Коллектив авторов - Тайны катынской трагедии. Материалы «круглого стола» по теме «Катынская трагедия: правовые и политические аспекты», проведённого 19 апреля 2010 года в Государственной Думе федерального Собрания Российской федерации
Нет необходимости погружаться в более детальный разбор всей «исследовательской» деятельности так называемой Международной комиссии и ПКК, чтобы понять, что их присутствие на устроенном немцами спектакле с эксгумацией, опознанием и сбором доказательств носило чисто показательный, декоративный характер, результат этого мероприятия был заранее предрешён в Берлине, а выводы комиссии и членов ПКК по определению не могли не совпадать с выдвинутой немцами версией о произошедшей трагедии.
Следует отметить, что никаких внятных вещественных или иных доказательств, позволяющих сколько-нибудь определённо подтвердить польско-немецкую версию гибели польских военнопленных, нет, и они не приводятся в «Заключении» экспертов. Однако в изобилии присутствуют откровенные подлоги, искажённые факты, доведённые до абсурда домыслы, с помощью которых сделана попытка доказать, что только Советский Союз, испытывая патологическую ненависть к полякам, мог учинить злодеяния против польского народа равносильные геноциду.
6. Выводы экспертов основаны не на фактическом материале, а на вероятностных предположениях, выдаваемых в дальнейшем за конкретные и однозначные.
Как уже отмечалось, эксперты в категорической форме заявили, что расстрел около 22 тысяч польских военнопленных совершён в апреле-мае 1940 года органами НКВД СССР. Такой вывод, по признанию самих экспертов, сделан на основе изучения немецкого «Официального материала», отчёта Технической комиссии Польского Красного Креста, анализа польскими экспертами результатов работы Специальной комиссии Н. Н. Бурденко.
Однако эксперты ГВП стыдливо умолчали, что ещё в декабре 1945 года два ведущих польских профессора судебной медицины Ян Ольбрыхт и Сергиуш Сенгалевич осуществили научную судебно-медицинскую экспертизу (отзыв) «Официального материала о Катынском убийстве», подготовленного немецким профессором Герхардом Бутцем, руководившим немецко-польской эксгумацией в Козьих Горах в 1943 году. Их мнение было следующим: выводы, сделанные проф. Бутцем, «не выдерживают никакой критики». Ольбрыхт и Сенгалевич доказали, что команда Бутца осуществляла эксгумацию в Катыни с грубейшими нарушениями канонов эксгумации, фальсифицируя результаты. Исследование названных медзкспертов настолько аргументировано, что ни поляки, никто другой не посмели его опровергнуть.
В заключительной части экспертизы (п. 14) указано, что «сообщение Специальной комиссии под руководством Н. Н. Бурденко, выводы комиссии под руководством В. И. Прозоровского, проигнорировавшие результаты предыдущей эксгумации и являвшиеся орудием НКВД для манипулирования общественным мнением, в связи с необъективностью, фальсификацией вещественных доказательств и документов, а также свидетельских показаний, следует признать не соответствующими требованиям науки, постановления — не соответствующими истине и поэтому ложными.
Проведённый польскими экспертами анализ „Сообщения Специальной комиссии…“ является полностью обоснованным с научно-исторической точки зрения и доказательно ставящим под сомнение состоятельность выводов Специальной комиссии под руководством Н. Н. Бурденко».
В обосновании своих выводов эксперты приводят следующие аргументы:
— комиссия Н. Н. Бурденко не была не только международной, но даже не включала деятелей находившейся в СССР польской общественности (например, Союза польских патриотов);
— объём работ судебно-медицинских экспертов, руководимых директором НИИ судебной медицины, главным судебно-медицинским экспертом Министерства здравоохранения СССР В. И. Прозоровским, был принципиально иным, чем в экспертизе первичного исследования в 1943 году: производилось полное секционное исследование всех извлечённых трупов (вскрытие полостей головы, груди, живота), при этом установка была дана на изобличение определённого способа расстрела, якобы характерного для немецких палачей, на поиск опровержения выводов немцев;
— выводы комиссии Н. Н. Бурденко были звеном в цепи фальсификаций, предпринятых сталинским партийно-государственным руководством и органами НКВД для сокрытия правды о катынском злодеянии;
— доказательства даты расстрела весной 1940 года «содержались в многочисленных обнаруженных на трупах документах (газетах, дневниках и др.) с последним обозначением март-май 1940 г.».
