Стаффан Скотт - Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…
Он так подружился с премьер-министром Эрландером и его женой, что Айна Эрландер однажды объявила ошеломленному Густаву фон Платену[72]: «Должна сказать, я люблю старого короля!» Вряд ли подобных слов ждут от лояльной супруги социал-демократического премьера. Густав VI Адольф определенно был лояльнее к социал-демократическому правительству, чем многие социал-демократы. «Если бы он стал голосовать, я уверен, он отдал бы свой голос социал-демократам», — говорил впоследствии с печальной откровенностью один из адъютантов, сам активно поддерживавший умеренных. А вот Оке Ортмарк[73], автор лучшей на сегодняшний день работы о Густаве VI Адольфе, убежден, что старый король отдал бы свой голос правым.
Интеллигентные люди, приехавшие в Скандинавию из других стран и поселившиеся здесь, слышали, что все здесь социалисты, в том числе и те, кто называет себя правыми. Замечание во многом справедливое. Густав VI Адольф с его постоянными международными контактами, вероятно, думал так же.
Но личные взгляды Густава VI Адольфа, напротив, были скорее правыми или, как говорили в его время, «умеренными». В этом он, стало быть, не отличался от многих социал-демократов старшего возраста. Казалось бы, человеку с его опытом, знаниями и кругозором незачем обращать внимание на предложение трех десятков социал-демократов, которые в 1966 году хотели республики (точнее, изложили свои соображения касательно устройства республики), но, по свидетельствам, старый король воспринял это как большую обиду. Очевидно, полагал, что собственная лояльность избавит его от подобных сюрпризов. Дошло до того, что гофмаршалу было велено пригласить Таге Эрландера в Дроттнингхольм. Учтивый премьер в просьбе не отказал и заявил его величеству, что тревожиться не о чем. Существенные изменения государственного строя, согласно которым король лишился всех политических функций, были одобрены риксдагом с формулировкой, что новая версия вступит в силу лишь после кончины Густава VI Адольфа.
Касательно реформы конституции 1969 года у короля имелись возражения, довольно деловые и с точки зрения монархии скромные. Прямо-таки слышишь благородного провинциального учителя, до конца верного долгу, — там, где, например, его отец возмутился бы, поднял шум, а в итоге плюнул или где дедов брат выругался бы, тяпнул рюмашку (или несколько) и сказал: «Все уладится!» Но Густав VI Адольф не таков. Правда, он деликатно держал свои соображения и предложения при себе, они стали известны лишь в связи с его кончиной в 1972 году.
Старого короля не радовало, что при всей стопроцентной лояльности он стал последним монархом, имеющим хоть какое-то влияние на управление страной, однако как последовательный конституционный король он согласился с решением большинства. Он не имел особых соображений по основополагающим полномочиям и государственно-правовым функциям короля. Но хотел, чтобы в проекте основного закона «представительские функции» были не просто вскользь упомянуты, но перечислены.
Кроме того, он хотел сохранить связь королевского дома и двора с торжественным открытием риксдага, которое лишилось всей давней помпы, что было скучно, но неизбежно. Открытие сессии риксдага должно определяться политиками, а ведь они скучные. Еще старому королю хотелось — раз уж монарх не является более верховным главнокомандующим, — чтобы там записали, что он «первый представитель вооруженных сил». Все это отклонили, как и еще ряд замечаний. Казалось бы, жестоко; а помпу на торжественном открытии риксдага, вероятно, можно бы перенести в какую-либо другую церемонию, где оная не мешает постоянному совершенствованию демократии. Фактически же старый король своей персоной способствовал минимизации риска, что недемократичная и анахроничная монархия будет упразднена и введена республика — как хотело парламентское большинство, но не народ. Это заслуга Густава VI Адольфа, который сменил на троне короля, во многом способствовавшего падению престижа монархии, и собственный преемник которого в ту пору выглядел не очень-то многообещающе; по сути, старый король сделал монархию естественной в обществе, где она выглядела неуместной. Упрекнуть его как короля можно было разве в скучноватости. «Господин Долг» — так его прозвали с обычной язвительностью, намекая на его девиз: «Долг превыше всего».
