плотность газа уже становится равной плотности воды и выше... гораздо выше. Вот там-то... по моему глубокому убеждению... и находится кухня страшной большой планеты.
Профессор уронил лицо на руки и замолк. Северцев лежал на спине, хмуро глядя в потолок.
– А еще глубже? – тихонько спросил Михаил Петрович. – Там, в центре... – Он ткнул пальцем в пол.
– Там... ядро. Радиусом в двадцать тысяч километров. Водород, гелий и прочее – в кристаллическом состоянии. Просто, не правда ли?
Михаил Петрович через силу улыбнулся.
– Н-не сказал бы... Так это светит металлический водород?
– Скорее всего, он. Впрочем, я не совсем уверен. Нужно будет достать приборы, произвести наблюдения...
– А что там видно?
– Ничего.
– Розовая пустота, – подал голос Северцев.
– Я посмотрю? – Михаил Петрович перевел вопросительный взгляд с профессора на аспиранта.
– Вольному воля, – усмехнулся тот.
– Только старайтесь не подниматься на ноги...
Михаил Петрович лег на живот и довольно ловко, без особых усилий одолел несколько шагов, отделявших его от иллюминатора. Поднявшись (не без помощи Беньковского) на колени, он выглянул наружу.
Северцев был прав. Звездолет плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не было видно ни одного предмета, ни одного движения, ни одного оттенка, на котором мог бы задержаться глаз. Ровный розовый свет. На минуту Михаилу Петровичу показалось, что он в упор смотрит на фосфоресцирующий экран. Потом он заметил, что наверху розовый оттенок темнее, а внизу светлее. Мысль о том, что взгляд его проникает, возможно, на многие сотни или даже тысячи километров, поразила его. Тысячи километров пустоты... Впрочем, сжатый газ вряд ли мог быть настолько прозрачным.
– Ну, нагляделся? – насмешливо осведомился Северцев.
Михаил Петрович напряженно скосил глаза.
– А знаете... Может, это только кажется мне... – Он замолчал. Прямо за стеклом в розовом свете плясали едва заметные черные точки. – Слушайте, рядом с нами трясется какой-то мусор!
Северцев свистнул.
– Трясется мусор... шокинг! Особенно для литработника.
– Вам показалось, Миша, – ласково сказал Беньковский.
Михаил Петрович почувствовал, что позвоночник его больше не выдерживает, и соскользнул на пол.
– Нет, не показалось. Такие темные точки и пятна... прямо перед стеклом.
– Возможно, метеоритная пыль... – Беньковский попытался подняться, но сейчас же сел снова. – Не могу, – виновато улыбнулся он. – Очень тяжело. Вот отдохну немного, тогда погляжу...
– У меня тоже голова еле держится на плечах, – сознался Михаил Петрович. – Как чугунная...
– Обременена массой новых знаний, – желчно заметил Северцев. – Ничего, корреспондент, знания эти полезны и несомненно пригодятся тебе в ближайшем будущем.
Михаил Петрович с холодным любопытством взглянул на него, но не ответил.
– Андрей Андреевич, – сказал он, – если кухня, как вы говорите, находится под нами, а кипит в тысячах километров над нашими головами, то как происходит передача энергии? Ведь здесь так спокойно, почти не качает...
– Это, по-видимому, только так кажется, Миша. Не исключено, что как раз сейчас нас несет с огромной скоростью, а мы не замечаем этого. Или нас занесло в полярные области. Там спокойнее... должно быть спокойнее. Не знаю, не знаю.
Профессор закрыл глаза и замолчал. Было очень тихо, только стучала в висках кровь.
– Здорово, – пробормотал Михаил Петрович. – Кругом чертова пропасть этого сжатого газа... и мы висим как цветок в проруби... Слушайте, Андрей Андреевич, сколько времени будет продолжаться такое положение?
– Не беспокойся, Миша, – опередил Беньковского Северцев. – До самого конца своих дней ты будешь плавать в этой полужиже... или пока не рехнешься от тоски. Но ты, несомненно, успеешь увидеть и узнать много нового. Так что утешься.
