Сюзанна Кэхалан - Разум в огне. Месяц моего безумия
Ханна прилегла рядом со мной на кровать и обняла меня за шею.
– Я должна… я должна… я должна… – повторяла я.
– Ничего, Сюзанна, потом вспомнишь. Ты устала, – прервала меня мама.
– Нет. Я хочу… – Я запнулась и напряглась всем телом. – Я… хочу… сказать!
– Ты устала, милая. Надо отдохнуть, – сказала мама.
Я гневно выдохнула. Мама понимала, что меня очень злит моя неспособность быть «нормальной» и то, что со мной нянчатся, как с младенцем. Ханна тоже почувствовала мое раздражение и попыталась отвлечь меня журналами US Weekly за целый месяц и чтением «Над пропастью во ржи» – я умоляла ее принести мне эту книгу. Поскольку сама я больше читать не могла, Ханна почитала мне, и вскоре я закрыла глаза и заснула. Но потом вдруг проснулась и взглянула на нее.
– Повивисливин, – проговорила я. – Повивисливин! Повивисливин! – начала повторять я. Лицо покраснело.
– Пожалуйста, – неуверенно ответила Ханна.
Я гневно затрясла головой:
– Нет, нет, нет! Повивисливин!!! – закричала я.
Ханна склонилась ближе, но так мою речь стало еще труднее различить. Тут я начала красноречиво показывать на дверь:
– Сливин, Сливин!
Наконец Ханна поняла. Она позвала Стивена, и, увидев его, я сразу успокоилась.
На следующий день, взяв за отправную точку повышенное число лейкоцитов в ликворе, врачи стали искать причину моей инфекции. Мне грозила новая серия анализов, и медбрат Эдвард пришел взять кровь. Стивен сидел у кровати; мое сегодняшнее поведение глубоко его впечатлило. Хотя я все еще была на себя не похожа, ко мне, кажется, частично вернулось прежнее чувство юмора. Я стала больше улыбаться, с большим интересом следила за игрой «Янкиз» и даже заявила, что мне нравится подающий Энди Петтитт.
– Как игра? – спросил Эдвард. – «Метс» выигрывают? – пошутил он.
Я вытянула руку. У меня уже столько раз брали кровь, что ритуал был мне хорошо знаком. Эдвард надел перчатки, затянул жгут на правом плече, подготовил вену, постучав по ней пальцами, и наклонился, чтобы вставить иглу. Но когда игла вошла под кожу, я резко подскочила и одним быстрым движением выдернула ее; из вены хлынула кровь. Я улыбнулась, потупила глаза с притворным смущением, будто хотела сказать: ой-ой, что же я наделала? Но Стивен понял, что на самом деле я имела в виду: отстаньте от меня. Иногда, когда мне становилось лучше, возвращались симптомы психоза. Это всех пугало.
– Сюзанна, прошу, не делай так. Ты можешь покалечиться и покалечить меня. Но тебе будет больнее, – проговорил Эдвард, стараясь не повышать тона.
Он снова подготовил иглу и занес ее над моей вытянутой рукой.
– Ладно, – тихо ответила я.
Он вставил иглу, набрал несколько пробирок и вышел из палаты.
26. Часы
– Вовы, – стонала я, указывая на розовый кувшин на прикроватном столике.
Сегодня мы ждали прихода доктора Наджара. У меня текла слюна, и я причмокивала – теперь это происходило постоянно, даже во сне. Отец отложил карты, взял кувшин и вышел в коридор, чтобы его наполнить. А вернувшись, увидел, что я уставилась прямо перед собой неподвижным взглядом. Я словно спала с открытыми глазами; язык вывалился изо рта. К тому времени он уже настолько привык к таким моментам, что воспринял все спокойно. И вместо того, чтобы растормошить меня, молча сел читать «Портрет художника в юности» и читал, пока не пришла мама.
– Привет, – бодро поздоровалась она, входя в палату, поставила на стул у кровати свою кожаную сумку и поцеловала меня. – Я так волнуюсь перед встречей с таинственным доктором Наджаром. Как думаешь, какой он? – весело продолжала она; ее миндалевидные глаза светились энтузиазмом. – Он должен прийти с минуты на минуту.
Но папа был не слишком обнадежен.
– Не знаю, Рона, – ответил он. – Мы же так ничего и не выяснили.
Она отмахнулась от него, взяла салфетку и вытерла слюну, стекавшую по моему подбородку.
– Здравствуйте, здравствуйте! – Через несколько минут в мою отдельную палату – номер 1276 – вошел доктор Наджар, громогласно возвестив о своем прибытии.
Он слегка сутулился, из-за чего голова выступала на несколько сантиметров вперед – видимо, из-за долгих часов, проведенных над микроскопом. Густые усы на кончиках истончились, потому что у него была привычка дергать и крутить их, когда он размышлял.