Когда молодые Бернадоты собрались жениться на девушках некоролевского рода и Густав Адольф, будучи кронпринцем, не только говорил «нет», но и делал все возможное, включая не слишком приятные вещи, чтобы означенные браки не состоялись, это была просто-напросто оборотная сторона той же лояльности и чувства долга. Правила есть правила, и их надо соблюдать. Густав VI Адольф обладал многими хорошими качествами, но фантазия к их числу не принадлежала; а именно фантазия требовалась, чтобы решить сей вопрос более мягким и гибким образом — например, изучив возможности изменить соответствующие параграфы акта о престолонаследии. Ведь английский королевский дом как раз в то время провел такие изменения.
Густав VI Адольф отнюдь не игнорировал статьи и заметки о королевском доме, напротив, он тщательно следил за публикациями и якобы радовался, когда не кто-нибудь, но «Афтонбладет» публиковала позитивное интервью с кронпринцем. «Дагенс нюхетер» в разделе «Имена и новости», всегда соблюдавшем антиклерикальные и антимонархические традиции газеты, в шестидесятые-семидесятые годы неуважительно, а то и насмешливо писала об эскападах кронпринца. Когда легендарный корреспондент в Италии Агне Хамрин однажды на археологических раскопках спросил короля, не может ли он сказать несколько слов для его газеты, король осведомился, для какой газеты работает его старый знакомый — все ведь не упомнишь.
«Для “Дагенс нюхетер”», — честно ответил Агне Хамрин. «Для газеты, преследующей мою семью?» — возмущенно сказал король, и никакого августейшего интервью Хамрин не получил.
Вправду ли Густав VI Адольф был таким святым, каким его обычно изображают? Едва ли. Люди святыми не бывают.
Во всяком случае, слыша со всех сторон столь единодушный хвалебный хор, жаждешь в итоге хоть какого-нибудь маленького диссонанса. Маленького скандала, немножко глупостей, слегка неподобающих поступков. Но нет, по сей день поиски, похоже, успехом не увенчались.
В молодости, говорят, якобы имели место скандальные инциденты с двумя опереточными актрисами, но такие вещи престолонаследнику позволительны, чтобы верноподданные могли посплетничать. Если, конечно, это правда. Известны один или двое внебрачных детей, родившихся примерно в начале его брака с Маргарет; но для короля это никогда не считалось грехом.
И еще вопрос: почему он был трезвенником? Тут вариантов несколько — то ли он спьяну поскандалил и получил нахлобучку от жены (в таком разе от первой), то ли дал обет у ее смертного одра и т. д. Однако же никогда не приводится самый простой вариант: глядя на то, что творилось в Швеции во времена юности Густава VI Адольфа, очень многие наверняка бы обратились к трезвости.
Кстати сказать, преобладающее большинство шведского народа привыкло уважительно считать трезвость ближних некой формой заместительного недуга, в особенности если трезвенники — в данном случае Густав VI Адольф — живо интересуются винами, следят, чтобы гостям, которые в отличие от него употребляют спиртное, подавались исключительно изысканные напитки, выписывают ликеры из Италии как знак внимания к дамам, каковые отдают предпочтение именно этим сортам, а вдобавок собственноручно пекут crêpes suzettes[74], щедро сдабривая оные куантро и каждый раз снимая пробу с веселым комментарием: «Радость храмовника!»[75].
Самое, пожалуй, печальное для него лично, что он, как сказано выше, лояльный и к династии, так упорствовал в своих бесплодных попытках воспрепятствовать нежелательным с точки зрения монархии женитьбам юных принцев, что старания его производили чересчур напористое и далеко не симпатичное впечатление. С племянником, принцем Леннартом, явно произошла настоящая ссора, возможно даже разрыв, что оставило в душе Леннарта Бернадота неизгладимые следы. Отношения между отцом Леннарта, принцем Вильгельмом, и Густавом Адольфом (в ту пору кронпринцем), как говорят, были вообще весьма холодные, если не сказать враждебные. И возможных причин для этого сколько угодно: соперничество перед суровой, но любимой матерью, у которой Вильгельм ходил в фаворитах; конфликт, когда Леннарт при поддержке Вильгельма женился и исключил себя из престолонаследия.
Еще говорили о писательско-художнических кругах, с какими общался Вильгельм, и что он более или менее открыто сожительствовал с немолодой француженкой, не вступая с нею в брак. Вероятно, это тоже сыграло свою роль.
Однако наихудшую проблему, по-видимому, представляли собой отношения с родным сыном Сигвардом, причем всю жизнь. Если король без причины находился в подавленном настроении, впоследствии обычно выяснялось, что он разговаривал по телефону с Сигвардом.
