Игорь Шафаревич - Русофобия
III. «Малый народ» читает «Русофобию»
Никак я не ожидал, что реакция на мою работу «РУСОФОБИЯ» достигнет такого размера: только отдельных, посвящённых ей статей (у нас и на Западе) мне известно более 30. Сверх того, многочисленные пассажи о ней в статьях, посвящённые ей радиопередачи, множество писем. Критические статьи, письма и передачи исходят, в основном, как раз от того слоя, который я назвал «Малым народом». Внешне различаясь — от корректных до грубо-ругательных, разного уровня культурности и даже грамотности, они основаны на очень единообразном мировоззрении. Было бы жаль не воспользоваться столь обильной информацией об этом слое. Соблазнительно попытаться яснее понять явление русофобии при помощи откликов на «РУСОФОБИЮ».
Русофобия как переживание, чувство особенно ярко проявляется в письмах. «Алкогольно-послушное большинство», «революция, задуманная как освобождение, как истинный социализм, выродилась на русской почве из-за ряда национальных особенностей», «народ, бунтующий за 6— или 8-конечный крест или из-за способа написания имени идола» (намёк на раскол, одним из поводов к которому было изменение написания имени Иисуса. Так что «идол» — это Христос, чувство выражено серьёзное!). Вот некоторые характеристики из одного только письма: «самовлюблённый дурак: мы на горе всем буржуям!», «тысячелетие диктатур подорвало интеллектуальный и моральный потенциал масс», «претензии на пуп земли», «народ с упоением самоуничтожающийся» , «нищий дебил с атомной бомбой», «герой фольклора Иванушка — дебил есть ли ещё у какого народа?». Последнее хоть проверить можно. У Афанасьева к сказке «Иван-дурак» есть примечание: «Сказка известна во всей Европе, на Кавказе, во всей Азии, на островах Зелёного Мыса, в Америке. Древнейший известный вариант относится к 492 г. и содержится в китайском сборнике Po-yu-king, переведённом с индийского». Сюжет приведён в справочниках всемирно распространённых сюжетов Bolte-Polivka, Aarne-Thompson и многих других. Автор, видимо, и не пытался проверить свой взгляд: он был ему заранее известен и факты должны были его подтвердить — иначе, что же это за факты!
Концепция «Малого народа» тоже выражена очень ярко. Один корреспондент пишет, что концепция ему даже нравится, но её надо дополнить одним положением: «А очень просто. Они умнее других». Сопоставим с мыслью предшествующего автора о народе-дебиле. Как же «умные люди» поведут его по пути прогресса? Ведь он элементарной логики не понимает, тут нужны другие средства. (Вот и автор уже посылает на меня жалобу в идеологическую комиссию ЦК — написано-то было ещё в 1989 г.)
В критических статьях поразила меня какая-то пропасть взаимного непонимания; мои аргументы просто не воспринимаются критиками, наши рассуждения движутся в разных, не пересекающихся пространствах. Причём мне кажется, что лишь в некоторых случаях это есть сознательное игнорирование сказанного как полемический приём.
Пример такого загадочного непонимания — обсуждение (множеством авторов) самого явления русофобии. Есть стандартный набор цитат из статьи в статью, в письмах, в записках после выступлений. Это — слова из письма Пушкина о себе самом: «удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится — ай-да умница», предсмертная запись в дневнике Блока: «Слопала меня Россия, как чушка глупого поросёнка», «Прощай, немытая Россия» Лермонтова, «В судах полна неправды чёрной» Хомякова, Чаадаев, Гоголь. Авторам кажется убийственным вопрос: «Не зачислите ли Вы и их всех в русофобы?» Всякий раз кажется, что спрашивающие, если бы захотели, смогли бы и сами понять и ответить — а если есть желание не понять, то любые ссылки излишни.
Тут смешиваются отрывки из личного письма и дневниковые записи со статьями и книгами. Но кто будет судить, например, об отношении мужа к жене по словам, вырвавшимся во время ссоры? Когда-то в связи со скандалом, вызванным публикациями Синявского, и в частности «Россией-сукой», в оправдание ему вспоминали, что и Блок-де назвал Россию чушкой. В письме в парижскую «Русскую мысль» один не раскрывший своего имени автор из СССР обратил тогда внимание на то, что Блок написал это в дневнике, а Синявский в журнале «Континент»; Блок — в России, умирая с голоду, а Синявский — в Париже, отнюдь не голодая. И Блок, назвав Россию чушкой, назвал и себя поросёнком, а Синявский, написавший «Россия — Мать, Россия — Сука», не пожелал сделать из этого напрашивающийся о нём самом вывод.
Ещё поразительнее любовь к «немытой России». Авторство Лермонтова не раз ставилось под сомнение, стихотворение впервые упоминается через 30 лет после его смерти, автографа нет. В некоторых дореволюционных изданиях печаталось в разделе «приписываемое». Во всяком случае не его следовало бы привлекать для характеристики отношения Лермонтова к России, столь отличного в других его произведениях. (Для сравнения — пушкинское стихотворное переложение «Отче Наш»: «Отец людей, Отец Небесный…» в последних изданиях его сочинений вообще не упоминается). Недавно я просмотрел ряд учебников литературы за все классы: «Немытая Россия» повторяется дважды — если ученик забыл, чтобы через несколько лет вспомнил. Что же отражает такая сладострастная тяга к этому стихотворению, как не русофобию?
