Владимир Познер - Противостояние
Дело в том, что драматическое образование вышло из нашей школы, сначала нас всех вместе учили. Оно 150 лет где-то существует. Но если честно, побольше… И все музыкальные консерватории — им 200 лет. Ну почему мы должны это уничтожить? Не Министерство образования, люди, которые никогда не играли на скрипке, не танцевали, не пели, должны нам диктовать, как учить детей, сколько часов. Это должны делать профессионалы, звезды, которые действительно играют, танцуют, поют на самых главных площадках мира. Если уже в Олимпиаде — просто стыдно говорить о наших результатах, то в искусстве мы еще действительно побеждаем всех вообще. Правда, мы рискуем Китаю скоро проиграть все.
Но к сожалению, нас пока не слышат, Владимир Владимирович. Это очень большая проблема. Я уже ходил и в Министерство образования, и даже выступал в Думе. Но пока мы не услышаны. Я был как частное лицо, как артист. Пока игнорируют.
В. ПОЗНЕР: Вообще ничего не говорят, не отвечают даже? А как вы это понимаете? Не может быть, что эти люди, которые хотят уничтожить наш балет.
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Люди пишут законы, а их дети учатся за границей, и гипотетически свое будущее не связывают с этой страной. Им все равно, как будут учиться другие дети? Я уверен, что если бы у нас был какой-то закон, что все те, кто принимает законодательные проекты и так далее, их разрабатывает, обязаны обучать своих детей в российских школах, отдавать служить в российской армии, тогда эта система усовершенствуется. Вы знаете, почему в очень сложные времена хореографическое училище было до последнего дня в превосходном состоянии? Там училась Таня Андропова.
В. ПОЗНЕР: Внучка Андропова. Естественно, да.
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: А потом в нем училась Ксюша Горбачева. И наша школа даже в самые сложные времена, когда есть было нечего, мы в буфете получали нормальные продукты. У нас была чистота вы не представляете какая. И так далее. Это было очень важно. Вот эти маленькие детали… Я всю жизнь коленопреклоненным буду стоять перед могилой Раисы Максимовны, которая регулярно приходила к нам в школу и проверяла, как здесь живут дети. Да, мы стояли в списке. Нет президента и королевы, перед которыми я в детстве не станцевал, и мои сокурсники. Потому что к нам приводили всех, этой школой хвастались. Кстати, вы вспомнили французскую школу. Французская школа — да, она существует дольше. Но она сейчас существует по примеру русской. И если русское государство может себе позволить обучать детей фортепиано (мы все восьмилетку музыкальную заканчиваем параллельно), французы вообще этому не учат. Еще мы изучаем актерское мастерство очень серьезно, мне лично преподавала Гулевич-Васильева — педагог МХАТа, мама Саши Васильева.
В. ПОЗНЕР: Александр Васильев, который занимается модой?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Модой, да. Его мама была профессором Школы-студии МХАТ и мхатовской артисткой. Они не могут позволить себе учить характерный танец в том объеме, в котором учим мы. А у нас потрясающая система. И они вместо 8 лет учат 5. Это самая важная школа в мире после российской. Весь мир хочет учиться здесь, и платит деньги, едет и учится, чтобы в этой системе вырасти. А мы это почему-то хотим сломать. Если мы это сломаем, мы уже не будем в области классического балета впереди планеты всей. Конечно, мы отстали в том, что называется модерн. Не то что отстали. Мы просто 70 лет жили за забором, мы не знали, что там. Как у Андерсена в «Гадком утенке»: мир простирается до забора, а от забора через пасторский луг. А что за пасторским лугом — никто не знал. Вот мы и узнали теперь. Но мы сразу не можем все взять. И потом те люди, которые ругают наши театры, забывают, что все западные театры (а вы, Владимир Владимирович, должны это точно знать) не репертуарные. Они играют 15 названий…
В. ПОЗНЕР: За исключением, скажем, во Франции одного театра.
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Нет. Он не репертуарный. Он блоками.
В. ПОЗНЕР: «Комеди Франсез»?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Нет, я говорю про балет. Драма гораздо легче. Драма играется одним составом, как правило. В балете их 20.