Профессор прищурившись поглядел на него.
– Слушайте, Владимир Степанович, – сказал вдруг он. – Почему вы, собственно, пошли в астрономы-межпланетники?
– То есть?
– Почему? Почему вы не занялись, скажем, разведением кроликов?
– А почему я должен был заняться кроликами? – озадаченно осведомился Северцев.
– Ну как же... Чтобы выращивать их... размножать, так сказать.
– Да на что мне кролики?
– Но ведь у вас их не было, правда? Когда вы поступали в университет...
– Не было, и слава богу. А если бы даже и были?
– У вас стало бы их еще больше! Вот хорошо было бы, а?
– Хорошо? – К восторгу Михаила Петровича лицо Северцева побагровело до синевы. – Чересчур хорошо, я полагаю...
– Вы могли бы снабжать кроликами студенческие столовые...
– Гм...
– Затопили бы кроликами всю Москву...
– А...
– Могли бы дарить кроликов своим знакомым...
Михаил Петрович не выдержал и расхохотался. Он хохотал долго, страдая от боли в груди и спине, держась за живот и уткнувшись лицом в пол. Беньковский снова опустил веки.
– Юмор в покойницкой... – пробормотал Северцев.
– Эх, Володя, Володя... – Профессор покачал головой. – Хорошо бы выставить вас на полчасика наружу. Это прохладило бы вас.
– Слушайте! – воскликнул Михаил Петрович. – У меня идея...
– Первая идея на Юпитере. Интересно.
– Да, идея. Давайте пообедаем!
Северцев и Беньковский переглянулись.
– Неплохо придумано. Когда еще призовет нас господь... А я, откровенно говоря, думаю: чего это мне не хватает...
– И выпьем тоже, – решительно сказал Беньковский, разглаживая бороду.
Не меньше часа прошло, прежде чем они ползком, часто останавливаясь и отдыхая, перетащили из кладовой все необходимое для обеда. Беньковский сидел у стены и открывал консервы, бутылки, разворачивал целлофановые пакеты, с поразительной ловкостью орудуя одной рукой.
– Кушать подано, – слабым голосом провозгласил он.
Михаил Петрович и Северцев, взмокшие и измученные, растянулись рядом с ним. Профессор наполнил стаканы.
– Итак, – сказал он. – Наша первая, но, по всей видимости, не последняя трапеза в водородной бездне...
Они чокнулись и выпили. Северцев потянулся за шпротами. Михаил Петрович занялся ветчиной.
– Собственно, не так уж плохо, – сказал профессор.
– Пикантно, – кивнул Северцев. – Как пир во время чумы.
– Иди ты с чумой, – добродушно-лениво сказал Михаил Петрович. – Чума, смерть... Надоело. Зачем об этом все время напоминать, спрашивается?
– Миша прав. – Профессор с усилием поднял бутылку. – Еще по одной... Вам куда, Миша?
– Сюда. – Михаил Петрович протянул свой стакан. – Сюда и не мимо, пожалуйста. Спасибо. Да, Андрей Андреевич, это совсем не так плохо. У нас есть продовольствие... кислород, приборы для кондиционирования воздуха. Что еще нужно? Мы можем прожить так годы...
– Аванпост человечества в недрах Юпитера, – криво усмехнулся Северцев.
– Вот именно. Аванпост человечества. – Михаил Петрович поднял палец. – Это, знаешь ли, обязывает.
– Собственно, сейчас наше положение не отличается от положения какого-нибудь Робинзона на необитаемом острове...
– С той только разницей, – сказал Северцев, – что у тех была надежда вернуться домой, а у нас...
– Виво – эсперо. – Профессор снова наполнил стаканы.
– Необитаемый остров... с утроенной силой тяжести, без солнца, затерянный в океане сжатого водорода... повисший в розовой пустоте!
– Тяжесть – это скверно, – признался Михаил Петрович. – Иногда мне кажется, что я слышу треск собственных костей. Неужели утроенная?
– Что-то в этом роде. На меньшую не стоило бы обращать внимания.
