Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №12 (2002)
Андрей тяжело вздохнул. Ответа на этот вопрос у него не было. Он вспомнил, как несколько месяцев тому назад приезжал в Бонн Тыковлев, участвовал в съезде компартии, беседовал с Мисом и другими товарищами, катался по стране, разговаривая с руководством социал-демократов, а потом как бы невзначай спросил у Андрея, а нужна ли стена в Берлине, не пора ли от нее избавиться.
— Можно избавиться, — съязвил Андрей, — если вы заодно готовы были бы избавиться и от ГДР. Стена, конечно, штука для нас непопулярная, но потерять ГДР было бы, наверное, во сто крат более неприятно.
Тогда Тыковлев промолчал. Было непонятно, решил ли он неудачно пошутить или, почувствовав, что продемонстрировал политическую наивность, осекся. Теперь Андрею начинало казаться, что неспроста Александр Яковлевич спрашивал. Видимо, прикидывал что-то свое.
“Не может быть, — решительно тряхнул головой Андрей. — Горбачев ни разу не говорил о том, что мы можем отказаться от ГДР. Сознательно вести линию на это значило бы предать союзника. Да что там союзника! За границей ГДР, проведенной по Эльбе, стоят миллионы могил наших солдат. Сколько раз говаривал Громыко, что эту границу изменить так же невозможно, как вернуть их назад к жизни. Это было бы величайшей изменой в истории нашего государства”.
— Включи, Володя, приемник, — обратился Андрей к шоферу. — Известия надо послушать.
— Член Политбюро ЦК СЕПГ Шабовски, — взволнованным голосом сообщил диктор, — только что заявил на пресс-конференции в Красной ратуше, что правительство ГДР решило открыть границу с Западным Берлином. Какой-либо реакции из Москвы на это до сих пор не последовало. В Берлине начинается всеобщее ликование.
“Случилось, — подумал Андрей. — Вопрос о ликвидации ГДР теперь предрешен. Обратного пути не будет. И опять никто не знает, кто, что и зачем решил и позволил. Потом Генеральный скажет, что это не он, это суверенные немецкие друзья сами наворотили. Ему, мол, только и оставалось, что принять их решение к сведению. И послал же нам Бог руководителя”.
— Никуда они не разбегутся, — прервал невеселые мысли Андрея Володя, явно имея в виду граждан ГДР. — Нужны они тут. Как же! Как только стенку разломают, так их никто больше в ФРГ не пустит. Немец деньги считает. Они думают, что сразу как в ФРГ заживут. Хрена с два. Облапошат их как миленьких. Оберут до нитки. По-родственному. Вот увидите.
— А нам-то что, от этого легче будет? — зло возразил Андрей. — Какую страну потеряли!
— Да ну их! — махнул рукой Володя. — Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит. Не верили мы им. И правы были. Пусть живут как хотят. Западные немцы еще с ними намаются.
* * *
Если пройти в железные ворота, что справа от всем известного крылечка, через которое ходят на заседания Политбюро, то откроется путь в ту часть здания, где проводились заседания пленумов ЦК. Внизу обширный холл, отделанный серым мрамором, и раздевалки. Подымешься вверх по такой же мраморной лестнице из двух пролетов, покрытой толстой бордовой дорожкой, и попадешь в фойе перед залом заседаний. Слева идет регистрация прибывших на пленум. Впереди вдоль по стенке стоят витрины с какими-то украшениями либо с экспонатами на тему пленума.
На сей раз в витринах были выставлены подлинники документов об образовании Союза Советских Социалистических Республик. Подписи глав союзных республик, печати, документы о присоединении республик Средней Азии, потом Прибалтики, конституции Союза двадцатых и тридцатых годов. Брежневская конституция. У витринок толпился народ, с интересом разглядывавший документы. Пленум был необычный. В повестке дня стоял вопрос о будущем Советского Союза. А оно с каждым месяцем начинало казаться все более неопределенным. Армения воевала с Азербайджаном из-за Нагорного Карабаха, молдаване вспомнили о своих румынских корнях, никому доселе не известные гагаузы завели какие-то шашни с Турцией, бузили крымские татары, неспокойно было в Южной Осетии, поговаривали о росте татарского национализма.
Но хуже всего было в Прибалтике. Там, собственно, никогда хорошо-то и не было. Глухое сопротивление советской власти постоянно исходило от населения этих маленьких, но вредных по своему характеру, холодных и упрямых народов. К этому все как-то привыкли и не очень обращали внимание. Куда им от нас деваться? Ничего ведь своего нет. Ни нефти, ни газа, ни железа, ни угля, ни даже электричества. Всю промышленность мы им построили. Все порты, железные дороги, аэродромы сделали мы, и мы же их эксплуатируем. В промышленности работают одни русские, ну еще украинцы да белорусы. Эти жмудины болотные только землю ковырять да скот доить, еще торговать и в райисполкомах строить из себя начальство могут. Куда им! По-русски толком говорить так и не научились.
