Сергей Кремлёв - Русская Америка: Открыть и продать!
Решение же зависало…
Не думаю, что дело было в чьей-то алчности — сверхприбыли на одном корабле не получишь. Но для Шелихова это было делом
чести и всей его предыдущей жизни, да и с государственной точки зрения наилучшим кандидатом на открытие торговли с японцами был, конечно, он. Собственно, с посольством Лаксмана именно ему (и еще одному купцу — Рохлецову, непосредственному участнику экспедиции) поручалось «для опытов» отправить в Японию «некоторое число товаров в сукнах, бумажных материях, рухляди и стеклянной посуде»…
Все вроде бы было ясно, а вот же…
Новая экспедиция была решена только в мае 1795 года, с тем чтобы ученую часть взял на себя Эрик Лаксман, а торговую — Григорий Шелихов… Иркутскому генерал-губернатору Ивану Осиповичу Селифонтову был дан соответствующий рескрипт об отправке второй экспедиции в Японию.
Казалось бы, все складывалось прекрасно!
А далее я опять прибегну к прямому цитированию биографа уже Эрика: «Но экспедиция не состоялась. Шелихов внезапно умер в Иркутске 20 июля 1795 г.; Лаксман летом 1795 г. выехал из Петербурга в Москву, отсюда санным уже путем — в Сибирь. 5 января 1796 г. Лаксман скончался совершенно неожиданно: во время пути с ним сделался в повозке апоплексический удар; когда экипаж прибыл на станцию Дресвянскую, в 119 верстах от Тобольска, седок не выходил из него, а когда заглянули в экипаж, то Лаксман оказался уже в агонии. Место погребения Лаксмана до сих пор не удалось определить!…»
Н-да…
Коллежский советник — это как-никак чин полковника. Дело было зимнее, довезти до Тобольска покойного можно было вполне… Но почему-то ученого захоронили поспешно и безвестно.
Чтобы читатель лучше понял, что Эрик Густавович Лаксман — это личность исключительно привлекательная, духовно здоровая и значительная, я процитирую еще раз его биографа: «Искать и находить — вот что было его страстью… Он испытал и совершил столь многое, вступил на такие новые пути, сорвал покрывало со стольких предметов и истин в природе, обогатил музеи и коллекции такими ценными вкладами, подавал с такою готовностью руку помощи лучшим мужам своего времени, от Линнея до Палласа… наконец, обладал такою здоровою, прямою и энергичною, но вместе с тем скромною и покорною душою, что от него нельзя не поучиться и не взять его в пример…»
Сын, повторяю, явно пошел в отца и явно был тоже натурой здоровой. Уговорить иностранцу в начале XIX века на что-то японцев — это, знаете ли, занятие не для бюрюков и не для неврастеников.
А пережил сын отца ненадолго… Биограф скупо завершает свой рассказ о нем следующими словами: «После смерти отца Ад. Лаксман вернулся в Гижичинск. Дальнейшая судьба его неизвестна».
И смерть Адама обычно датируют «после 1796 года», хотя я склонен считать, что в том году все и кончилось…
Ну и что уважаемый читатель предлагает автору после этого думать? Как он предлагает автору расценивать смерть здорового, спокойного, уравновешенного, умеренного тридцатилетнего парня с неплохими жизненными перспективами?
Да и — смерть всего-то на пятьдесят девятом году жизни его. тоже спокойного, уравновешенного, умеренного отца? Неутомимого и привычного путешественника, между прочим…
Не видна ли и здесь рука вездесущей и вечно гадящей России «англичанки»?
И не становятся ли подозрения автора относительно смерти Шелихова теперь более обоснованными?
Причем эти подозрения я сформулировал для себя еще задолго до того, как, просматривая сквозным образом в уже помянутой мною книге «Русские мореплаватели» капитальную биографическую справку на без малого полтысячи человек, я наткнулся на тогда ничего не говорящее мне имя — Лаксман Адам Кириллович (Эрикович) и тут же сделал на него «стойку», прочтя слова «первый русский посланник в Японию»…
А уж дальше — пошло-поехало…
Более того! После того как я вдоволь поразмышлял над судьбами Шелихова, Лаксманов, Резанова, я совершенно в ином свете стал смотреть и на неудачу посольства Резанова…
В уже цитировавшейся мной докладной записке министр коммерции Румянцев о Лаксмане писал так: «В 1791 г… поручик
Лаксман и штурман Ловцов снабдены были наставлением ходатайствовать у японского правительства о торговле… Сколь бы ни безнадежен был выбор людей сих, нужных сведений о политических связях не имеющих, сколь дурно ни ответствовала важному назначению собственная их нравственность, ибо известно, что по приезде их в Японию имели посланные частые между собой ссоры, но… японцы со всем тем позволили одному судну приходить в Нагасакскую гавань…»
Характеристику Лаксмана и Ловцова я оставляю на совести информаторов Румянцева… Особенно — Лаксмана, хотя и природный моряк Ловцов тоже вряд ли был склочником.
