Максим Калашников - Робот и крест. Техносмысл русской идеи
В координатах творения идеи навсегда исчезает такое понятие, как «изгой».
Изгой
В городе кипит жизнь, по своим делам ходят люди. Кто-то радостен, кто-то — печален, а кто-то даже мрачен. Не в этом суть, ведь горе и радость размазаны по жизни равномерно, и победы часто сцеплены с бедами.
Но человек, идущей в стороне от них, чужой на их празднике жизни. И на трауре жизни — тоже. Его вроде бы и нет, но он обитает рядом с ними, не ожидая с их стороны ничего, кроме плевков и пинков. Он — изгой, и эта материя наполняет всю его жизнь, и перетекает в его потомков. Вот, кто-то из прохожих случайно глянул в его сторону и тут же скривил лицо, отвел взгляд, словно увидел дохлятину…
Человек продолжает свой путь в сторонке, где грязнее, где разрешили ему идти те, кто кривится, едва коснувшись его взглядом. Он их ненавидит. Он — шар ненависти, перекатывающийся среди них, под их копьями презрения. Он ненавидит их мир, и готов расцвести красным цветком пожара, пожирающего их цивилизацию, с ревом проглатывающего их правду и их веру. Просто пока у него нет силенок, но они — дело наживное, и если их мало сегодня, то кто сказал, что их не станет много — завтра?!
Зачем он нужен им, презирающим его, доверяющим (из милости) лишь самую грязную, самую отвратную работу?! Неужели, все дело только лишь в той работе, которую никто из них никогда не пожелает делать? Наверное, нет. Ведь, прежде всего, мир облепляет его презрением, а уж потом дозволяет брать себе дурно пахнущий труд, чтоб просто не исчезнуть с белого света. Видно, изгой необходим, чтоб их низшие, все-таки не чувствовали себя стоящими на краю бытия. Чтоб ниже себя они всегда видели грязного, завернутого в лохмотья человека, идущего по краю дороги и чурающегося их взглядов.
Для всякого общества необходимы священники, связывающие его сиюминутные земные цели с волей небес. Воины, оберегающие общество от внешнего врага, выплескивающие его энергию в сторону чужих земель. И труженики, мастера и крестьяне, каждодневно организующие материю в предметы жизни, предметы культуры. Вот и все, три сословия и три касты, слагающие каждое традиционное общество. Все прочее могло быть принесено лишь временем. Потому присутствие изгоя может говорить, а, вернее — кричать лишь об упадке.
Всем известна индийская четвертая каста, каста изгоев, шудра. Ее наличие многие историки считают традиционным для индийской цивилизации. Индуистские мудрецы оправдывали наличие этой касты. Но в то же время сами шудры находились вне индуизма, ведь людям этой касты было запрещено даже изучать веды. Потому философ-традиционалист Рене Генон доказал весьма позднее, приходящееся на период упадка, ее происхождение. Это, скорее всего, соответствует истине. По крайне мере, деструктивное действие этой касты на индийское общество (в котором ее представители были лишены всех надежд) не подлежит сомнению. Они — непременные участники всех бунтов, они в первую очередь переходили на сторону завоевателей, вторгавшихся в пределы Индостана.
При нашествии войска Махмуда Газневи представители многие этой касты приняли ислам, что означало внутренний раскол индийской цивилизации, потерю сплоченности. С тех пор земли Индостана много раз переходили от одних завоевателей к другим, и, в конце концов, оказались в руках англичан.
Ныне Индия обрела независимость, но противоречия между мусульманами, предки которых были шудрой и индусами по сей день ослабляют ее настолько, что она неспособна обозначить себя как одна из региональных держав, центр одной из цивилизаций мира.
Незнакомая с индуизмом и учением о кастах средневековая Европа (как и Русь) в своей сословной структуре копировала кастовую систему с удивительным сходством. Но, разумеется, ни в средневековой Европе, ни на Руси не предполагалось наличие изгоев, шудры. Ведь небесное избрание, согласно христианству, зависит лишь от воли Божьей, которая не может быть распознана в мире дольнем, на Земле. Здесь — лишь выполнение своего земного предназначения.
Но все-таки в Европе появились свои парии, причем, в отличие от Индии, европейские шудры были добровольными. Они пришли от руин своего погибшего храма, и поставили на карте Европы множество черных точек, своих поселений, именуемых гетто.