Но самоуверенность эта стала сменяться беспокойством. Прибалтийский нарыв назревал и все больше давал чувствовать себя. То, что дело плохо, стало особенно ясно после всесоюзной партконференции. Сидевшие впереди на правом фланге одним блоком прибалты открыто демонстрировали свою “особость”, в дискуссии о перестройке почти не участвовали, демонстративно то и дело голосовали против предложений президиума и главное — делали все это под руководством своих партийных вожаков. Если кто-то поначалу и полагал, что выйдет сейчас на сцену Дворца съездов Бразаускас или Рюйтель, признает наличие опасного националистического уклона, покается, попросит прощения у конференции и пообещает прижать к ногтю своих националистов, то надежды на это вскоре развеялись как дым. Не было в Прибалтике больше таких руководителей, не на кого оказалось Москве там надеяться, взаимная отчужденность нарастала, и выхода из этой ситуации видно не было.
Посылал в эти республики перед пленумом Горбачев своих людей искать компромисса с местным начальством. Ездил и Тыковлев. Литовская печать даже хвалила его за гибкость и нестандартные подходы, которых другие московские представители не проявляли. Но положение не улучшалось. Скорее, наоборот. Все громче шумела прибалтийская эмиграция, требуя выхода Эстонии, Латвии и Литвы из состава Союза. Вопрос этот то и дело поднимал Рейган, а вслед за ним и шведы, датчане, исландцы. Печать — советская и партийная! — в этих республиках ежедневно писала о сговоре Риббентропа с Молотовым, приведшем к оккупации Прибалтики советскими войсками в 1940 году. Все новые прибалтийские журналисты и научные авторитеты обсасывали на разные лады тему возможности выхода из состава СССР в соответствии с советской же конституцией. Участились незаконные демонстрации, проявления враждебного отношения к советским военным, хамства в отношении русских в магазинах, на транспорте, в других общественных местах.
Тема эта живо обсуждалась собравшимися у витрин с документами. Кто говорил, что пленум вот ужо наведет порядок. Другие безнадежно махали рукой в ответ и спрашивали: “Кто наводить-то будет? Профукали мы, товарищи, Прибалтику. Скоро и весь Союз профукаем. Вон видите, Бразаускас тот же петухом прогуливается. Не боится. А ведь знает, сукин сын, что за такие дела ему не на пленум бы ехать, а давно на Лубянке сидеть положено. Только кто посадит? Отец перестройки? Как же, как же! Тогда и ему вместе с Бразаускасом садиться надо. Хорошо бы! Глядишь, бардак бы этот закончился. Довели страну до ручки”.
Послушав эти разговоры, Андрей прошел в зал заседаний. Привычно занял место слева в шестом ряду за пультом из лакированной карельской березы. Поздоровался с соседями, попытался поговорить с маршалом Пельменниковым. Не получилось. Сердит был маршал, как видно, на пленум и весь свет. Неудивительно. Горбачев разоружал армию, шел на все новые односторонние уступки американцам. Добро бы сделал одну-две уступки. Но уступки входили в систему, и каждый дурак уже понимал, что Генеральному не нужна сильная армия, не нужны маршалы и генералы. Собрался он жить дальше без них. Как это у него получится, никто толком не знал. Но что именно туда клонит он вместе со своим новым министром иностранных дел хитрым грузином Шеварднадзе, это-то все давно учуяли. Вот и смотрел волком Пельменников в улыбчивые лица пожимавших ему руку, думая про себя, что ждут они все не дождутся, когда Генеральный учинит разгон непобедимой и легендарной вместе с ее руководителями. Предвкушают, значит, и его, Пельменникова, политическую гибель. Но маршал сдаваться не собирался. Кто, собственно, он такой, этот ставропольский выскочка? Не таких видели. Известно, чем кончит.
Андрей вернулся в фойе, где небольшими группками прохаживался народ. В дальнем углу громоздилась высокая фигура Ельцина. Разжалованный кандидат в члены Политбюро и бывший секретарь ЦК нерешительно улыбался каждому проходившему мимо. С ним мало кто здоровался за руку. Одни опускали глаза, другие нерешительно кивали в знак приветствия и проходили мимо. Говорили, что путь Ельцину назад в политику закрыт. Пусть поработает теперь по специальности заместителем председателя Госстроя СССР. А там, глядишь, вскоре и выяснится, какой он строитель. В своем свердловском институте не делу учился, а в волейбол играл. Диплом у него липовый. Со стройки по окончании института скоренько сбежал на партработу. Теперь с партработы выгнали. Будет плохо работать в Госстрое — и оттуда попросят. А то, что он пока еще в составе ЦК остался, так это дело временное. Постоит, постоит тут еще пару месяцев в фойе, а потом и исчезнет. Правда, он-то думает, что еще вывернется. Выступит удачно на пленуме, попросит новое назначение, извинится. Да только крепко на него обиделся Генеральный.
