Итоги Итоги - Итоги № 31 (2012)
— Известно, что дом Михалковых притягивал гостей.. .
— Несмотря на старинный уклад, Николина Гора стала гнездом творческой молодежи. Здесь проходили бесконечные творческие дискуссии: мы делились сюжетами из фильмов, которые только должны были быть сняты (я, например, участвовала в обсуждении «Андрея Рублева»), соревновались в смелых идеях и проектах. Впитывая услышанное и смело вступая в диалог, я учила русский. У Михалковых я познакомилась с Андреем Тарковским, фотографом Валерием Плотниковым, художником театра и кино Колей Двигубским, замечательными операторами и композиторами. В один из таких вечеров Андрон сказал: «Я хочу, чтобы ты сыграла в «Дворянском гнезде». Только представь, Варвара Лаврецкая, русская помещица, красавица, которая возвращается из Парижа и смотрит с любопытством на все вокруг, — роль для тебя». Мне эта идея очень понравилась, но Кончаловский боялся, что будут возражения сверху.
— А в чем была проблема?
— Советское кинематографическое начальство могло возразить: неужели на эту роль нельзя найти советскую актрису? Но судьба помогла мне. Как-то во время приема на Каннском фестивале я разговорилась с зампредом Госкино Владимиром Баскаковым, еще не зная, кто мой собеседник. Мы мило побеседовали, но на том все и закончилось. Когда же Андрон уже почти получил разрешение на мое участие в фильме, он позвал меня на встречу с Баскаковым. Тот меня, разумеется, узнал, и я была утверждена на роль. Съемки «Дворянского гнезда» шли довольно долго. Андрон не столько придерживался фабулы, сколько старался передать атмосферу дворянской России. В одном из эпизодов было использовано около трех тысяч свечей! У меня были великолепные туалеты и фамильные драгоценности Натальи Кончаловской, так что съемки эти в 1968 году запомнились. Советские кинокритики восприняли меня в роли Варвары Лаврецкой очень тепло. Один из них отозвался обо мне так: «Русская по своим корням, парижанка по зову сердца, кокотка по темпераменту, полька, заблудившаяся в Европе...»
— А Андрей Кончаловский как-то сказал, что «Беату в России пьют как дорогой заграничный коньяк».
— Ой, да что вы... Это было связано с тем, что в то время западные фильмы в СССР еще не показывали, поэтому польская продукция оказалась в какой-то мере «окном в Европу». В том же 1968-м я снялась у Анджея Вайды в фильме «Все на продажу», который, как и «Дворянское гнездо», стал популярен в Союзе, — этакие «Восемь с половиной» на польский лад. Успех в СССР, без сомнения, сделал меня более востребованной и в Европе. После «Дворянского гнезда» я снималась в Венгрии, ГДР, Бельгии, Франции, Чехословакии, потом в 1984 году в «Европейской истории» у Игоря Гостева. Кстати, на гонорар после этого фильма я купила роскошных соболей на шубу. На меховую фабрику меня сопровождал Михалков-старший (у него там были какие-то знакомые) — отбирали лучших соболей, советовались с меховщиками, чтобы правильно подобрать шкурки. Очень жалко, что позднее мне пришлось эту шубу продать. А в середине 90-х российские друзья сделали обо мне небольшой фильм, в котором Кончаловский, Плотников, Михалков и некоторые другие делятся своими воспоминаниями. Однажды раздается звонок в дверь, а на пороге стоит посол России в Польше Юрий Кашлев с букетом роз и кассетой в руках, на которой написано: From Russia with love. Я была в домашнем халате, что, впрочем, ничуть не смутило посла: в такой вот неформальной обстановке меня поздравили с днем рождения.
— Наши мужчины были неравнодушны к вам. А вы?
— Они у вас особенные — очень талантливые и ранимые. Я вашими мужчинами искренне восхищалась и, наверное, поэтому легко завоевывала их внимание. Познакомившись с Тарковским на Николиной Горе, мы позднее часто встречались в Варшаве. Мне хотелось помочь ему сделать фильм в Польше: казалось, что какие-то свои идеи он мог бы легче воплотить у нас, где в то время было относительно больше творческой свободы. Как-то я пригласила Андрея на обед у нас в деревне — хотела показать наше с Вайдой поместье (Тышкевич жила там тогда со своим первым мужем Анджеем Вайдой. — «Итоги»). Тарковский интересовался «Барри Линдоном» Стэнли Кубрика — это вольная экранизация плутовского романа английского классика Уильяма Теккерея, и у меня была эта видеокассета, поэтому после обеда мы устроили небольшой просмотр. Я к тому же готовилась к новой роли, и Тарковский помогал мне. Чаще всего мы виделись в России, где я болела за «Зеркало», которое снимали полулегально. Как рассказывал Тарковский, «Зеркало» и монтировалось с огромным трудом. Существовало около двадцати разных вариантов, но картина не держалась — рассыпалась на глазах. И вот наконец каким-то чудом все встало на свои места. Люди творческие в Советском Союзе сразу оценили фильм. До сих пор, когда я смотрю картину, меня пробирает дрожь, будто когтистой лапой по груди провели... А Госкино картину не признало: чиновники дважды обещали отправить «Зеркало» в Канн, но слово свое не сдержали. И на Московском кинофестивале тоже показывать не стали. Я слышала, что, когда иностранцы захотели купить этот фильм, Филипп Ермаш, председатель Госкино, сказал: «Запросите втридорога, чтобы отказались покупать». Но иностранцы согласились, и картина обошла полмира. Это был большой успех Андрея.