В. ПОЗНЕР: Да, послушайте. Вы сейчас много раз говорили о загранице. Барышников, Годунов, Нуриев, Тимофеева — самые громкие, можно сказать, невозвращенцы, которые там получили возможность раскрыть свой талант так, как им хотелось, но кроме того, и гораздо больше зарабатывать, чем они зарабатывали здесь. Неужели вас не тянуло? Потому что… Хорошо, вы все-таки жили в такое время уже, когда не было того политического давления, которое было прежде. Но платят же вам чепуху по сравнению с теми?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Я вам так скажу. Что платят нам столько же, сколько им. А разница на сегодняшний день в одном — что у них соцпакет, страховки в отличие от нас очень серьезные. Мы не защищены ни от чего, это правда. Другой момент. Я сейчас о себе говорю. Вы говорили о Барышникове, о Годунове. Тимофеева, во-первых, не уезжала — она уехала уже после того, как закончила танцевальную карьеру. У Годунова ничего не вышло на Западе, к сожалению.
В. ПОЗНЕР: Не вышло. Снимался в кино. Не вышло. Барышников и Нуриев — вот два…
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Да. Но они очень умно распорядились.
В. ПОЗНЕР: Хорошо, но вы не глупее.
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Уже другой был период. И потом Нуриева, вы знаете, помимо того, что, конечно, он великий талант и потрясающий был артист, он был еще потрясающий менеджер. Каждый раз, когда падал интерес к нему (это засвидетельствовано все), он запирался в туалете самолета и начинал кричать, что в самолете кагэбэшники и хотят его выкрасть. Почитайте прессу. Тут же на первых полосах всего мира — опять к нему интерес. Он был гений в этом плане. И он очень правильно распоряжался своей славой…
В. ПОЗНЕР: Хорошо. Тогда проще. Вам никогда не хотелось?..
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Так как мы, я вам сказал, танцевали перед королями, министрами и президентами… Я приезжаю в Америку, во Францию, в Японию, видел всегда три слоя населения — как живет аристократия и политики, потому что приемы, как вы понимаете, нас в дом тогда приглашали, мы были дети Советского Союза. Мы всегда видели эмиграцию, потому что она так или иначе нас приглашала. И уже были свободные времена, перестройка, нам разрешали с ними общаться. И я видел, как живут простые люди, особенно в Америке. Обыкновенные. И я понял одно: что я не хочу быть иммигрантом.
В. ПОЗНЕР: Все, вопрос закрыл. Три коротких вопроса, и постарайтесь коротко ответить. Первое: как вы относитесь к критике, в принципе?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: После того как я почитал, как Кюи писал о Чайковском, омерзительно.
В. ПОЗНЕР: Второе. Как вы относитесь к скромности? Хочу еще напомнить вам, что Пушкин Александр Сергеевич писал о себе: «Я памятник воздвиг себе нерукотворный», то есть можно сказать «Ух, какой нескромный». Как вы относитесь к этому?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Я отвечу вам фразой из одной французской пьесы, что скромность украшает того человека, у которого нет других украшений.
В. ПОЗНЕР: Есть ли роль, которую вы хотели когда-то сыграть, но так и не случилось?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Да. Я думаю, их очень много. Одна из таких — я мечтал, чтобы сделали спектакль «Демон», именно по Лермонтову. Борис Яковлевич Эйфман не захотел делать — он сделал «Падшего ангела». Я его станцевал. Но вот это, именно лермонтовский «Демон» — он меня очень привлекал.
В. ПОЗНЕР: У моего близкого друга Марселя Пруста есть к вам несколько вопросов — постарайтесь на них коротко ответить. Какую черту вы более всего не любите в себе?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Несдержанность.
В. ПОЗНЕР: А в других?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Неопрятность и непорядочность.
В. ПОЗНЕР: Какое качество вы более всего цените в мужчине?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Порядочность по отношению вообще к… К слову «мужчина» порядочность. Извините, что говорю долго, но надо оставаться во всех поступках мужчиной.
В. ПОЗНЕР: А в женщине?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Вы знаете, остроумие. Это скрашивает.
В. ПОЗНЕР: Когда и где вы были более всего счастливы, вы можете вспомнить?
Н. ЦИСКАРИДЗЕ: Да. Я очень был счастлив, когда попал в Гранд-Опера, когда первый мой спектакль состоялся. Потому что тогда это был прорыв. 10 лет они не приглашали вообще никого из России, и я был первый, кто приехал.
В. ПОЗНЕР: О чем вы более всего сожалеете?
