Лев Вершинин - Гопакиада
Возможно, на том никому уже, кроме «новых панов», не нужная автономия Левобережья и почила бы в бозе. Петр, начав что-либо, доводил дело до конца. Однако вмешалась судьба. Следствие еще шло, персон второго ряда понемногу рассылали по зонам, но Полуботка, особо не разрабатывая, держали в каземате, вполне возможно, готовя для показательного процесса. Есть красивая байка о том, что Петр навещал его в камере, уговаривая не объявлять голодовку и горько каясь в стиле «Не мы такие, жизнь такая», на что гетман якобы ответил ярким спичем о «милой Украйне» и «вольности казацкой», после чего пожелал царю поскорее сдохнуть. Вранье, скорее всего, поскольку впервые прозвучало в конце XVIII века, да и встреча (если была, что весьма сомнительно) проходила с глазу на глаз. Но факт есть факт: император в самом деле скончался в январе 1725 года, через пять недель после смерти Полуботка, не успевшего увидеть, как дорвавшийся при Екатерине до полной и безраздельной власти Данилыч списками амнистирует «незаконно репрессированных».
Все изменилось. Вельяминов-Зернов был отозван и получил взыскание за «свирепость», Малороссийская коллегия распущена «за ненадобностью», а Меншиков в очередной раз повысил свое и так не последнее в России благосостояние. После чего, не останавливаясь на достигнутом (уже при Петре II, бывшем первое время его марионеткой), «пробил» и выборы нового гетмана. Каковым в сентябре 1727 года стал престарелый миргородский полковник Данило Апостол, бывший соучастник кочубеева доноса и бывший мазепинец, которого «полудержавный властелин» разрабатывал после явки с повинной и с тех пор числил в своей «обойме». Согласно подписанным накануне выборов «Решительным статьями», автономия Левобережья восстанавливалась в полном объеме. Ради «милой Украйны» бунчуковые в ходе переговоров со светлейшим шли на любые жертвы. Так что контакты с краем в итоге были переданы в ведение Коллегии иностранных дел, а российских ревизоров отозвали (кроме, ясен пень, надзирающих за судебной системой и финансами). Только права смещать гетмана правительство оставило за собой, да выгнать всех евреев не получилось. На последнем, впрочем, старшина не настаивала. Евреи и ей были нужны (без хорошего бухгалтера, как они уже понимали, прожить сложно), а отказ давал возможность приподнять рейтинг в «низах» — типа, видите, козаки, мы ж не только для себя, мы и ради вас старались, да вот москали не дали счастью настать.
Далее наступил золотой век. Что бы ни происходило в далеком Питере, какие бы кульбиты ни выкидывала судьба, «новым панам» все шло на пользу. Не помешало ни падение отца родного, Александра Данилыча, поскольку правительство Анны Иоанновны, запоздало торжествуя победу «милославской» партии над «нарышкинской», по всем направлениям (в том числе и на малороссийском) ревизовало богомерзкие инициативы «Наташкиного ублюдка», ни кончина матушки императрицы, поскольку новая монархиня, Елизавета, в свой черед торжествуя реванш «нарышкинцев» над «милославцами», щелкнула «Анькиных холуев» по носу, назначив в гетманы им, ясновельможным и родовитым, Кирилку, 19-летнего пацана самого что ни на есть «быдляцкого» роду, брата своего тайного мужа Алексея Разумовского, в девичестве Розума, по слухам, начинавшего карьеру подпаском у кого-то из «новых панов». Даже воцарение Екатерины Алексеевны, дамы европейски мыслящей, а потому искренне не видящей смысла в сохранении забавного реликта, обернулось пользой для радетелей «вольности». Ибо, упразднив совсем уж к тому времени опереточный гетманат (против чего никто не то что саблю не поднял, а и не пискнул), компенсировала ущемленным подданным сию потерю не просто землями, а тем, чем давно грезили и о чем давно молили — правом владеть теми, кто на ней живет. После чего Козлы стали Козеллами, Василенки — Базилевскими, а вольные хлеборобы, считавшие себя (может, и без особых на то оснований) казаками, — крипаками.
Причем повадки новых — с наслаждением отбросивших кавычки — панов, сформированные памятью о поведении поляков, которые, в отличие от «восточных варваров», паны настоящие, сделали местное крепостное право наиболее жестким в Империи. Салтычиха была шоком для Москвы и Петербурга, но не для Винницы и Черкасс. Когда же, дойдя до крайности, «крипаки», как в Турбаях или Клещинцах, брались за вилы, на выручку одворяненным убийбатькам неукоснительно приходили заботливые российские солдаты, и жизнь вновь становилась спокойным, сытым раем. Кто-то, конечно, уезжал в Москву, Петербург или Одессу, учился, служил, постепенно вырастая в городские головы, миллионеры, «золотые перья», министры, генералы, сенаторы, в гоголи, наконец. Но большинству хватало наконец-то обретенной вольности. Оно, большинство, вольно ело галушки, возилось на пасеках, малевало на досуге акварельки, спивало под бандуру дедовские думы и листало купленные на ярмарке брошюрки типа «Истории Русов», тужа за штофом горилки на тему, какие бы мы были великие, кабы кляти москали не помешали…
Глава IX
Союз нерушимый (1)
Папины дети
Отвлечемся на какое-то время от вопросов быстротечных и сиюминутных, обратим взгляды в горни выси и поговорим об Унии, многократно уже в тексте помянутой, но так все еще и не разъясненной.