Он протянул маме руку, а та была так рада с ним познакомиться, что крепко пожала ее и задержала чуть дольше, чем позволено правилами приличия. Затем он представился отцу. Тот поднялся со стула у изножья кровати и поприветствовал его.
– Прежде чем начать, давайте еще раз вспомним ее историю болезни, – проговорил доктор.
Сирийский акцент придавал его речи прыгающую ритмичность; он акцентировал и удлинял твердые согласные, а вместо «т» часто произносил «д». Волнуясь, он нередко пропускал предлоги и соединял несколько слов в одно, словно его речь не могла угнаться за мыслями.
Доктор Наджар всегда подчеркивал, как важно выяснить у пациента полную историю болезни. «Чтобы увидеть будущее, нужно заглянуть в прошлое», – говорил он своим больным. Мои родители рассказывали, а он записывал симптомы: мигрени, боязнь клопов, гриппозное состояние, онемение, учащение сердечного ритма. Все эти симптомы были уже изучены другими врачами, но так и не сложились в единую картину. Доктор Наджар записал эти важные сведения, а затем сделал то, чего не делал еще ни один врач: повернулся и заговорил со мной, как будто я была его другом, а не пациентом.
* * *Одним из удивительных качеств доктора Наджара была его личная проникновенная манера общаться. Он глубоко сочувствовал слабым и беспомощным, а все из-за того, что случилось с ним самим в детстве. Позднее он рассказывал мне, что рос в столице Сирии Дамаске, плохо учился в школе, а родители и учителя считали его ленивым. В десять лет он провалил несколько экзаменов подряд в частной католической школе, и директор заявил его родителям, что случай безнадежный. «Школьное образование не для всех, – сказал он. – Может, мальчику лучше будет обучиться ремеслу?» Отец Сухеля рассердился, но не желал прекращать образование сына и, не питая особых надежд, перевел его в обычную школу.
В первый же год обучения один из учителей обратил на мальчика особое внимание и стал часто нарочно хвалить его за проделанную работу, тем самым постепенно укрепляя его уверенность в себе. К концу года Сухель принес домой табель, в котором были одни пятерки. Отец пришел в ужас.
– Ты жульничал на экзаменах! – закричал он, занося руку, чтобы ударить сына.
На следующее утро родители мальчика явились к учителю.
– Не может быть, чтобы мой сын получил такие отметки. Он жульничал!
– Да нет же, – ответил учитель, – уверяю вас.
– Что же у вас за школа, если такой парень, как Сухель, получает столь высокие оценки?
Учитель замолк ненадолго, а затем заговорил:
– А вам не приходило в голову, что у вас умный сын? Мне кажется, вам нужно поверить в него.
В итоге доктор Наджар стал лучшим выпускником на курсе в мединституте и эмигрировал в США. Там он добился признания не только как один из самых уважаемых неврологов, но и как эпилептолог и невропатолог. Мораль сей истории он применял ко всем своим пациентам: никогда не теряйте надежду.
И вот доктор Наджар сел на корточки у моей кровати и произнес:
– Я сделаю все, что смогу, чтобы вам помочь. И не причиню вам вреда.
Я ничего не ответила, мое лицо не выражало эмоций.
– Так, давайте начнем. Ваше имя?
Долгая пауза.
– Сю… за… ннн… нна.
– Какой сейчас год?
Пауза.
– 2009.
«Отвечает односложно», – записал он.
– А месяц?
Пауза.
– Апппрель. Аппрель, – с трудом отвечала я.
«Безразлична», – записал врач, имея в виду мою апатию.
– А число?
Я уставилась прямо перед собой молча, не проявляя эмоций и не моргая.
«Задержка моргания», – записал он.
Дату я назвать не смогла.
– Кто сейчас президент?
Пауза. Я напряженно подняла руку.
«Ригидность конечностей», – записал доктор Наджар в своем листке обхода.
– Ч… что?
Никаких эмоций. Ничего.
– Кто сейчас президент?
«Не фиксирует внимание», – записал он.
– О… Обама.
«Голос тихий, монотонный, заметно шепелявит».
Мой язык меня не слушался. Доктор достал из кармана белого халата несколько инструментов. Он постучал по моим коленным чашечкам молоточком для проверки рефлексов; рефлекс был снижен. Затем посветил фонариком мне в глаза, отметив, что зрачки плохо сокращаются.
– Хорошо, теперь дотроньтесь до кончика носа этой рукой. – Он прикоснулся к моей правой руке.
Напряженно, двигаясь как робот, я подняла руку и в несколько этапов, как в замедленной съемке, поднесла ее к лицу и все же промахнулась, хоть и почти попала. «Двигательная заторможенность», – подумал доктор Наджар.
– Хорошо, – проговорил он и проверил мою способность выполнить двухэтапное действие. – Теперь коснитесь левого уха левой рукой. – Он дотронулся до моей левой руки, подсказывая мне, где право, где лево – сомневаясь, что я сама в силах отличить.
