Александр Крон - Дом и корабль
- Нет.
- Отлично. Я не спрашиваю у вас, где вы были этой ночью. Но об одном условимся твердо. Идет война, и вы мне нужны целиком. Если у вас есть женщина - бросьте ее.
Митя промолчал.
- Не подумайте, что я монах или женоненавистник. Я такой, как все. Но я твердо убежден, что моряк должен воевать вдали от своих близких. Единственное, чем он может им помочь, - это разбить врага. У меня нет ни жены, ни детей, когда-нибудь я пожалею об этом, но сегодня - у меня развязаны руки.
Митя продолжал молчать. Одно неосторожное слово - и Горбунов догадается, что он читал письмо в черном конверте.
- Потерпите, - сказал Горбунов со своей характерной кривоватой усмешкой, обнажавшей только нижние зубы. - В Ленинграде сейчас нетрудно найти одинокую женщину, готовую приголубить здорового и красивого моряка. Можете по неопытности нарваться на вражескую агентуру, и придется вам, вместо того чтобы заниматься делом, ходить и доказывать, что вы не верблюд. Потерпите, - повторил он, ласково хлопнув Туровцева по руке. - И вообще - плюньте. Послушайте меня. К черту! Не стоит того.
Митю поразил тон, каким это было сказано.
Горбунов поспешил улыбнуться, но улыбка получилась натянутой.
- Впрочем, - сказал он, - чтоб заниматься глупостями, нужно свободное время, а у вас его не будет. Вы завели себе блокнот?
- Нет еще.
- На Невском продаются прекрасные блокноты. Разрешаю вам пойти и купить. Будете записывать мои задания. Обойдите лодку от носа до кормы или от кормы до носа - это уж как вам угодно - и составьте списочек всего, что, по вашему мнению, требует ремонта, замены или пополнения. Поговорите со старшинами групп, не стесняйтесь спрашивать и переспрашивать. Я, кажется, дал вам неделю? Много. Послезавтра в одиннадцать доложите мне ваши соображения. Договорились? А насчет сегодняшнего - не очень расстраивайтесь.
Горбунов ободряюще улыбнулся помощнику и снова провалился в свои чертежи. Он уже не видел и не слышал, так что спрашивать у него разрешения идти было бессмысленно.
В центральном посту Туровцев присел за игрушечный штурманский столик и, перелистывая для виду корабельный журнал, попробовал привести в некую систему свои мысли и ощущения.
«Итак, - сказал себе Митя, - что мы имеем на сегодняшний день в свете происходящей на наших глазах всемирно-исторической битвы с фашизмом? Мы имеем лейтенанта Туровцева, провалившего первое же порученное ему задание исключительно по лени и распущенности. Командир - золото, все понял и не ругал, надо разбиться в лепешку, но доказать, что он не ошибся в выборе помощника, я не глупее и не трусливее других лейтенантов, которые воюют, командуют, о которых пишут газеты… Это во-первых. А во-вторых? Во-вторых, существует Тамара. Что и говорить, с Тамарой жалко расставаться, но, наверно, Горбунов прав - это необходимо. Она, конечно, очень хороша, и неизвестно, встречу ли я когда-нибудь такую женщину, но человек не должен быть рабом своих удовольствий. В конце концов, она мне не жена, не невеста, и, если подумать, я о ней решительно ничего не знаю. Следовательно, мои отношения с Тамарой не что иное, как случайная связь, не накладывающая ни на одну из сторон никаких обязательств. Так что и этот вопрос рассмотрен со всех сторон и совершенно ясен. Кажется, Горбунов что-то там подпускал насчет вражеской агентуры. Ну, это побоку - Тамара не похожа на шпионку. А впрочем, что значит „не похожа“? Если б шпионки были похожи на шпионок, их бы попросту задерживала на улице милиция. В сущности, если вдуматься, все очень похоже на то, как это принято изображать: частная квартирка, вечеринки с вином, захаживают военные, выбор, естественно, падает на лейтенанта, не потому, что он так неотразим, а потому, что он единственный, кто носит золотые нашивки и к тому же молод, глуп и податлив. Где-то рядом под личиной мирного обывателя скрывается немецкий резидент, он требует от своей сообщницы дислокацию кораблей и оперативные планы. Но как ни наивен лейтенант Туровцев, он близок к тому, чтоб разгадать их грязную игру. Тогда резидент требует - убрать Туровцева… Ну, это я, конечно, хватил, но все-таки не мешает при случае выяснить, действительно ли этот небритый тип - ее бывший муж…»
…«При случае? При каком это случае? Вы разве собираетесь туда пойти, Дмитрий Дмитрич?»
По пути к корме Туровцев прошел, не задерживаясь, четвертый отсек, пустой и холодный, с поднятыми коечными сетками, пахнущий покинутым жильем, рванул стальную дверь пятого и невольно скорчил гримасу.
