Газета Завтра Газета - Газета Завтра 516 (41 2003)
Афанасьев от природы был наделен неповторимой мягкостью, ироничностью письма,порою жутковатым юмором, от которого коробило поверхностного человека: так интеллигентного человека пугает изнанка войны.Он обладал теми особенностями художественного стиля, что делает писателя неповторимым.Он выпадал из всех обойм , потому что порою обдавал стужею низкой земной правды, которою не всем хочется знать.
Афанасьев был печальным писателем. Писателем пессимистом и трагиком (на поверхностный взгляд); но подавляя уныние перед неистребимостью мирового зла, он не давал безысходности победить окончательно.И потому во всех его последних романах русский герой остается победителем во всех злоключениях.Это была правда его души, не могущей позволить, чтобы время лжи одолело родину.
Афанасьева читают на Руси миллионы, а либеральная критика, уткнувшись в свою квашню, делает вид, что нет такого литератора; и русская критика, по-кошачьи брезгливо отряхивая лапки, чтобы якобы не замараться, нарочито перечеркивает это направление ,в котором и наберется-то всего лишь три-четыре замечательных писателя, но зато всячески привечает, прижимает в объятия порою беллетристов крохотных, укутанных с головою" в серые макинтоши".Афанасьев создал бунтарскую литературу, воинственную, насыщенную разорванным в клочья временем, вызывающую в человеческой душе чувство грозящей опасности, к которой надо стоически приготовиться.
Почти все люди удивительно холодноваты, скупы на искренние чувства, словно бы скапливают их в себе для трагического дня, когда приходит черед раскланяться и проститься.Девять дней летать душе по-над просторами, прощаться с родными и близкими, трепетно слушать наши голоса, оплакивать нас ,страдающих на бренной земле, и радоваться веселящимся.Друг наш ещё так близко от нас, что закроешь глаза, а он вот тут, рядом...
Владимир ЛИЧУТИН
"НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ..." Анатолий Афанасьев был прекрасным беллетристом, его весело и легко читать. Та чёрная фактура, на которой он работал часто, тот момент и глубинного, и внешнего одиночества, который заметен в его лучших романах, сочетаются с артистизмом — свойством, которое традиционно не ценится нашей критикой и "общественным мнением", и которое вообще-то составляет суть дела. Трудность тут в том, что это свойство очень плохо определяется через "категории". Легко говорить (или болтать) об идейности, о духовности, о социальности, о либерализме, даже о "художественных особенностях", но трудно "определить" самую энергию творчества. Она есть и чувствуется, или её нет. Когда наивные читатели говорят "он хорошо пишет", они имеют в виду и духовность, и сюжетный интерес и всё прочее, а в общем имеют в виду то ощущение гармонии и светлого порядка мира, которое встаёт "из текста" талантливого человека, поэта в широком смысле.
Такой человек часто хорохорится, беспокоен, нервен, защищается от окружающего мира иронией, выходками, смехом (каков и был Афанасьев), но в сущности беззащитен перед этим миром, потому и пытается защищаться; умное общество само защищает подобного человека, что и у нас порою имело место; но что сказать о таком обществе, где господствуют ловкачи и разбойники и втягивают в свою орбиту, в свою атмосферу и нас всех, грешных, хотя среди нас есть и менее, и более стойкие по отношению к этой атмосфере?
Стойкие в каком смысле?
В физическом?
В моральном?
Одни в физическом, другие в моральном (стойкие или не стойкие), другие и так и эдак, но чаще это не совпадает...
Да и не обязан он, художник, во всем "совпадать" перед агрессивным обывателем, это обыватель, если он умный, повторим, должен бы защитить художника: хотя бы ради своих, обывателя, интересов.
Но мы сейчас, да, имеем не общество, а "общество". Оно противодействует художнику и убивает его.
Я думаю, ожидают, сейчас последует: "Вот и Афанасьева убило оно". Нет, всё не так просто. Не будем вторгаться в сферу высших сил, а у нас теперь очень любят это. Кто только не говорит ныне от лица господа Бога... Но " неисповедимы пути Господни". "Мы полагаем, а Бог располагает". Конечно, "наше" "общество" стремится убить таких, как Афанасьев.
Но в этот процесс вмешиваются и сами высшие силы, и когда чёрная немочь думает, что она победила, она, может быть, иногда как раз терпит поражение.
Афанасьев был беспокоен — тонкая нервная система, как говорим в таких случаях; а сейчас он, быть может, обрёл покой.
