Лидия Сычёва - Время Бояна
И у русских есть русские соросы. И у русских есть русские берлы лазары. Кто сейчас взялся торговать Калининградской областью, разве не русские соросы и берлы лазары? Кто мел пыль на трактах Средней Азии и Кавказа, юля навстречу американским танкам и кораблям, бомбовозам и ракетам, кто? Русские христопродавцы. Даже предательства Эдуарда Шеварднадзе их не отрезвило. Даже двурушничество Кучмы их не тормознуло.
У палачей и олигархов отечества нет. Их отечество — базар. Их Бог — рынок. Их талант — надувательство. Их дар — валюта; их национальное призвание — громоздкий коттедж и наемные батраки. Какая разница — афганец или китаец на меже у плантатора, какая?!
И еще я хочу сказать Вам, Юлий!
Завтра опять взорвут в Чечне наших ребят русских, юных и красивых милиционеров, но дети олигархов, дети палачей, дети банкиров, дети мерзких политиков не попадут под взрывы, не погибнут в Чечне от пушки и от винтовки боевика. Они, дети преуспевающих негодяев, сидят в театрах, вяляют животики на пляжах, покровительственно щурясь на преподавателей, сдают на отлично зачеты в университетах…
А нищий народ — хоронит нищих сыновей, теряя их в Таджикистане и в Чечне, в Грузии и в Приднестровье, в Донбассе и в Сибири, да и сам, народ нищий, сам гибнет под мраком и обломками домов и зданий, разрушенных гексогенными снарядами. А у вас, Юлий, в Израиле, не так ли?
Я содрогаюсь, когда детишки и взрослые, совершенно ни в чем не виноватые, простые работящие семьи еврейские атакуются огнем и железом со стороны камикадзе, не успевающих образумить себя размышлением: а кого, кого я уничтожаю и за что, за что? Не Шарон же — перед боевиком. И у нас имеются сеятели раздора, и народ мстит им — хотя бы частушками.
Здравствуй, Гриша, милый Гриша,
Ты — Явлинский, говорят,
И тебя за это мыши
День и ночь благодарят.
Я страданье не осилю,
Что за тварь, не разберешь:
Те — пшено, а ты — Россию
Десять лет уже грызешь.
Хамовит, но важен с виду,
Где возникнешь — там урон,
Почему «Звезду Давида»
Не вручил тебе Шарон?
Гриша Явлинский часто визжит на трибуне Госдумы, как Алла Пугачева на сцене: «Антисемиты, фашисты, шовинисты!..» Хронический лозунгист.
Кох:
«Россия никому не нужна, не нужна никому Россия, поймите (смеется)… Какие гигантские ресурсы имеет Россия? Этот миф я хочу развенчать, наконец. Нефть? Существенно теплее и дешевле добывать ее в Персидском заливе. Никель в Канаде добывают, алюминий — в Америке, уголь — в Австралии. Лес — в Бразилии. Я не понимаю, что такого особенного в России?..»
Далее:
«Я, откровенно говоря, не понимаю, почему хаос в России может стать угрозой всему миру. Только лишь потому, что у нее есть атомное оружие? Я думаю, что для того, чтобы у нее отобрать атомное оружие, достаточно десантной дивизии. Однажды высадится и забрать эти ракеты к чертовой матери… армия не в состоянии оказать никакого сопротивления»…
«Бард и бардиха» — на сцене:
Бард:
— Ты такая страшная!
Ты такая страшная!
Не накрашенная, не накрашенная,
А накрашенная, еще более страшная! —
И доказывает: мол, пугаясь, в метро ее без пропуска загоняют, а в подъездах — наркоманы шарахаются от нее, но он ее любит и боготворит!..
Бардиха:
— Я страшная, я страшная!
Я ошарашенная, я ошарашенная!
Бард:
— Ты беременная, ты беременная!
Бардиха:
— Это временно, это временно!
Кох прав: никому мы не нужны, ежели мы холуйски сдаем свое искусство и свое Отечество вороватым и наглым кохам, бардам и бардихам! Чем они отличаются — кохи от бардов, а барды от кохов? Ничем. И ненависть к нам, русским, у них, у христопродавцев, одинаковая, и цинизм.
Здравствуй, Киров, бессменный трибун,
Красный сокол голодного детства,
Твой могучий и взрывчатый бунт
Есть оружие, а не наследство.