Конечно, было и такое загадочное явление, как Чаадаев, друживший с Пушкиным и писавший: «Мы миру ничего не дали», «мы не дали себе труда ничего создать в области воображения». Но было и ещё ярче, Печерин: «Как сладостно отчизну ненавидеть! И жадно ждать её уничтоженья». Что же это доказывает? Только существование русофобии (у Чаадаева — как одной из компонент его загадочного мировоззрения). Так о том и статья.
Конечно, существуют явления, обладающие общими внешними чертами, хотя и совершенно различные. Но ведь разница чувствуется сразу! Когда Гоголь читал Пушкину «Мёртвые души», тот сначала смеялся, потом становился всё печальнее и воскликнул: «Боже, как грустна наша Россия!» Но разве мог бы кто-нибудь сказать, что «Россия грустна», читая роман Войновича, где наши потомки в ХХI веке питаются переработанным калом; этот «вторичный продукт» сдают в приёмные пункты, а выполнившие норму получают право в особом чулане предаться рукоблудию. У Гоголя ощущается ужас перед греховностью человека, для него, конечно, — русского человека. Это «критика человека», идущая в глубь его духовной сущности, но основанная не только на сочувствии, но на чувстве единства с ним. Роман же Войновича содержит, собственно, лишь, поверхностные, хоть и нечистоплотные ругательства, бессодержательные, как ругательства, выкрикиваемые пьяным или написанные на заборе. Сочувствию же здесь явно нет места: всю ситуацию автор описывает, весело похохатывая, а может быть, и со злорадством.
Казавшийся мне столь любопытным феномен «Малого народа» не вызвал вообще никакого интереса, попыток принципиального обсуждения. А меня-то так поразила единообразность всех исторических реализаций этого явления! Когда наши публицисты утверждали, что в России вообще нет литературы, Пушкин и Лермонтов — бездарности, вся культура — у немцев, немецкие то же писали о своей литературе, о Гёте, и культуру видели лишь во Франции, а французские — в Англии. Но я встретил лишь возражения то поводу деталей. Наиболее распространённое — что это неправдоподобно, будто меньшинство могло навязать свою волю большинству, что такая мысль даже оскорбительна для «Большого народа». Конечно, если бы речь шла о чисто физическом столкновении, так сказать «стенка на стенку», это был бы убедительный довод. Но ведь «Малый народ» действует через идеологию, средства массовой информации или подпольные партии — тут не численное соотношение решает. Ведь не удивляет же то, что, например, отсутствие витамина В12, которого в организме всего 1-2-миллионные доли грамма, вызывает злокачественную анемию и смерть или что еле видимые бациллы убивают крупное животное, — «оскорбителен» ли этот факт для животного? В начале 80-х гг. прошлого века департамент полиции составил список всех известных ему революционеров. Он включал действительно подавляющее число участников революционного движения, а всего в списке был 151 человек, это за четверть века до революции! Наиболее ярко непонимание этой стороны социальной жизни проявил Сталин, когда на замечание о роли папы римского спросил иронически: «А сколько он может выставить дивизий?» Кроме того, область деятельности «Малого народа» есть разрушение, а оно всегда примитивнее и требует гораздо меньших усилий, чем созидание, жизнь. Чтобы создать Пушкина, необходимы были тысячелетия русской и мировой истории, чтобы убить — достаточна одна пуля Дантеса.
Иногда мои критики в своих взглядах отстоят друг от друга дальше, чем я от каждого из них. Так понятию «Малый народ» даются две диаметрально противоположные интерпретации. Одна — что это любое меньшинство. Например, штатный философ «Радио Свободы» Б. Парамонов напоминает, что и апостолы составляли меньшинство, и предлагает мне, как христианин христианину, над этим задуматься. Но ведь «Малый народ» — это такое меньшинство, которое стремится сохранить свою изолированность среди остального народа, видя в этом путь к подчинению большинства его воле. Апостолам же было завещано проповедовать свою веру всем народам — т. е. перестать быть меньшинством! Почему-то это очевидно нелепое возражение повторяют многие критики. Противоположная интерпретация, наоборот, чрезвычайно суженная, что «Малый народ» — это одни евреи. Например, Синявский не раз так излагает мою работу: «Малый (еврейский) народ, оказывается, ведёт давнюю смертельную борьбу с большим (русским)». Какое отношение это может иметь к моим взглядам, если в качестве примера «Малого народа» я привожу в своей работе пуритан во время Английской революции, в то время, как евреи были изгнаны из Англии ещё в ХIII веке, и въезд туда им был запрещён под страхом смерти? В применении к современному «Малому народу» я разбираю этот вопрос подробно («Наш современник», 1989, №6, с. 189 и №11, с. 165) и привожу ряд соображений, почему отождествление «Малый народ» — евреи, на мой взгляд, неверно. Вот случай, который никак уж нельзя отнести за счёт добросовестного непонимания. То же утверждение содержится в письме за подписью 31-го автора («Книжное обозрение» №38, 1989). Письмо вообще содержит иногда и прямую неправду, написано в духе писем, когда-то разоблачавших Пастернака, Солженицына или Сахарова. К сожалению, под ним стоит и подпись самого А. Д. Сахарова! Ещё больше поражает подпись академика Лихачёва, для которого добросовестное отношение к разбираемому источнику должно бы быть профессиональной привычкой. Одно утешение — надеяться, что оба они подписали письмо, не вчитываясь, положившись на составителей.