Тонких богословских нюансов тоже касаться не станем, тем паче что и неинтересно оно, а просто констатируем факт: в середине XVI века Римская католическая церковь, еще недавно державшая под контролем всю Западную Европу, пребывала в состоянии глубочайшего и, как казалось многим, неизлечимого кризиса. Давно назревшая и, наконец, провозглашенная Лютером Реформация корежила привычные стереотипы. Трещала по швам вся система, и в какой-то момент стало ясно, что привычными мерами в стиле «тащить и не пущать», вплоть до срочно реанимированного Священного Трибунала, как бы он ни лютовал, ограничиться не выйдет.
В такой ситуации тесно сплоченная «ватиканская мафия», веками не подпускавшая к кормушке никого чужого, расступилась, давая дорогу вольнодумным чудакам, верующим в Христа и болеющим за Церковь искренне, а не напоказ. Особая комиссия, созданная по приказу папы Павла III (Александр Фарнезе, ученик Помпония Лета, одного из светочей Просвещения), изучив вопрос, официально назвала главной причиной кризиса злоупотребления и «маловерие» князей церкви. По итогам работы комиссии началась подготовка к созыву Тридентского собора — долгого, трудного, но в итоге сделавшего совершенно беспощадные выводы, признав причиной победного шествия ереси, в первую очередь, вырождение и одичание самой церкви, в первую очередь, клира. Короче говоря, рыбу — впервые за тысячу с лишним лет — чистили с головы, не останавливаясь перед публичными покаяниями и репрессиями против наиболее увязших в коррупции и разврате «неприкасаемых».
А пока в эмпиреях кипели страсти, рушились репутации и изымались состояния, на грешной земле уже вовсю пахали. Монахи и миряне из числа тех, кто еще недавно на кухнях и в кельях рассуждал о том, что «система прогнила насквозь, систему нужно чистить», теперь, получив возможность действовать, взялись за дело с восторгом. На улицах охваченных ересью городов Европы появились ополченцы Господни — театинцы, капуцины и в первую очередь иезуиты, братья ордена Сердца Христова, основанного испанским идальго Игнасио Лойола, успевшим за острую критику в адрес «зажравшихся» посидеть в подвалах инквизиции и с трудом избежавшим костра. Это были люди совсем иной, еще невиданной закалки, сравнимые разве что с христианскими мучениками начала эры. Их невозможно было ни напугать, ни подкупить, ни опровергнуть, ибо жизнь земную они не ставили ни во что, суетные блага — тем более, а в диспутах на голову превосходили любого. Фактически они были чужими даже среди своих, потому что вмешивались в не свои дела, требуя радеть о Христе прежде, чем о своих бастардах, капиталах и прочих жизненно важных материях. А уж протестанты вообще ненавидели их лютой ненавистью. И не без оснований. Поскольку яд и кинжал, о которых говорилось вслух, в сущности, были мелочью. То есть случалось и такое, но это было как раз в порядке вещей. А вот простить иезуитам их возведенную в культ логику, их ставку на просвещение «заблудших», их безупречную аргументацию было совершенно невозможно. На что ученики Святого Игнасио не обращали никакого внимания, «зажигая свечу истинной веры» и там, где она угасла, и там, где еще никогда не была зажжена, от хижин до дворцов и от Франции до Китая. Впрочем, это тема хоть и невероятно интересная, но отдельная, для нас же сейчас важно, что именно благодаря иезуитам Риму удалось вернуть в свое лоно Речь Посполитую.
Сейчас в это трудно поверить, но в XVI веке Польша, вот уже три столетия по праву слывущая одной из «жемчужин Папской тиары», была не менее слабым звеном в католической цепи, нежели Нидерланды. Реформация, быстро найдя отклик в населенных немцами городах, перекинулась и на дворянство, сперва как очередная мода, затем как еще один способ реализовать «шляхетскую вольность», выступая уже не только против светской власти, но и против власти духовной. «На зуб» пробовалось все, от классики вроде лютеранства и кальвинизма до антитринитаризма — возрождения учения Ария, давно забытого к тому времени «архиересиарха» IV века, отрицавшего Троицу и проповедовавшего человеческую сущность Христа. К середине столетия в Польше фактически установился режим полной веротерпимости, линии обороны Костела трещали по всем фронтам. Примерно так же обстояло дело и в Великом Княжестве Литовском, где православные магнаты покровительствовали «еретикам» в пику своим католическим собратьям, а православная церковь — приниженная, «второсортная» и находящаяся на содержании у магнатов — мало что могла противопоставить напористой пропаганде заезжих миссионеров. По сообщениям очевидцев, наступило время, когда в некоторых регионах Польши и Великого Княжества трактат De falsa et vera unius Dei cognitione — «библия ариан» — полностью вытеснил из обихода Священное Писание.