Между тем, делая столь серьёзные заявления, назначенные эксперты не смогли привести, кроме голословных домыслов, никаких доказательств, подтверждающих, что комиссия под руководством Н. Н. Бурденко являлась орудием НКВД в манипулировании общественным мнением.
В акте экспертизы также не раскрыто, в чём именно проявилась необъективность комиссии Н. Н. Бурденко. Не показано, какие конкретно документы, вещественные и иные доказательства были комиссией Н. Н. Бурденко сфальсифицированы и в результате каких исследований, кем, по каким научным методикам это установлено.
Признавая выводы комиссии под руководством Н. Н. Бурденко не соответствующими требованиям науки, эксперты не назвали, о каких именно требованиях науки идёт речь, каким из них конкретно выводы комиссии Н. Н. Бурденко не соответствуют и каковы критерии определения соответствия тех или иных выводов, суждений требованиям науки. Более того, эксперты сами себя опровергли, признав, что «в настоящее время однозначно оценить, являются или нет научно обоснованными выводы комиссии Н. Н. Бурденко в своей судебно-медицинской части, нельзя» (п. 10 выводов).
Таким образом, следует признать, что все обвинения, высказанные экспертами в адрес комиссии Н. Н. Бурденко, являются несостоятельными и голословными.
Точно так же бездоказательно и без каких-либо вразумительных доводов авторы экспертизы предлагают безоговорочно признать единственно правильной и научно обоснованной немецко-польскую (точнее, немецкую) версию гибели польских военнопленных.
Однако заявили, что в 1943 году у экспертов международной комиссии врачей не имелось объективных научных предпосылок (в частности, чёткого знания каких-либо закономерностей вариантности развития поздних трупных явлений в условиях массового захоронения) для того, чтобы по исследованным ими (конкретным судебно-медицинским способом) трупам в Катынском лесу сделать заключение о дате захоронения с точностью, позволяющей отнести её на 1940-й или 1941 год. Экспертами также отмечено, что невозможность определения дат захоронения в массовых могилах по исследованным трупам зафиксирована и в заключении Технической комиссии Польского Красного Креста.
Далее в «Заключении» отмечено: «Проводившиеся ранее исследования на основе материалов эксгумации в Катынском лесу позволили установить наличие события преступления, но оставляли открытыми вопрос об окончательном установлении его срока, виновников, причин, мотивов и обстоятельств» (п. 8 выводов); «по судебно-медицинским данным эксгумаций в Харькове и Медном невозможно определить время наступления смерти погибших» (п. 13 выводов).
Понимая, что с такими откровениями не считаться нельзя, авторы «Заключения» делают следующее предположение: «Видимо, по этим же причинам и международная комиссия врачей в 1943 г. не посчитала возможным дать судебно-медицинскую характеристику давности захоронения (расстрела) польских военнопленных, и в своих выводах они указывали лишь на то, что состояние трупов не противоречит дате расстрела в 1940 г., которая установлена только на основании документов, обнаруженных при трупах. Такую же позицию занимали и эксперты ПКК».
На отмеченных выше документах следует остановиться отдельно.
В разных местах «Заключения» упоминается об обнаружении так называемых вещественных доказательств — документов, советских газет — на трупах, при трупах, «из слипшихся трупов и в большом количестве», свидетельствующих о гибели польских военнопленных весной 1940 года. Однако какие именно документы, их название, предназначение и описание, как и где они были изъяты, — об этом в экспертизе ничего не сказано.
При этом «эксперты» и не заметили, что своими утверждениями о наличии «вещественных доказательств» они фактически опровергли собственную версию о расстреле поляков сотрудниками НКВД СССР, предъявлявшим, как известно, жёсткие требования к процедуре расстрела, — это полная скрытность места его проведения, отсутствие у расстреливаемого, в его одежде документов и вещей, способных его идентифицировать.
В связи с этим уместно привести высказывания ярой сторонницы геббелевской версии о расстреле военнопленных доктора исторических наук Н. Лебедевой: «Конвоиры отбирали у пленных их личные вещи — котелки, фляги, кружки, вещевые мешки, чемоданы, ремни, сапожные щетки, острые предметы. Все это сваливалось в кучу и забивалось в ящики без учёта и описи, кому принадлежит та или иная вещь»[30].
