Что мы делаем в постели: Горизонтальная история человечества - Фейган Брайан
Ваше смертное ложе
Томас Гарди в романе «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» писал: «Она подумала о том, что есть еще одна дата, которая имеет для нее большее значение, чем все другие: день ее смерти, когда исчезнет все ее очарование, день, который лукаво притаился, невидимый среди других дней года, ничем себя не выдающий, когда она ежегодно с ним сталкивалась, но тем не менее неизбежный» {97}. Срок нашей земной жизни, согласно Библии, ограничен 70 годами [36]. В одном из текстов, найденных при раскопках в сирийском городе Эмар, говорится, что боги выделили человеку максимальную продолжительность жизни в 120 лет, встреча с четвертым поколением своих потомков названа наивысшим благословением для 90-летнего, а 100 лет считаются крайней старостью.
Мы знаем, что умрем. По мнению греческого философа Эпикура, именно сознание собственной смертности – один из главных залогов счастья. Он призывал своих последователей воспринимать смерть как неизбежную данность и наслаждаться жизнью. И отмечал, что нет ничего страшного ни в смерти, ибо «когда смерть наступает, нас уже нет», ни в Боге. Но многие ли прислушиваются к его советам? Сейчас мы склонны либо бороться со смертью, либо не замечать ее. Наше отношение к смертному одру говорит само за себя. То, что некогда было социальным пространством, теперь скрыто за больничными занавесками или вообще выведено из поля зрения. Многие из нас скорее перейдут на другую сторону улицы, чем заговорят с осиротевшим человеком, то ли потому, что мы не знаем, как обходиться со смертью, то ли потому, что хотим вовсе ее отрицать.
В Северной Америке даже существует движение: его сторонники верят, что если мы будем достаточно позитивно мыслить, то сможем жить вечно. Компания Alcor в Аризоне предлагает крионическую консервацию – возможность заморозить свое тело после смерти, чтобы вас можно было оживить, когда технологии будущего сделают это осуществимым. Мы не допускаем и мысли о смерти, боремся за то, чтобы продлить жизнь тем, в ком она едва теплится и кому давно уже не в радость. В конце 2010-х годов в Соединенном Королевстве прошли три громкие кампании, когда вопреки советам врачей родители боролись за сохранение жизни младенцев в терминальном состоянии, находящихся в коме. Каждая из этих попыток вызывала массовую общественную поддержку; в одном случае Дональд Трамп даже обратился с петицией к папе римскому.
Заглядывая в далекое прошлое, мы понимаем, как сильно все изменилось. В Европе и Северной Америке XIX века потеря по крайней мере одного ребенка представлялась довольно обычным явлением и, как мы видели, у женщины был один шанс из семи умереть самой в детородный период. Это, конечно, не всегда облегчало отношение к смерти. Вспомним сорокалетний траур королевы Виктории по ее любимому принцу Альберту и месопотамскую веру в то, что мертворожденный младенец будет вечно наслаждаться игрой на небесах, – идея, явно предназначенная для того, чтобы утешить убитых горем родителей. Смерть была вездесущей и публичной. Ее следовало учитывать, если и не принимать, а боль, которую она доставляла, разделять с другими. Люди собирались вокруг смертного одра, поскольку смерть была неотъемлемой частью жизни.
Опубликованная британским правительством в интернете фотография мертвой Виктории на ее кровати описывается как «довольно шокирующая». Мертвая королева лежит с закрытыми глазами на кровати, обтянутой белой тканью и украшенной цветами, над ее головой висят портреты ее мужа. Фотография и связанная с ней отретушированная посмертная картина, если смотреть на них глазами современного человека, производят отталкивающее впечатление. Однако во времена Виктории ни ее посмертная фотография, ни портрет вовсе не считались шокирующими. В Европе долгие годы было модно заказывать картину, изображающую семью, собравшуюся вокруг смертного одра. Такие постановочные съемки у гроба сегодня считаются чем-то почти болезненно извращенным. Последние художественные западные фотографии на смертном одре – это, вероятно, изображения Кэнди Дарлинг, актрисы-транссексуалки и «суперзвезды Энди Уорхола», которая умерла от лимфомы в 1974 году. На фото она лежит на кровати с белым покрывалом в окружении цветов, с безупречным макияжем под Мэрилин Монро и соблазнительно заломленными юными руками. Это остается амбивалентным образом и, возможно, тем более противоречивым по мере того, как мы все дальше уходим от Викторианской эпохи.
