Газета День Литературы - Газета День Литературы # 113 (2006 1)
Мы живем в апокалипсическое время, когда старый мир разлагается вместе с Россией земной, вместе со всеми её институтами, в том числе церковными. Ибо всюду слишком доминирует земное, плотское. Но времена торжества плоти и художников с раздвоенным сознанием — типа Верлена, Рембо, Блока, Высоцкого, — когда личность жила в автономном от творчества режиме и даже тёмными углами своей жизни оттеняла свет искусства, эти времена безвозвратно уходят. Отныне "прозрений дивных свет", скорее всего, уже не озарит душу пьяницы. Алкоголь сделался орудием Судных Дней, вычеркивающим душу из Книги Жизни. Мир выстрадал идею сборки человека: фокус такой сборки — Дух, Христос.
Апокалипсис — последнее и самое великое потрясение в истории Земли, дальнейшее развитие через революции и катаклизмы становится бессмысленным. Наступает эпоха эволюции души. Перед каждым из нас встает задача очистить и высветлить себя, иначе мы просто не сможем существовать под лучами солнца Нового Неба. Собственными силами это нам не сделать. Но открыть сердце Небу может и должен каждый. "Да будет Воля Твоя, яко на небеси и на земли". Перед нами прошли тысячи, миллионы известных и безвестных жителей планеты, которых объединяло одно общее великое качество — открытое сердце. "Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога". Эти слова вполне можно отнести к Сергею Есенину.
Я принадлежу к числу людей, убежденных в идее повторяемости жизни и бессмертия человеческой души, вечной странницы по беспредельному мирозданию, которой на земле предстоит пройти через последнее апокалиптическое испытание — накануне вступления мира в Новую Эпоху восстать из гроба и, преобразившись перед ликом Всевышнего, войти в Вечность. Через огонь Преображения предстоит пройти всем: ведь как сказано в Евангелии, преобразятся и обретут тело славы не только одетые в земную плоть, но и лишенные плоти. Свято верю, что Сергей Есенин ценой собственного подвига, омытый и очищенный страданиями земной жизни, преданности Родины и лучами Нового солнца непременно повторится, — воскреснет и обретет в вечности свою высокую долю не просто как великий поэт, но и как великий подвижник и мученик России. Есенин неповторим. Но лучше сказать его собственными словами: неповторимо-повторим.
Цветы мне говорят — прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Ее лицо и отчий край.
Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!
Я видел их, я видел землю,
И эту гробовую дрожь
Как ласку новую приемлю.
И потому, что я постиг
Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо,-
Я говорю на каждый миг,
Что все на свете повторимо.
Не все ль равно — придет другой,
Печаль ушедшего не сгложет.
Оставленной и дорогой
Пришедший лучше песню сложит.
И, песне внемля в тишине,
Любимая с другим любимым,
Быть может, вспомнит обо мне
Как о цветке неповторимом.
Валентина Ерофеева ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ обзор декабрьских номеров "Москвы", "Нашего современника" и "Тамбовского альманаха"
"Тамбовский альманах" (№1 — 2005). Пятьдесят лет молчания — и заговорили… О чём? Михаил ГРИШИН — о без пяти минут дембеле Лёхе Ханине ("Паутина", главы из романа), только что пережившем жестокую трагедию потери друзей, погибших от бомбы террористов. О невесте его — Наташе, рекламной фотомодели, на балконе отеля на Мальдивах мечтающей "век бы жить в этой сказке". "Но для этого требуются деньги… Большие деньги… Очень большие… Огромные", — печалится целомудренная русская красавица с косою до пят. И тут подключается вечно живой внутренний Станиславский: вымученная мешанина из пасхальных яиц, крови, отеля на Мальдивах, "демонстративно вихляющего кругленькой попкой" целомудрия — не верю!.. Да и скучно, друзья, ещё и от бесконечной вереницы этого многосерийного хлама на экранах телевизоров: на килограммы плевел — одно-два зёрнышка. Главный же герой пьесы Николая НАСЕДКИНА ("Джуроб", сцены из виртуальной жизни в 20-ти гликах) и не жаждет от читателя (зрителя) какой бы то ни было веры, особого сочувствия и сопереживания даже. Ему не до того — он "гличет" с Джулией Робертс (благосклонный автор с трепетом и слюнками описывает это подробно). Почему-то именно с ней: бедняжка, ей-то зачем эта серая пустота, именующаяся другом Аркадия Телятникова (скажи мне, кто твой друг) — поэта 60-ти лет в "тинейджерском прикиде", с ненормативным пустоблудием через каждые два слова и собственной книгой "Венерические стихи, или Запрезервативье"?!.