Беззащитного сердца транжир,
Осененный звездой пятилучья,
Посмотри —
как нахальнеет жир
Спецпайкового благополучья!..
Даже гады не взводят курки,
Затонули ученые в преньях,
И твоей вознесенной руки
Пролетарии ждут с нетерпеньем.
Поседели и сникли отцы,
И плюя им в лицо из-за парты,
Оккупируют наши дворцы
Торгаши, диссиденты и барды.
Будто вышла земля из орбит —
Интеллект плесневеющий выпер,
Что в них больше сегодня хрипит,
Одиночество или же триппер?
Я любимую нес, а пурга
На пути раскидала кудели,
Я ее нарядил в жемчуга,
А глумливцы невесту раздели.
Вы убили царят и царя,
Жизнь мечтали наладить красивей,
Но свободы и счастья заря
Не простерла крыло над Россией.
Баррикадное пламя и клич
Остывают, грустя у порога,
И разрушивший храмы Ильич
Не заменит нам Господа Бога.
Ты матерый вожак, а не гость
В беспощадных штабах ревсовета,
Так шагни
по салонам насквозь
В гимнастерке защитного цвета!..
«ВСЁ ПРОРОЧИТ, ЧТО БУДУ Я БЕССТРАШНЫМ ПЕВЦОМ…»
Во имя любви и жизни
Доброта и мужественность, красота и честность. Тысячелетиями природа и общество гранили в человеке эти качества. Суровые мастера — войны за существование и выживание, борьба с голодом и болезнями — выковывали в народах «опорные конструкции», позволяющие сохранять энергию и жизнестойкость. И — постоянный труд — тяжелый, повседневный — в семье, в государстве — чтобы поддерживать огонь жизни, создавать задел будущим поколениям, оправдывать звание человека.
Настоящие поэты, художники, музыканты — драгоценные кристаллы, выращенные временем, камни, ограненные трудом многих поколений народа. Естествознание рассматривает даже неживую природу как результат длительного эволюционного пути, что же говорить о человеке, о тайнах его сознания, о его пути к истине, о «предшественниках» этих озарений и открытий?! Поэт (и художник вообще) принадлежит народу, и горе «зазнавшимся», оторвавшимся от почвы певцам, беда тем, кто уцелел, а народ его пал на поле истории, а трагическая «невстреча» народа со своим поэтом во времени равнозначна наивности дикарей-аборигенов, променявших на стекляшки колонизаторов родовые драгоценности…
Так думаю я, размышляя о судьбе поэта Валентина Сорокина. Талант его — уральская горная река, стремительно мчащаяся по каменьям жизни, осыпающая холодом прозрачных искр, то шумящая водопадом, то вдруг стихающая на равнине, но всегда наполненная целебной водой живого слова. Талант его — обжигающий, ревущий огонь мартена, и спокойный, прирученный огонь деревенской печи, и — костер в лесу, ласково согревающий влюблённых, искавших уединения и уюта в одинокости жизни. Талант его — ветер странствий, беспокойства, ветер беды и горя, славно погулявший над Русью XX века, ветер, летящий от древних славянских курганов до заброшенных русских обелисков в опустелых деревнях «неперспективной России»…
Березы, желтые березы,
Тоска обветренных полей!
Едва я сдерживаю слёзы,
Следя за стаей журавлей.
Вон машут крыльями печально
Сквозь ночи длинные и дни,
О как тревожно,
как прощально
Кричат над сёлами они!
Написал это молодой, двадцатидвухлетний парень, в других стихах чуть бравирующий своей, тяжело добытой самостоятельностью («мы — простые парни, работяги, дышим вечным пламенем отваги»), конечно же, знающий Маяковского, но влюблённый в полузапрещенного Есенина… «Я последний поэт деревни», — рязанский пророк оказался прав, пусть даже родное его Константиново уцелело. А вот казачий хутор Ивашла (и еще около 70 других из одного только Зилаирского района Башкирии, откуда родом Валентин Сорокин) сгинул, растворился после Великой войны. Журавли потеряли ориентиры — вырублены леса, пропали болота — некуда им возвращаться. Да и не нужны они теперь — на всякую перелетную птаху «цивилизованный человек» смотрит сейчас взглядом даже не охотника — ветеринара… Но кто же угодней Богу — ни в чем не повинные птицы, или так называемый «царь природы», променявший доброту на жадность, мужественность на бесполость, красоту на «стильность», а честность выкорчевавший у себя из души с корнем?!..