Королева Виктория доходила до крайностей даже по меркам своего времени: после смерти Альберта она носила черную одежду в знак траура не один год, как было принято, а сорок. Она навсегда сохранила его спальню нетронутой: стакан, из которого он сделал последний глоток, остался на прикроватном столике, его промокательная бумага и перо так и лежали открытыми с момента последней записи. Королева приказала ежедневно доставлять свежие цветы в его комнату. И это не было расценено как пугающее или неуравновешенное поведение: люди одобряли ее преданность.
Однако регулярное общение с умершими – будь то Виктория, ритуально обновляющая цветы у постели Альберта, или сын в доколониальной Западной Африке, предлагающий своему покойному отцу первый кусок еды, – бросает нам некий вызов. Такое поведение кажется нам распущенностью, чем-то неприятным, а иногда совершенно отталкивающим, например, когда мы говорим об этнической группе тораджи в современной Индонезии. Они практикуют традиционный анимизм с некоторой примесью ислама и христианства. Их семьи до предела сдвигают границы наших современных западных табу в отношении смерти: они держат своих умерших родственников в доме, иногда в течение многих лет, пока не смогут позволить себе достаточно пышные похороны. Медленно высыхающий труп кладут в открытый гроб на кровать в гостиной и ухаживают за ним, как за больным, а не за умершим, каждый день подавая ему еду, сигареты и кофе. После погребения тело по-прежнему не оставляют в покое, а выкапывают каждые три года для специальной церемонии, в ходе которой труп омывают и переодевают. Для тораджи такое поведение представляется нормальным и утешительным {98}.
Тем не менее на Западе многие из нас никогда не видели мертвого тела, и даже мысль о нем вызывает отвращение. В клипе 2016 года на последнюю песню Дэвида Боуи "Lazarus" видно, как умирающий на больничной койке певец тянется к камере. Видео признали чудовищно безвкусным, и, возможно, поэтому режиссер впоследствии утверждал, что видео «не имело никакого отношения к его болезни», и подчеркивал, что болезнь была признана смертельной только после того, как видео было снято. Смертное ложе теперь обычно появляется только в художественной литературе.
В некоторых из лучших и худших фильмов ужасов есть кадры, связанные с последними минутами персонажей. Учитывая, что смертное ложе стало табу в приличном обществе, такие фильмы неизменно получают рейтинг Х [37], считаются примитивными, маргинальными или теми и другими, вместе взятыми. Между тем ассортимент фильмов, в которых смертное ложе играет заметную роль, огромен: от «Экзорциста» (1973), названного «самым страшным хоррором всех времен» (где в наиболее пугающих сценах показана рвота одержимой дьяволом девочки с вращающейся, как у совы, головой на пляшущей кровати), до фильмов о собственно кроватях-убийцах. Среди последних – малобюджетный фильм «На смертном одре: Постель-людоед» (Death Bed: The Bed That Eats, 1977), в котором демон создает кровать, чтобы изнасиловать любимую женщину. Кроме того – фильм, рассказывающий о монстре-убийце «Под кроватью» (Under the Bed, 2012), который стал таким андеграундным хитом, что за ним последовали «Под кроватью – 2 и 3». «Крепкий сон» (Sleep Tight, 2011) и «Смертное ложе» (Death Bed, 2002) также апеллируют к нашему страху смерти, сна и кроватей.