Афанасьев путался в тисках несвободы житейской, а сейчас, может быть, обрёл свободу.
Афанасьев, как все мы, думал, что он одинок — но в "час Ч" с разных сторон слетелись его друзья и ценители, чтобы почтить его.
Отметить его присутствие (а не отсутствие) в этом мире.
Земля пухом, вечная память.
....И не будем говорить долго о том, чего мы не ведаем.
Владимир ГУСЕВ
УХОДЯ НА РОДНЫЕ ПОГОСТЫ... Умер Анатолий Афанасьев...
Нынче смерть на Руси немотствующей собирает обильную жатву...
В полях русских нищих пустынно, почти не слышно, не видно пахарей да жнецов... Одна смерть бродит в сорняках победных, и коса её притупилась от страшных урожаев её...
Господь наделил Анатолия Афанасьева редким даром — даром Сатирика.
Среди бесконечных, пыльных, унылых стад юмористов-глумословов — а их в аду будут вешать за язык — высятся редкие пастухи-сатирики...
Таковыми в русской Святой Литературе были Гоголь, Салтыков-Щедрин и Булгаков…
Толя Афанасьев и был таким Пастухом...
Ныне власть на Руси — от трона до притона — захватили юмористы-оборотни, лицедеи-имитаторы... Не зря сказано: "Дьявол — обезьяна Бога ..."
Овцы возненавидели Пастухов.
Поэтому о блистательных сатирических творениях Афанасьева знали только многочисленные читатели, а обезьянья элита, которую яростно высмеял, — молчала и молчит.
Но Русская Литература навек приняла в свой Вечный Пантеон писателя Анатолия Афанасьева...
Он блаженно испепелил себя ради Слова Истины и обрел бессмертие. Один из его героев говорит: "Брат, пойдем на родные погосты..."
Толя Афанасьев ушел на родные русские погосты... А оттуда вечный путь его пролегает в Царствие небесное...
...Упокой, Господи, душу раба Твоего Анатолия...
И помилуй нас, склонившихся над гробом друга...
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ
НА СТОРОНЕ ДОБРА И СВЕТА В церкви Бориса и Глеба перед его отпеванием крестили детишек; к родному его дому, куда мы вернулись с кладбища на поминки, подъехал в тот же час свадебный белый экипаж. Жизнь не кончилась, а обрамила его похороны двумя этими Божьими действами, будто показала живым верные знаки жизни не в унынии.
Мы простились с его прахом, и остались с его духом. Теперь, может, по-другому прочтем его книги, может быть, сможем раскрыть его коды, смысл его послания.
Что он написал нам?
После ухода его должны наконец стихнуть досужие споры, согреться былые охлаждения, соединиться полярные по отношению к нему позиции, до выстраивания которых охочи писатели необыкновенно, а движимы бывают, увы, либо незрячестью, либо прикладной гражданственностью. Читатели о нём знают побольше нашего, и они его числят по законному праву в больших мастерах верного русского слова. Это слово не боялось быть горьким, не боялось быть громким, не боялось быть отчаянным до боли за эту нашу жизнь. Он её не "фотографировал", не умрачал до гротеска, не подслащивал, не подкрашивал. Он её знал, любил, он помогал этой пёстрой жизни, этому бурлящему котлу страстей и мук, радости и гнева самоосознать себя.
Совершенно духовно свободно и, значит, ответственно он писал ужас жизни, и может показаться живописал его, будто бы своеобразно очаровываясь им. Последнего — не было. Он знал и написал, что пришедшее, грянувшее на землю Зло принимает яркие обличья, с тем, чтобы прикрыть черное свое, гнилое бессильное сердце, взбодрить его запредельным ужасом, обмануть живую, доверчивую жизнь дикими воплями и хрипом, напугать до смерти. Афанасьев принимал этот вызов зла, и победил.
Он писал Сказки, в которых упыри норовили сгубить заколдованную красоту, но на помощь ей и на победу приходили всегда светлые воины. Добро в его книгах, не усмехнусь тут, побеждало зло. Так и должно быть и в жизни, и в литературе, если мы люди с совестью.
Читать его было... радостно, потому что он писал о нашей победной нравственной силе. Антигерои этого времени узнавали себя на его страницах, перечитывая их тайно, как предсказание своего неминучего исчезновения.
Читать его было иной раз страшно, потому что за разлётом мастерского пера видна была непереносимая по тяжести работа проникновения в суть Зла. Не узнав инфернальной сути — не обличишь её, а он это сделал.