Окраина европейского города, на которую его обитатель едва ли заберется без особых к тому причин. Тут властвуют свои законы, здесь обитает народ Ветхого завета. Для него мир по ту сторону обветшалой стены гетто — чужой, из которого вместе с колокольным звоном сюда доносятся лишь плевки и полные презрения взгляды хозяев Европы. Представление об этом народе у европейцев не отличается особым изяществом, и еврей для них видится сгустком вшей и перхоти. На самом же деле он — сгусток ненависти ко всему, что живет и шевелится за забором его места обитания. И несгибаемая вера в собственную избранность, в свое предопределение, поколебать которую не в силах беды дня сегодняшнего.
Для людей Европы такое положение евреев было закономерным. Ведь они сознательно, по своей воле отреклись от Христа, сохранили для себя ветхозаветные законы. Значит, они не могут претендовать на иную судьбу, кроме как на судьбу изгоев среди людей Нового Завета.
Но, тем не менее, у некоторых европейцев к обитателям гетто время от времени просыпался интерес. Что происходит по ту сторону зловещих стен, какие мысли в головах у покрытых старыми одеяниями бородатых раввинов? Может, там хранятся безмерные мудрости былых тысячелетий, способные сослужить хорошую службу и сегодня?!
Что же, гетто оказались гостеприимны ко всем любопытным, и из уст раввинов в их уши потекло множество ветхозаветной мудрости. В сознании каждого слушателя тут же возникали мысли, как употребить открываемое им для своей пользы, чтоб быстро и без особенных усилий изменить свое положение среди соплеменников. Говоривший же раздумывал насчет изменения положения своего народа, о том, как из последних сделаться первыми.
Что же, слова со временем все-таки легли в подходящие уши, которыми стали уши богослова Кальвина. И Европу охватила идея предопределенности, говорившая о том, что посмертная судьба каждого из живущих уже определена на Небесах. А на Земле ее можно только угадать через даруемые тем, кто избран, земные богатства. И породил этот переворот новых изгоев, которыми отныне сделались все бедные, независимо от причин, погрузивших их в бедность.
Часть европейцев искала свой путь к спасению через удачу в накоплении богатства. Другая их часть обращалась в париев, обеспечивающих первых своим трудом. Да, так сложилось, что в эту историческую эпоху труд и отверженность сплелись вместе (но, как я уже показал, такое сплетение вовсе не закономерно). Именно это сплетение и породило могучее социалистическое движение, замеченное Марксом, но неверно описанное им. Не противоречие между трудом и капиталом, производственными силами и производственными отношениями лежат в основе революций, но противостояние презираемых и презирающих.
По большому счету наступившая эпоха «цифрового человека» есть развитие того же кальвинизма. Ценность человека в ней определяется исключительно количеством цифр — денежных единиц, которыми он обладает, и те, кто содержит в себе недостаточное их количество, автоматически превращается в пария. Ныне на присутствие изгоев указывает уже не только социология, но и география, ибо в них обращены уже целые страны и народы. Среди этих стран, увы, оказалась и Русь.
Попадание русского народа в ряд изгоев — особая история, ибо их наличие в обществе прежде было неведомо для русского человека. Русские — народ имперский, а имперская судьба требует объединения усилий всех людей, и для империи важен вклад каждого человека в ее создание. Потому у имперских народов не может быть ни изгоев, ни неудачников.
Увы, в тот мир, где русским людям пришлось сделаться париями, Русь ступила добровольно. Причем — даже с жаждой самопожертвования, как будто к западу от своих границ она пожелала отыскать тот путь в Небеса, которого не нашла на востоке.
Крепость Ниеншанц озарялась вспышками близких орудий, ноздри защитников и обитателей этого городка беспощадно щипало от порохового дыма. Русских — много, шведов — мало, остается только сдаваться. Тем более, что в русском плену — и почет, и уважение, и возможность служить в русской армии в званиях, более высоких, чем в родной, шведской. Над крепостью взвился белый флаг. Войско Петра Первого заполнило собой болотистую низменность невской дельты.
Каждый солдат ждет по окончанию войны лучшей жизни. Независимо от того, встал он под ружье по своей воле, или его к этому принудили. Причем лучшую жизнь он ждет не только для себя, но и для своих близких, и даже — для дальних. Для всей родной округи, из которой он отправился под пушечный грохот.
