Марина Ахмедова - Уроки украинского. От Майдана до Востока
— Преодолевая препятствия к смерти?
— Именно. Священники ходили между рядами и исповедовали их, потому что каждый из них знал, что идет умирать. Я выступала на вече и говорила, что это выбор каждого — идти или не идти. Вы должны прийти домой, посмотреть в глаза своим матерям, женам и детям. И если вам после этого хватит сил, езжайте. Они все реально понимали — если ты был на Майдане, то уже для власти замазан. И если революция захлебнется, то придут за каждым из нас. Потом меня вызвали в прокуратуру — я объясняла, что поддерживаю позицию народа. На меня собрали дело. Но после революции я получила официальное письмо, что в возбуждении дела отказано… Страна изменилась реально — она омыла руки кровью, и теперь об этом можно прочесть почти на каждом билборде. Это действует на подсознание. «Небесная сотня» стала сдерживающим фактором. Не знаю, долго ли это продлится… А так ничего не изменилось. Как писал Булгаков — люди все те же. Они видят, я делаю все, что могу, но казна пустая. Но, тем не менее, если процесс реформ затянется, для нас это будет очень болезненно.
— На какие деньги вы сейчас живете?
— На дотации из Киева и на собственные. Но сейчас дотации не идут. Мы еще несколько месяцев проживем нормально, у нас есть резерв — это уже я сделала так, чтобы он появился. Но через полгода зарплату воспитателям и учителям будет платить не из чего. Опять же Раве Русской легче — я умею писать европейские проекты.
— Какой резон Европе давать вам деньги?
— Какой резон? Польша, например, понимает, что если мы будем бедные, то станем прорываться в Польшу нелегалами и там добывать себе пропитание. Им лучше нам помочь здесь, чем там кормить. В Украине еще очень мало местных самоуправлений, которые могут по европейским стандартам писать проекты. Для этого я училась — ездила в Европу на специальные семинары. Вот недавно я вернулась из Польши с большим проектом — нам предлагают использовать инновации зеленого тарифа. У нас в городе нет российского газа и никогда не было. А можно его заменить, например, энергией воды, солнца, земли, ветра. Мы посчитали — у нас в Раве нет никаких ветров, мы в ложбине. Нет солнца. А вот земля наша может давать энергию… Видишь, бесы? — спрашивает она.
Мы уже въехали в Раву, где нас встретил острый шпиль старой ратуши с круглыми часами на желтом боку. Палец мэра клацает по стеклу машины — ровно в ту точку, которая совпадает с постером на стене невысокого здания. На нем изображена игральная карта.
— Бесы, бесы, — повторяет мэр, выходя из машины, обходя на каблуках здание и заглядывая в его темную дверь. — Двери — намертво темные, — говорит она, — чтобы никто не увидел, чем тут занимаются. Тут казино было. Но мы его закрыли. Мы же знаем, что они тут и наркотики подпольно продавали. Обирали пьяных. Их жены приходили ко мне — требовали, чтоб закрыла. А что я могла? Они себе спокойно договаривались с прокурорами и милицией, те их «крышевали». Я думала, это невозможно искоренить. Но когда режим рухнул и начали жечь дома, они сами закрылись.
— Как это?
— А так. Я вызвала владельцев к себе и сказала: «Казино должно быть закрыто в течение двух дней, а игральные автоматы — вывезены».
— А иначе?
— А иначе их сожгут.
— Ты — мэр — им угрожала сожжением?!
— Нет. Это не я им угрожала сожжением. Я всего лишь показала им официальное письмо. А жители предупредили — если не исполнят мое предписание, они их сожгут… Также у нас были точки нелегальной продажи алкоголя — продавали по пятьдесят граммов денатурат, технический спирт. После революции ко мне и по их поводу пришли люди: «Ирина Андреевна, либо вы их сами закроете, либо мы их сожжем». Им я выслала такие же официальные письма.
— Но это совершенно неправовые методы, — замечаю я.
— Да, неправовые, — соглашается она, энергично кивнув головой. — Но как я могу остановить людей, которые хотят их сжечь? Раньше я брала священников и ездила к ним договариваться, угрожала — не закроетесь, я буду рассказывать о вас по всему городу.
— Но тебе не кажется, что на поджог пойдут именно те люди, которые покупают по пятьдесят граммов в подпольных точках? И чтобы победить этого беса, надо прежде всего бороться с ним в самом себе?