Скорее кому-то было выгодно представить Румянцеву дело так, чтобы в Петербурге не очень-то горевали ни о пропавшем Адаме Лаксмане, ни об упущенных возможностях. Мол, да — ездили два скандалиста, да — о чем-то договорились. Но вот не вышло, да и бог с ним…
Румянцев важность проблемы «торга с Японией» понимал и был человеком умным, однако почему-то выпустил из виду, что если бы выбор Лаксмана был так «безнадежен», то безнадежным почти наверняка был бы и результат японских усилий «неудачно» выбранного человека.
Но вышло-то наоборот!
Так почему у «скандалиста» Лаксмана получилось, а у вежливого и обходительного Резанова — нет? Ведь Резанов представлял Россию уже на высшем официальном уровне! Был сановником, чрезвычайным министром!
Чтобы не раздражать японцев, не терпящих христиан, Резанов даже распорядился временно снять нательные кресты — особенно матросам, ходившим с открытой грудью. И тем не менее не добился даже подтверждения того, чего до него добился от японцев скромный армейский поручик…
Почему?
Обаяния не хватило? Но Резанов тоже был явно шармёр, очаровывать умел, да и по характеру был человеком искренним, а это у всех народов ценится высоко… В том числе — и у азиатских.
Хотя Япония и была тогда от внешнего мира изолирована самими японскими властями, контакты ее с этим миром были постоянными. А уж о тайных контактах — и вообще не разговор.
Так не прослеживается ли не только в смертях компетентных русских сторонников сильной и деятельной русской политики на Дальнем Востоке, но и в японском афронте Резанова злого умысла отнюдь не японцев?
Ведь не стало Шелихова, Лаксманов, Резанова, и великое дело сорвалось… Именно — великое!
Если бы они жили и совместно действовали (а если бы они были живы, то это было бы именно так! — ), то Россия могла бы первой из мировых держав мирно прервать ту самоизоляцию Японии, которую только через полвека грубо прервут США. Такой «команде» это было вполне под силу! Ведь каждый из этих четырех один другого стоил, а главное — удачно друг друга дополнял!
А полвека исторической форы — это ого-го! Совершенно иными могли бы быть перспективы на Тихом океане не только у РАК, но и у всей Российской державы!
Однако все сорвалось… Сорвалось, если вдуматься, из-за трех всего смертей — Шелихова, Эрика Лаксмана и Резанова (Лаксман-сын при всей своей талантливости в счет идет не очень, хотя в общей «связке» это был бы элемент важный)…
Так что превратностями и случайностями судьбы я объяснять такое развитие ситуации не склонен. Что тут сваливать на «случай»!
Странная неудача второго русского посольства, странные смерти Шелихова, Лаксманов и, наконец, Резанова были настолько выгодны определенным антироссийским силам, что их, эти силы, особо и искать не надо…
Увы!
ОДНАКО сама РАК была пока что еще на подъеме, и прежде всего — благодаря энергии Булдакова и пятидесятилетнего Александра Баранова…
Правление Александра Андреевича Баранова составило в истории Русской Америки целую эпоху. И иначе чем «эпоха Баранова» ее не назовешь!
О нем в разных местах этого повествования уже говорилось. Родившийся в 1746 году в городе Каргополе Архангельской губернии, на берегу реки Онеги, он вначале купечествовал в Питере и Москве, затем перенес дела в Иркутск, основал стекольный и водочный заводы, факторию на реке Анадырь в земле чукчей…
Эта фактория его потом и подкосила.
Натура и крупная, и жесткая, Баранов был в делах универсалом, что особенно хорошо проявилось во время его управления Русской Америкой. По сути самоучка, он в сорок один год был избран в почетные члены Вольного экономического общества за свои корреспонденции о различных хозяйственных опытах.
Между прочим, насчет стекольного завода… Вот как перекрещиваются судьбы — этот завод Баранов основал в 1784 году в Талцысхе близ Иркутска вместе с Лаксманом-отцом. Лаксман — в числе других талантов и химик — пришел к выводу, что при производстве стекла вместо поташа (соды), на который уходило много леса, можно употреблять природную глауберову соль (это его открытие и в БСЭ отмечено). И — с выгодой применил свою идею на практике вместе с Барановым. При этом, как сообщают биографы Лаксмана, есть основания думать, что он имел немалое интеллектуальное влияние на Баранова и «был его единственным учителем во всем, что касалось естествознания».
