Газета Завтра Газета - Газета Завтра 377 (8 2001)
Как видите, настоятельно подчеркивается именно это качество "Тихого Дона": объективность взгляда художника при отсутствии в романе авторского "перста указующего".
В апреле 1941 года "Нью-Йорк Таймс" писал в статье "Шолоховский эпос о борющихся казаках": "Известно, что Шолохов — коммунист. И между тем, в романе нет привычной марксистской пропаганды. К своим персонажам — белым и красным — он относится объективно, с неподдельным проникновением в человеческие чувства..."
А известный американский критик и литературовед профессор Мичиганского университета Д. Стюарт заключил в 1959 году: "...На основании изучения текста "Тихого Дона" было бы справедливо сказать, что Шолохов является непримиримым и необычайно честным реалистом". По мнению профессора Д. Стюарта, "его гений лучше всего виден... в его необычной силе, необычном диапазоне видения явлений, которые позволяют ему таить в себе и противоречия типа Достоевского в единой уравновешенной концепции..."
ПОЛИФОНИЯ "ТИХОГО ДОНА"
Так в чем же состоит тайна прозы Шолохова, заставившая признать его "Тихий Дон" весь мир, — как Сталина, так и Краснова, как "красных", так и "белых", как капиталистов, так и сторонников социалистической идеи?
Над загадкой прозы Шолохова давно бьется наше шолоховедение. Ближе всех, на наш взгляд, подошел к разгадке ее В. Васильев, который в книге "Михаил Шолохов. Очерк жизни и творчества" писал: "Шолохов отказался от художественных решений, "сводящихся к одной-единственной оригинальной интеллектуальной точке зрения автора в произведении".
Шолохов утверждает художественный принцип, по определению В. Васильева, "равноцентренного или многоцентренного" изображения "лиц, человеческих положений и социально-исторических коллизий". "Шолохов не связывает себя никакими обязательствами перед персонажами и тем самым отказывается от линейной перспективы в достижении истолкования жизни в пользу истинной объективности и подлинной реальности, и сверхличной, индивидуальной, высшей правды".
Именно этот критерий — бескомпромиссной художественной правды — выдвинул Шолохов в качестве главного, когда отказался, невзирая на упорные требования литературных и политических властей, сделать Григория Мелехова большевиком.
Этот же критерий — художественной правды — противопоставил Шолохов точке зрения Сталина, который во время встречи у Горького сказал, что Шолохов "слишком объективистски", "вроде как бы с сочувствием" показывает генерала Корнилова. Шолохов ответил Сталину: "Субъективно он был генералом храбрым, отличившимся на австрийском фронте. В бою он был ранен, захвачен в плен. Затем бежал из плена, значит, любил Родину, руководствовался кодексом офицерской чести... Вот художественная правда образа и продиктовала мне показать его таким, каков он и есть в романе".
Томас Манн однажды сказал о Льве Толстом: "Это — бессмертный реализм..." Шолохов вступил в русскую литературу как наследник и продолжатель "бессмертного реализма" великой русской литературы — не только Л. Толстого, но и Гоголя, Чехова, Достоевского.
О влиянии Л. Толстого, Чехова сам Шолохов говорил неоднократно. Но насколько правомерно сближение "Тихого Дона" с творчеством гения реализма — Ф. М. Достоевского? Это сближение прозвучало уже в оценке творчества Шолохова профессором Мичиганского университета Д. Стюарта, который писал о том, что "Тихий Дон" "таит в себе и противоречия типа Достоевского".
И действительно, в способе выявления противоречий жизни в "Тихом Доне" Шолохов идет тем же путем, который открыл и утвердил в литературе Ф. Достоевский — путем полифонической поэтики. И это — исключительно важная характеристическая черта творчества Шолохова, объясняющая многие особенности романа "Тихий Дон", равно как и особенности его восприятия читателем.
О принципе полифонии как определяющем в творчестве Достоевского первым сказал М. Бахтин в книге "Проблемы поэтики Достоевского". Собственно, М. Бахтину принадлежит открытие полифонии как исходного, главного художественного принципа романов Достоевского.