В поэзии же мэтресса — Валентина ДОРОЖКИНА. В 20-ти строках — 26 глаголов: дружу, верю, наблюдаю, живу, люблю, встречаю, провожаю, провозглашаю… Стихов — таких — семнадцать. Семнадцать же и книг, изданных. Руководитель — литературного объединения.
И — четыре звездочки из-под вороха "руководителей". Ёмкая, жёсткая метафора рассказа "Орясина" Аркадия МАКАРОВА об "истинном характере русского человека, стремящегося к самоотвязной, разрушительной воле", и его давних, "двести лет вместе", помощниках в этом стремлении. И — совершенно "улётная", как бы сказали современные подростки, поэзия Марии ЗНОБИЩЕВОЙ. Ей — восемнадцать. Человек родится, чтобы терять. Если следовать этой, весьма пессимистической, мудрости, то Марии на столетия хватит того, с чем она родилась: "Стряхнув с ресниц седые стаи рос, Земля воскресла, став добрей и шире. Раз навсегда принявшей всё всерьёз, Мне с этим миром жить хотелось в мире" . Алексей БАГРЕЕВ, чьё поэтическое мироощущение, впитавшее, кажется, всю боль мирового несовершенства, трагичное до "сломанных крыльев", до бьющего "по рёбрам тяжёлого набата", одновременно и болезненно-чуток: "Слышу, падает крик с высоты, А за окнами воет зверьё. Ну когда успокоишься ты, Сумасшедшее сердце моё?!" , и светло-верующ: "Родина моя чистая, Родина моя нежная" . Поэту — двадцать семь.
Юношескую запальчивость, ёмкость, языческую метафоричность и упругую энергетику стиха отмечают критики и у Геннадия ГРЕЗНЕВА. "Балладой о священной жертве" дебютирует он в альманахе ( "Когда костлявою десницей Меня сдавил предсмертный страх, Я отдал всех картин царицу… Я выбрал жизнь — самоубийца!.. Я имя погубил в веках!!!") Имени — не погубленному в веках — тамбовским молодым талантам! Ни больше ни меньше... И свежего сильного ветра — на плевелы.
Пьяняще загадочен поэтический мир Марины ЛОБАНОВОЙ ( "Москва" ), весь сотканный из тончайших ассоциаций: "Цвет осени и цвет болезни — провалом в меркнущих зрачках. След охры оползает с лезвий осин в ржавеющих кустах". И прозрачно-призрачное переплетение с ранним, лучшим цветаевским:
Не знать — предчувствовать, не ждать — измерить
Стук пульса скрытого. Скорей забыть
Привычный лепет слов, дыханью верить,
Веленье голосов не проронить.
Собою предвещать все перемены,
В себе услышать кровь и ток времён,
Войти в огонь, разрушить страхов стены
И чувствовать с природой в унисон.
Алгеброй поверять гармонию — задача неблагодарная, но в самом загадочном и музыкальном — "На чётках истин — золото в лазурно-вечном небе…", на 24 строки — 92 существительных и 35 прилагательных. И каких: "узорная хрупкость стекла", "рассвета паводки", "тлен и половодье крова", "медвяный звон строки", "мякоть слова", "острожный шорох рифм", "блеск девственный пустой страницы", "сиреневая зябкость пауз", "медлительная струйность строк и смысла полынья"… И ни одного — глагола. А может разгадка головокружения — в этом.
Классическая выверенность и простота — смысловая и формы, вовсе не мешают глубине мысли Лидии ЛУТКОВОЙ: "У неба просили совета. Дождались. И Слово Завета, Прошедшее сквозь времена, Проявлено Вечностью было. Увы, поглотила могила Способных прочесть письмена…"
Герой повести Александра МИШАРИНА "Решение" вроде бы не относится к категории "способных прочесть письмена", но и он не может поступиться принципами своими, честью своею. Устав пятиться и сдавать позицию за позицией он, до конца не терявший надежды, что "период реформ и связанной с ними неразберихи, невыстроенности строгих государственных интересов рано или поздно закончится, и если государство выстоит в борьбе с коррупцией, олигархами, политической чехардой, то ему, государству, снова понадобится мощный, разветвлённый, могучий, как паровоз, военно-промышленный комплекс", тот самый комплекс, ради будущего которого и работает сейчас его концерн, нет, даже не вполсилы, а на 20-30 процентов всего, но работает, — вдруг получает страшный удар. И — принимает решение , может быть, единственно верное в этой ситуации. Спорное, да. Но, кажется, как раз из того самого несгибаемого арсенала, который в данном случае не миновать, — "смертью смерть поправ".
