Иван Неручев - Большой вопрос
Очень прошу вас помочь — и маме, и папе, и мне. Больше двадцати пяти лет папа и мама жили вместе. Жили хорошо, дружно. Почему теперь им не жить так же? Зачем им ссориться, враждовать?.. Я не совсем понимаю, кто прав, кто виноват. Всё же мне кажется, что права мама. Очень мне жаль маму. И еще мне жаль себя. Конечно, о самой себе неудобно писать, но это же правда.
Папа говорит, что я теперь взрослая, что у меня впереди своя жизнь и мне не надо обращать внимания на то, что случилось между ним и мамой. Нет, я не согласна. Мне и теперь нужен отец, нужно его ласковое слово, его забота. И еще я думаю об одном. Ведь и у меня, возможно, когда-нибудь будет своя семья. Как же я буду жить в своей семье? Всё время буду опасаться, что со мной поступят так же, как с мамой?.. Нет, пусть уж лучше не будет у меня никакой семьи. Буду лучше жить одна!
Разве можно жить так, как мы живем сейчас? Мама страдает, хотя и старается при мне не плакать. Я тоже страдаю. Мама ненавидит ту женщину, к которой ушел папа. Та женщина, наверное, тоже терпеть не может маму. И я ненавижу эту женщину… И это всё — слёзы, страдания, злость — из-за одного человека, из-за папы.
Очень прошу вас, товарищи прокуроры, помогите ему одуматься, вернуться в тот дом, где его любят. Мы до сих пор помним папу таким, каким он был прежде, — добрым, хорошим. Только бы он вернулся. Тогда всё плохое забудется.
Еще раз извините за беспокойство. С искренним к вам уважением Светлана».
Письмо взволновало Кузнецова. Он назвал его обвинительным актом дочери против отца. И подумал: нужна ли новая встреча с человеком, неприглядность которого и так уже очевидна? Для чего же встречаться еще?
Однако тут же Кузнецов остановил себя: спокойнее! Работнику юстиции не положено горячиться. Больше выдержки, больше самообладания!.. Встреча должна состояться. И не формальная встреча, а такая, чтобы она помогла Взлетову понять грубейшую его ошибку. Понять и самому добровольно исправить!
Покидая здание прокуратуры, Кузнецов подумал, что день прошел недаром.
«Я готов снова встретиться с вами, профессор. Ради вашей жены, вашей дочери… Ради вас самого!».
5И всё же Кузнецов не смог встретить Взлетова так же, как встретил его в первый раз. Сердце мешало, оно было во власти неприязни к человеку, который пришел лишь за тем, чтобы отстаивать заведомо неправое дело.
— Что скажете, профессор?
Взлетов сразу заметил, что прокурора точно подменили: короткий кивок головы, холодный тон, ни намека на улыбку.
— Разрешите? — спросил Взлетов, как и в прошлый раз вынув коробку папирос (он сразу ощутил встревоженность, но не хотел ее обнаружить).
— Пожалуйста, — отозвался Кузнецов, перебирая на столе бумаги.
— Вам, товарищ прокурор, не предлагаю. Вероятно, вы позднее выкуриваете вечернюю свою папиросу?
Взлетов умышленно задал этот шутливый вопрос: ему хотелось восстановить интимный тон прошлой беседы.
— Слушаю вас, — сдержанно сказал Кузнецов.
— Право, не знаю, с чего начать. Вы задали такие вопросы…
— Можете не отвечать.
— Но почему? Что случилось?
Прокурор молча передал Взлетову письмо Светланы. Этим письмом, этим страстным обращением дочери он рассчитывал нанести Михаилу Кузьмичу первый удар, нанести в самое уязвимое место — в сердце.
Взлетов медленно прочитал письмо. Он пытался сдержать себя, но не мог: руки дрожали, каждый мускул лица был напряжен.
— Теперь я понимаю, чем вызвана ваша неприязнь, товарищ прокурор.
— А я не понимаю вас, профессор: почему вы вернули письмо? Почему не оставили его себе?
— Оно адресовано вам, в прокуратуру.
— Формально — да, неформально — вам! Оставьте его себе.
— Зачем?
— На память. Храните его, как укор. Ваша дочь никогда не оправдает вашего поступка. И не только дочь… Ни один честный человек!
— Голословное утверждение, товарищ прокурор! Многие люди глубоко сочувствуют мне…
— Многие? Так ли это, профессор? Кто на вашей стороне? Несколько сердобольных обывателей из месткома. Предположим, вы можете разжалобить еще двух-трех человек, даже судей иногда можно взять измором. Но народ…
— Не думаю, товарищ прокурор, чтобы вы имели сейчас основание говорить от имени народа.