"Достоевский — творец полифонического романа, — писал Бахтин. — Он создал существенно новый романный жанр. Поэтому-то его творчество не укладывается ни в какие рамки, не подчиняется ни одной из тех историко-литературных схем, какие мы привыкли прилагать к явлениям европейского романа". "Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, полная полифония полноценных голосов действительно является основной особенностью романов Достоевского. Не множество характеров и судеб в едином собственном мире в свете единого авторского сознания, но именно множественность равноправных сознаний с их мирами сочетается здесь, сохраняя свою неслиянность, в единство некоторого события. Главные герои Достоевского действительно в самом творческом замысле художника не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного, непосредственно значащего слова".
В этом М. Бахтин видит принципиальное отличие полифонического романа от романа монологического, каковой торжествовал в литературе до Достоевского.
Полифонизм художественного мышления, по мнению Бахтина, пробивал себе дорогу давно, начиная с Шекспира. Теоретическое обоснование принципа полифонизма Бахтин встретил, к примеру, у Чернышевского, который собирался, цитирует он Чернышевского, "написать роман чисто объективный, в котором не было бы никакого следа не только моих личных отношений, даже никакого следа моих личных симпатий".
Это не значит, замечает М. Бахтин, что Чернышевский задумал написать роман без авторской позиции, — "такой роман вообще невозможен". Речь идет "не об отсутствии", а о радикальном изменении авторской позиции, причем сам Чернышевский подчеркивает, что эта новая позиция гораздо труднее обычной и предполагает огромную "силу поэтического творчества".
В этой свободе самораскрытия чужих точек зрения без завершающих авторских оценок и усматривает Чернышевский главное преимущество новой "объективной" формы романа".
Но разве не этим путем — может быть, не всегда и не во всем последовательно — как раз и идет в "Тихом Доне" Шолохов? Этот объективный, точнее "объективированный", путь полифонического воспроизведения жизни для него особенно труден, потому что речь в романе "Тихий Дон" идет о вещах не бытовых или бытийных, философских, но — о политических, о самой что ни на есть "злобе дня", и, тем не менее, Шолохов идет именно этим, самым трудным в реалистическом искусстве путем, реализуя свой предельно объективный подход к изображаемому во всем строе романа.
Шолохов дает возможность для полной "свободы самораскрытия" различных, подчас — полярных точек зрения без авторского вмешательства и "завершающей авторской оценки", без оглядки на цензуру и власть.
Вспомним, как с позиции казачества описывается в романе начало, точнее — прочувствия начала красного террора в январе 1919 года: "Все Обдонье жило потаенной, придавленной жизнью. Жухлые подходили дни. События стояли у грани. Черный слушок полз с верховьев Дона, по Чиру, по Цуцкану, по Хепру, по Еланке, по большим и малым рекам, усыпанным казачьими хуторами. Говорили о том, что не фронт страшен, прокатившийся волной и легший вдоль Донца, а чрезвычайные комиссии и трибуналы. Говорили, что со дня на день ждут их в станицах, что будто бы в Мигулинской и Казанской уже появились они и вершат суды короткие и неправые над казаками, служившими у белых..."
Коммунист Шолохов не мог написать таких слов! — заявляют "антишолоховеды". Но они не учитывают того, что слова эти писал не политический деятель Шолохов, но художник Шолохов, с тем, чтобы дать возможность для полного самораскрытия тех настроений и чувствований, которые обуревали казачество в те, и в самом деле "жухлые" для него дни.
И точно так же — с полной исторической правдой и объективностью — раскрываются в романе чувства, мысли, устремления и генерала Корнилова, и генерала Каледина, и сотника Изварина, и Листницкого, и Петра или Григория Мелехова.
Самораскрытие Григория Мелехова на разных этапах его внутреннего, духовного и душевного развития воссоздает правдивую картину всех его метаний и исканий. С предельной искренностью и правдивостью Шолохов сумел передать различные состояния мятущейся души своего героя, подчас полярные — от, казалось бы, полного приятия "большевиков" до полного их отрицания. В каждом своем душевном порыве Григорий Мелехов предельно искренен — и в этом-то огромная художественная правда этого характера. Причем это самораскрытие героя происходит без "перста указующего" автора, спонтанно, органично, естественно.