Оба дизеля работали на полную мощность, наполняя тесный отсек грохотом. Сквозь величественный рев воздуходувок и оглушительно жесткое цоканье клапанов Митя расслышал: «Здравия желаю, товарищ лейтенант». Осмотревшись, он увидел Тулякова. От его улыбки повеяло таким спокойным доброжелательством, что Мите не захотелось уходить. Он кивнул и показал на уши. Старшина понял и тихонько пропел: «Конобе-ёв…»
Оказалось, что между правым дизелем и ребристым корпусом лодки скрывается здоровенный моторист. По-видимому, он расслышал не только свою фамилию, но и интонацию - оба дизеля остановились одновременно, как по команде. От наступившей тишины у Туровцева заломило в ушах.
- Как дела, Туляков?
- Все нормально, товарищ лейтенант. Вот дизеля пускаем.
- На зарядку? - спросил Туровцев тоном знатока.
- Никак нет, с медицинской целью. Прослушиваем на разных режимах. Желаете?
- Давайте.
- Конобе-ёв…
Правый дизель взвыл, загремели клапана. Туляков нагнулся и приложил ухо к кожуху мотора.
- Вот, - сказал Туляков. Он обращался к Туровцеву, как лечащий врач к приглашенному на консилиум профессору. - Вот, пожалуйста.
Митя тоже приложил ухо к кожуху, но решительно ничего не услышал. На всякий случай он глубокомысленно кашлянул и сделал озабоченное лицо. Это вполне удовлетворило Тулякова, он мигнул Конобееву, и дизель затих.
- Поршневые кольца надо менять. Втулочки, обратно, менять. Сальники тоже пропускают. - Старшина похлопал дизель по станине, как лошадь по крупу. - Переборка нам нужна. Полная переборочка.
- А что, поизносились?
- По идее, большого износа быть не должно, машины добрые, недавно из среднего. Ну, конечно, - Туляков придвинулся и понизил голос, как будто речь шла о семейной тайне, - последние дни у нас все было под метелочку: соляр, смазка, вот ходовые части и греются. Главное же дело - бомбежка.
- Что бомбежка? - не понял Митя.
- Хуже нет для дизелей. Возьмите, к примеру, такой факт. В Данцигской бухте побомбила нас авиация. Ночью всплываем на зарядку батарей, я сразу замечаю: левый шалит, снижает обороты, стуки, нагрев, то да се… Или такая картина - наваливаются на нас в тумане катеришки, Борис Петрович командует полный вперед. Ну и запускаешь холодный двигатель сразу на большие обороты, обстановка такая, что, даю вам слово, маслом прокачать - и то нет возможности. А в результате?
Такой рассказ о боевом походе Туровцев слышал впервые. Туляков помнил поход памятью моториста, он повествовал о тяжких испытаниях, которым подвергались дизеля, совершенно забывая при этом о собственных.
«Свинство, - подумал Митя. - Я до сих пор ничего толком не знаю о походе. Ни с кем не поговорил, даже не прочитал документов…»
- Не слыхали, товарищ лейтенант? - спросил вдруг Туляков. - Говорят, за границей на подводных лодках две команды.
- Как две? - Туровцеву показалось, что он недослышал.
- Две команды - бортовая и береговая. Бортовая, стало быть, плавает, воюет, а как пришли на базу - точка. Сходит на берег, а заступает береговая. Ремонт, покраска, это уж ее забота, бортовая только отдыхает.
Нечто подобное Митя слышал, но никогда не задумывался, хорошо это или плохо.
- По идее, оно будто подходяще. Как, товарищ лейтенант?
Митя пожал плечами.
- Не знаю, - протянул он. - Тут еще надо подумать.
Он и не подозревал, что этим ответом завоевал сердце старшины. Туляков заулыбался:
- Вот именно, подумать. Вопрос будто и простой, а… - Он не докончил фразу, изобразив степень сложности вопроса губами и пальцами. - Так что разрешите вам напомнить.
До шестого отсека Митя так и не добрался. Прибежал с «Онеги» Каюров и сообщил, что Ходунов требует срочно освободить штатную каюту.
- Вот что: перебирайтесь-ка вы ко мне, - сказал Каюров, когда они поднялись на «Онегу», - отдельной каюты вам все равно не дадут, а я из уважения к начальству уступлю тебе нижнее место. Доктор со мной жить не хочет, потому что я курю, а он только что бросил и сейчас опаснее тигра. Как сожитель я имею ряд неоценимых достоинств: не храплю, не хвастаюсь любовными победами и не рассказываю старых анекдотов. Идет?
Все это было сказано так весело и дружелюбно, что Мите сразу же захотелось согласиться. Однако для поддержания своего достоинства он ответил, что хочет сперва выяснить обстановку, ну и - само собой - посмотреть, что за каюта.
Обстановка выяснилась быстро - Ходунов не пожелал даже разговаривать об отдельной каюте для лейтенанта Туровцева. Каюровская каюта Мите понравилась: небольшая, зато теплая, дверь в дверь с машинным отделением. Книг и фотографий у Каюрова оказалось даже больше, чем у Горбунова, и Мите стало неловко: при весьма высоком мнении о собственной интеллигентности, у лейтенанта Туровцева не было никаких книг, не было даже карточки отца с матерью.