Не могу не вспомнить и Кешу Смоктуновского: он, по моему мнению, актер был величайший из великих. И в «Дяде Ване», и в «Чайке», и в других чеховских пьесах. Он всегда мне очень симпатизировал. Кеша считал, что, когда я появляюсь на экране, зритель влюбляется в мою душу. Как-то я пришла на спектакль, в котором играл Смоктуновский, а он почему-то разволновался: «Ой, Беата здесь...» Мне даже неловко стало. Друзья записали для меня несколько постановок с участием Смоктуновского, но эти записи, увы, со временем теряют качество.
— И все-таки неужели не было ничего личного?
— Я всегда в основном дружила с мужчинами. Среди самых ярких встреч в моей жизни знакомство с Кончаловским было, думаю, особенным. В то время это был фантастический человек с множеством идей, массой достоинств и с не меньшим набором недостатков. Для меня он был героем из другого мира, олицетворением России, Пьером Безуховым. В палитре его чувств не было полутонов — только контрасты: все или ничего. Неудивительно, что между нами возникла взаимная симпатия. После беспокойной любви русского любая другая покажется пресной. Русские живут эмоциями, смакуют их. Никто, кроме славян, такие страсти не понимает. Все восхитительно преувеличено. Помню, как однажды я вхожу в дом на Николиной Горе и вижу, как два дюжих молодца выносят концертное пианино Андрона. Я прекрасно понимала, какая это жертва для Кончаловского, обожавшего музыку. Но он, начинающий кинорежиссер, решил мне подарить кольцо с жемчугом и поэтому продавал старинный инструмент. Нет-нет, речь шла не об обручальном кольце, а просто о подарке. Мы обошли все лучшие ювелирные старого и Нового Арбата, но того, что хотели, не нашли! В итоге Кончаловский подарил мне изумительно красивую чашку кузнецовского фарфора, сделанную в форме цветка магнолии. Чашка так прекрасна, что я не могу ею пользоваться, хотя она до сих пор стоит у меня дома. Храню я и пачку его нежных писем, фотографии и чудесные воспоминания.
— А когда вы последний раз виделись с Кончаловским?
— Я как-то шла по бульвару Сен-Жермен в Париже, и вдруг кто-то кричит из «Мерседеса»: «Беата, Беата, Выродочек, остановись!» В то время никто, за исключением меня, Кончаловского на улицах Парижа не узнавал. Он выскочил из машины, где рядом сидела эффектная женщина. «Как дела, как ты?» — спросил Андрон, кивнув по направлению к автомобилю с дамой: дескать, она здесь со мной, но это ничего не значит. Он хотел пригласить меня в ресторан на бокал вина — повспоминать былое. Но я почему-то ответила, что, дескать, занята сегодня, как-нибудь в другой раз. Хотя прекрасно понимала, что другого раза может и не быть. Дама в автомобиле смотрела на Кончаловского с плохо скрываемым нетерпением. А Андрон нахмурился в ответ: «Ну как знаешь», — это прозвучало уже совсем сухо. Автомобиль затерялся в шумной сутолоке парижских улиц. Поймите меня правильно, мне очень дороги именно те воспоминания о Николиной Горе, когда жива была Наталья Петровна и мы готовились к «Дворянскому гнезду». А Кончаловский... Больше не надо! Последний раз, когда я была в Москве на премьере «Сибирского цирюльника», на которую меня пригласил Никита Михалков, Андрон даже не подошел поздороваться, сделал вид, что не заметил. Понимаю, что дважды в одну и ту же реку не войдешь. Но все равно почему-то очень досадно.
— Вы хорошо знаете обоих братьев — Никиту и Андрона. У них больше сходства или различий?
— Мне кажется, Никита должен всегда посылать большой букет Андрону за то, что тот изначально был более талантлив. У Андрона все получалось играючи. А Никита, унаследовавший характер отца, очевидно, наметил себе, что Андрона догонит, и блестяще этого добился, даже получил «Оскар». Андрон же в последнее время отстранился, и у Никиты не оказалось достойного антагониста — ему больше не с кем соревноваться. А Моцарту нужен Сальери — и масштабы личности должны быть сопоставимы. Никита не просто талантливый режиссер. Я восхищаюсь им еще и как актером. Таланты братьев логично следуют из их фамильной истории. Андрон как-то сказал мне: «Чтобы кем-то в этой жизни стать, надо окончить три университета». Я вначале не поняла, что он имел в виду. Так вот, дед должен окончить университет, отец и ты сам. У Никиты и Андрона действительно удивительные гены: полотна Петра Кончаловского, деда Михалковых, висят в лучших музеях, Сергей Михалков более двадцати лет возглавлял Союз писателей России — у кого еще из современных режиссеров такие корни? Но есть тут и подводные течения. Последний фильм Андрона — сказка, на которую были потрачены немалые деньги, «Щелкунчик и Крысиный король», — на мой взгляд, провалилась. Деньги, как мне кажется, в искусстве решают отнюдь не все.