— Конечно, — соглашается Ирина, заходя в сквер перед зданием горсовета. — Ага! — победоносно вскликивает она, заметив пожилого мужчину, работающего граблями среди кустов. — Это — мой слесарь. Ты знаешь, что есть такой армейский прием — ты хватаешь за шею, — она протягивает в сторону моей шеи длинные ногти, и я поправляю на себе шарфик, — и держишь, — продолжает она. — Потом ослабляешь один палец, второй, третий, а человек привык к хватке, и ему кажется, что ты еще держишь его за шею всеми пальцами. Ему некуда деваться, и он делает то, чего ты хочешь, под давлением. Потом делает потому, что вчера делал. А завтра сам делать начинает — без давления. Я своих работников горсовета заставила тут убирать — сначала сама пришла в спортивном костюме и с граблями. Они думали, я сфотографируюсь и уйду. А я же — из армии, я не ушла. И так два года. Потом они сами начали делать… Толик, ну що? — подлетает она к мужчине.
Под деревьями — несколько куч сгребенных прошлогодних листьев. Участок в радиусе нескольких метров от слесаря — вычищен, а дальше покрыт сухими листьями. Слесарь проводит граблями по земле, вместе с листьями сгребая головки молодых кленов, только что освободившихся от перепончатой крылатки и зацепившихся корешком за землю.
— Тут цього добра багато, — говорит слесарь, проследив за моим взглядом. — Якщо кожен зростатиме, тут на землi не буде мiсця. Земля у нас хороша, енергiйна. Ну а як же? Тому що добрi люди на землi працюють.
Пройдя стенд, на котором одно «оголошення» призывает на воинскую службу по контракту, другое сообщает о только что прошедшем дне рождения Тараса Шевченко, а третье от имени церкви Вознесения Равы Русской взывает: «Україна потребує твоєї молитви!» — мэр входит в здание горсовета. На тумбочке в кабинете секретаря ее встречают портреты первых погибших на Майдане, которым, кажется, как и молодым кленам, погибшим сейчас под граблями слесаря, возможно, тоже просто не хватило места на сильной энергичной земле.
— У вас в городе живут в основном пенсионеры? — спрашиваю мэра, когда она направляется в свой кабинет.
— Нет, люди среднего возраста. — Она останавливается у двери, взявшись за ее ручку. — К нам приезжает много молодежи — от нас быстрая дорога в Польшу. Они едут туда, зарабатывают какие-то деньги и сразу строят у нас тут дома. Украина тем и отличается, что у нас богатство — наша земля. До тех пор, пока ты живешь в квартире, не построив на своей земле собственного дома, ты не «господар».
— А в Польше чем они занимаются?
— Перевозят сигареты. Там разница очень большая. У нас — двадцать гривен, у них — пятьдесят. Когда я училась в школе в одиннадцатом классе, мои одноклассницы уже возили сигареты, и у них были хорошие карманные деньги. Я как-то пришла домой и сказала, что я, конечно же, тоже хочу возить сигареты, а отец объяснил мне популярно: «Ти что себе думаешь? Они будут всю жизнь возить сигареты. А ты выучишься в институте и получишь там то, чего ни за какие деньги не купишь». Ну вот. Я окончила один институт, другой. Надо мной все смеялись, моя стипендия была — тринадцать гривен. Но сейчас… они по-прежнему ездят с сигаретами, а я — мэр этого города. — Ирина Андреевна входит в свой кабинет.
— Что-то тут отцом Василем пахнет… — говорит мэр, принюхиваясь. Подходит к столу, берет с него склянку с елейным маслом. — А вот оно что, — говорит.
— Ирина Андреевна! — заглядывает в кабинет высокий худой человек с большими голубыми глазами. — Я вас прошу — ви цей клен погляньте. Різати чи нi.
Он садится за стол, который, длинный, отходит от мэрского стола. Кладет перед собой листки бумаги, по бокам от них ставит локти, берется за голову и смотрит вниз — на отпечатанные строчки имен-фамилий и цифры напротив них, обозначающие размер долга по ЖКХ.
— Борги-борги, — произносит он. — Я недавно был в Польше — там порядок. Они с немцев пример берут. Там у дворников права, как у милиции. Если машина встала не там, где надо, он подошел и говорит: «Здесь стоянка запрещена». А если человек не уезжает, дворник ему выписывает штраф. А у нас это — очень долгая процедура. Вот на днях нам надо было с дворниками и участковым зайти в подвал, а нам человек говорит: «Не пущу вас в свой подвал. Делайте что хотите, а все равно не пущу». И не пустил. Надо менять законы, — трет голову он, — чтобы у наших участковых прав было не меньше, чем у польских дворников. Хотя наши и их там приучают взятки брать. Ну а як же?
— Наши бесы… — довольно начинает Ирина новую шутку про взятки, но не договаривает — дверь в ее кабинет приоткрывается, просовывается голова католического священника, горло которого туго схвачено белым воротничком. — Це наш отец Михайло, — быстро переключаясь, радостно говорит Ирина. — Настоятель храма греко-католического. — Хочете анекдот? — спрашивает она его, пока он водружается за стол и уже оттуда смотрит на мэра мрачно.