— Бывают случаи, товарищ профессор, когда мы, прокуроры, имеем право представлять государство, а стало быть — говорить от имени народа… Жаль, чертовски жаль, что по нашему недосмотру мы раньше не использовали в суде это право.
— Что вы хотите сказать?
— Лишь то, что некоторых товарищей, независимо от звания, общественного положения, надо чаще проветривать, проветривать на сильном, свежем ветру!.. Я сейчас говорю не только о вас, но и о жизни вообще… Разве не бывает, что мы иногда ошибаемся в людях… Иной человек занимает хорошее место, среди окружающих слывет добрым, честным, чутким… Надо полагать, что и вы не на последнем счету. Вероятно, и вас нередко принимают за отзывчивого…
— Конечно, ошибаются? — усмехнулся Взлетов.
— Насчет отзывчивости, возможно. Посудите сами, можно ли назвать отзывчивым человека, который по своей воле или в угоду возлюбленной отнимает кусок хлеба у другого, близкого, родного человека… Больше четверти века вы прожили с женой, а потом… потом бросили. Изумительная отзывчивость, похвальная щедрость, удивительная чуткость!
— Она сама виновата во многом.
— Дочка тоже виновата? Дочка тоже заслужила, чтобы ее бросили?
— Это другой вопрос. Имея новую семью, я не могу раздваиваться. Жена не хочет. Зачем ей, кормящей матери, причинять страдания?
— Опять похвальная чуткость… Стыдитесь!
Взлетов переменился в лице и резко поднялся:
— Может быть, товарищ прокурор, прекратить ненужную полемику?
— Я не полемизирую, профессор. Я подвожу вас к основному… Я хочу сделать вам дружеское предложение.
— Дружеское?.. Такому исчадию зла, как я?..
— В интересах вашей прежней семьи и в личных ваших интересах.
Кузнецов вышел из-за стола.
— Мое предложение сводится к одному: вы должны вернуться к прежней семье.
— Что это — прокурорский приказ?
— Нет, добрый прокурорский совет. Рекомендую от всей души прислушаться к моему совету. Погодите, выслушайте до конца. Вас обязывают к этому следующие, я бы сказал, неумолимые обстоятельства. Любовь Антонины Николаевны и ее страдания — раз. Письмо дочери — два. Ваше научное, общественное положение — три. Ваш возраст — четыре. Возраст той женщины, которую, не обижайтесь, я не могу назвать вашей женой, потому что считаю решение суда о вашем разводе неправильным…
— Это уж слишком! Решение вошло в законную силу, оно подтверждено Верховным Судом Республики!
— Правильно. Формально всё у вас в порядке. Я лишь высказываю личное отношение к вашему делу. Но я еще не всё сказал…
— Какую еще несправедливость предстоит мне услышать?
— Напрасно, профессор. Я желаю вам только добра… Рекомендую вам подать в прокуратуру заявление о том, что вы осознали свою ошибку и просите нас вмешаться в ваше дело — опротестовать решение о разводе.
— А если я не подам такого заявления?
Взгляды Взлетова и Кузнецова скрестились. Это был долгий, пытливый взгляд. Взлетов первым отвел глаза.
— Так мне и надо!.. Зачем я пришел к вам? Чего искал, что мог найти у вас?
— У нас всегда так: одни находят, другие теряют. Как правило, права бывает только одна сторона. Что касается нашей беседы, — готов извиниться за некоторые грубоватые выражения. Однако дело не в форме… Скажите — прав я по существу или не прав.
Взгляды опять скрестились. И снова Взлетов отвел глаза.
— Я знаю одно: никто не позволит позорить меня как ученого. В нашей стране берегут ученых, и я… Я нужен стране. Из-за мелких бытовых неурядиц, не имеющих никакого отношения к государству, — из-за этого не позволят выводить меня из строя…
— Профессор! В нашей стране заслуги никому не дают неприкосновенности.
Взлетов демонстративно отвернулся.
— Ну что ж, — негромко сказал Кузнецов, — будем считать, что моя добрая миссия не увенчалась успехом… Всего хорошего, профессор.
6Когда жена уложила детей, а потом и сама уснула, — Кузнецов принялся за работу. Он составил представление на имя Генерального прокурора, прося его обратиться с протестом в судебную коллегию по гражданским делам Верховного Суда Союза ССР. Затем написал и личное письмо Генеральному прокурору.
Приступая к этому письму, Кузнецов на мгновение остановился. Удобно ли прибегать к такой не совсем обычной форме обращения по деловому вопросу? Не следует ли сначала, соблюдая субординацию, обратиться к прокурору республики?..
Однако подумав, Кузнецов решил, что сложность вопроса позволяет нарушить обычный порядок. С такой же страстью, с какой писал представление, он принялся за письмо:
