Газета Дуэль - 2009_16 (615)
Внешне в то время Василий Иванович выглядел человеком, хорошо знающим себе цену, ничего предосудительного в жизни не совершившим. Отличительными чертами его характера были педантичность, размеренность и умение заранее просчитать всё до мелочей. В одно и то же время просыпался он по утрам, в одно и то же время выходил из дома на службу с неизменным коричневым портфелем в руках, сдержанно здоровался со знакомыми. Вечером в пятницу с семьёй в полном составе обязательно отправлялся на дачу на своих новеньких «жигулях» четвёртой модели. При случае мог беззлобно пошутить, дать дельный совет или разъяснить собеседнику запутанный вопрос. Даже его поджарая, с небольшим брюшком фигура, даже походка, неторопливая, но чёткая, без заносов в стороны, как бы подчёркивали устойчивость его общественного положения, принципиальность и дальновидность.
Увы, всё переменилось с началом перестройки, особенно с её углублением, расширением и постепенным переводом экономики на рыночные отношения. В новых условиях хозрасчёта почтовый ящик Василия Ивановича вместо выпуска сложных приборов для космических аппаратов перепрофилировали на выпуск кастрюль и помазков для бритья. Походка Василия Ивановича в тот период сделалась несколько менее твёрдой и более торопливой, но он всё ещё придерживался заведённого распорядка. Потом пришёл циркуляр, в котором указывалось, что вместо кастрюль и помазков предприятию нужно срочно осваивать выпуск ломов и кувалд. Новый демократически назначенный из райкома партии директор собрал тогда совещание партхозактива, на котором после бурных трёхчасовых споров и препирательств было решено пустить под эти цели в переплавку миллион хранящихся на складе кастрюль и два миллиона помазков. Рассудили, что раз стране нужны кувалды, так тому и быть. Так сказать: «Кувалдой, да по цепям, по цепям!».
Увы, но и кувалды с ломами не понадобились стране, и они остались лежать на складе мёртвым грузом. Директор, правда, быстро сориентировался - публично на митинге сжёг партийный билет, рабочих, инженеров и конструкторов поувольнял, производственные помещения сдал в аренду под склады китайцам и азербайджанцам с соседнего вещевого рыка, ездил теперь на бронированном шестисотом «Мерседесе» в сопровождении трёх машин охраны и заседал в Государственной Думе. Пётр Семёнович пошёл в непримиримые, не поступившись принципами, обличал и перевёртыша-директора, и всю Думу, и президента, и Америку. Даже в девяносто лет отважно схватывался с ОМОНом. А вот Василий Иванович как-то заколебался, не сориентировался вовремя. И перестроиться быстро, вслед за директором, не сумел, так что пролетел мимо приватизации, и недовольство высказывал разве что дома на кухне. Так и пошло… Потеряв работу, в одночасье утратил он уверенность в себе и солидность, не говоря уж про твёрдость походки. Со знакомыми теперь старался особо не пересекаться, а при случае, опустив вниз глаза, быстро проскальзывал мимо.
Вообще-то, вначале он ещё надеялся на лучшее, даже устроился на какую-то фабрику, но через пару месяцев там всё повторилось: производство встало, а директор пересел на «Мерседес». После этого Василий Иванович около года сидел вообще без работы и очень обрадовался, когда один знакомый предложил ему наняться сторожем – охранять загородный дом некоего, так сказать, бизнесмена.
Дом этот, правда, ещё только строился, да и бизнесмен оказался весьма своеобразной личностью - и внешностью, и повадками больше походил на переевшую бананов гориллу. «Ничего, - по обыкновению успокаивал себя Василий Иванович, - перетерпим как-нибудь, пересидим, зато платить Макс - так звали хозяина - обещал регулярно». А для житья сторожу предназначалось небольшое строение в углу участка, размерами едва ли намного превосходившее собачью конуру.
Впрочем, Василий Иванович старался не расстраиваться по пустякам, честно не спал ночами, зорко следил за сохранностью кирпичей и досок, придирчиво пересчитывал за рабочими лопаты, ножовки и мастерки. Стойко терпел, когда наезжающий по выходным хозяин, словно мальчишку какого, заставлял его мыть свою машину, бегать в ларёк за пивом и именовать себя Максимом Викторовичем. После вынужденной безработицы и существования на небольшую зарплату жены Василию Ивановичу казалось, что жизнь налаживается. Казалось так, что, получив в конце очередного месяца несколько зелёных бумажек, находясь от этого в приподнятом настроении, в беседе с вручную копавшими котлован таджиками Василий Иванович запросто мог порассуждать о преимуществах капиталистического строя над социалистическим, о том, почему производительность труда при капитализме намного выше: «А вы как хотели? Ничего не делать и деньги лопатой грести? Нет, теперь так не получится. Теперь каждый за себя. Да-а». Упоминал иногда и о начавшемся в стране подъёме экономики. Таджики, с завистью взиравшие на такой его достаток, казалось, внимательно выслушивали мудрые мысли, вздыхали, кивали головами, однако и в спор не вступали и поддержки не выказывали.
А жизнь и в самом деле явно налаживалась. Теперь, изредка приезжая в Москву и сталкиваясь на улице со старыми знакомыми, Василий Иванович больше не пробегал стремглав мимо, а с достоинством раскланивался, как человек, могущий позволить себе достоинство. Но увы, фортуна - особа уж очень непостоянная. Вот и Василия Ивановича поджидало очередное несчастье. Однажды вечером, когда он, плотно поужинав, просвещал таким вот образом гастарбайтеров, ни с того, ни с сего загорелась его сторожка. Все героические усилия по тушению пожара результатов не дали, уже через полчаса от строения остались одни лишь головешки. Целую ночь прострадал Василий Иванович, переживал, готовясь к встрече с Максом, а когда утром тот, едва ли не извергающий из ноздрей пламя, заявился, попытался объяснить, что его вины в пожаре нет, что дело, скорее всего, в плохой электропроводке. Но Макс мало его слушал, обозвал «козлиной», пнул пару раз ногой и объявил такой счёт за убытки, что у Василия Ивановича разом похолодело в груди и затряслись руки. Выходило, что сгоревшая будка стоила больше городской квартиры Василия Ивановича. Пал он тогда на колени и стал слёзно умолять Макса не лишать его единственного жилья, не выгонять на улицу пожилую супругу и разведенную дочь с ребёнком. В ногах валялся, выл, выл, выл – и вымолил-таки! «Хрен с тобой, старый козёл, - сплёвывая, прошипел Макс, - будешь даром теперь вкалывать, пока все деньги не отработаешь или не окочуришься тут! Пшё-ол!». Последовавший очередной пинок пресёк все возможные прения.
Два следующих года выдались особенно лихими для Василия Ивановича. Два года на своей шкуре познавал он прелести дикого капитализма. Днём вместе с молдаванами и украинцами по пятнадцать часов трудился на строительстве дома подсобным рабочим, а ночью, не смыкая глаз, охранял хозяйское добро, не получая при этом ни копейки, молча снося постоянные оскорбления гневливого Макса. В рассуждения о том, что теперь каждый за себя, он уже не пускался, не особенно волновал его и подъём экономики. Не до того, тут хоть руки на себя накладывай. Ох, лихо ему пришлось… Но и коту не всё масленица. Как оказалось, и Макс не уловил момент, когда закончилась белая полоса в его жизни, как подкралась чёрная полосища.
А дело вышло так. Однажды в июле месяце Макс с весёлой компанией друзей и подруг праздновал на лужайке перед особняком завершение его строительства. Хохлов и молдаван за день до этого он рассчитал, надавав на прощание зуботычин и пообещав при следующей встрече вообще удавить, так что ничего не портило теперь живописного ландшафта. Гремела музыка, у открытого бассейна, повизгивая, пританцовывали полунагие девицы, развалясь на траве, с бокалами в руках похохатывали хмельные приятели. Макс, потягивая дорогой коньяк, в хорошем расположении духа много с удовольствием говорил про обустройство дома, о том, что решил скупить несколько соседних участков, снести стоящие там халупы, а на их месте разбить парк с фонтанами и мозаиками наподобие тех, что были в древнеримских палаццо: «А этих к-козлов, - пошатываясь, он пренебрежительно очертил рукой в воздухе круг, - всех к чертям соб-бачьим!». Василий Иванович суетливо бегал меж них, разносил шашлыки, откупоривал бутылки, убирал объедки и мусор. Вот тут-то около калитки высокого кирпичного забора и притормозила большая чёрная машина, из которой вышли четыре человека и неторопливо направились прямо к компании. Один из них достал из-под полы автомат, а небольшой крепыш почти что вежливо предложил оторопевшим гулякам, а с ними и Василию Ивановичу, за исключением Макса, «не сердить его, а добровольно погрузиться в бассейн и там на несколько минут одухотворённо замереть». У Макса же, вмиг протрезвевшего и словно лишившегося двадцати килограмм веса, он потребовал немедленного отчёта за какие-то прежние дела. Теперь уже подкосились ноги у Макса. Вначале он опустился на колени, а потом и вовсе, как когда-то Василий Иванович, стал ползать по земле и умолять простить его, обещая всё вернуть. Крепыш ему не поверил, мольбам его не внял, а лишь поморщился и кивнул головой, после чего два здоровяка из его свиты, сделанные как будто под копирку с Макса, усердно принялись охаживать его бейсбольными битами. Били они вполне профессионально, так что без особого ожесточения, не тратя лишних эмоций, всего за пять минут переломали ему и ноги, и руки и превратили в кровавое месиво лицо и лишили способности иметь когда-либо потомство. Наконец крепыш вновь поморщился и тихо проговорил: «Довольно, довольно, не переборщите, всегда нужно знать меру», - и битьё Макса тут же прекратилось. К остальной же компании он претензий не имел совершенно, даже наоборот, доброжелательно улыбнулся и сказал им что-то шутливое, а на прощанье и вовсе по-приятельски помахал ручкой.
