Газета Завтра - Газета Завтра 196 (35 1997)
В. Б. Я там регулярно читал и ваши материалы. Да и сам опубликовал за годы знакомства с Олегом Антоновичем Красовским статей пять. Среди русофобских изданий третьей эмиграции “Вече” был чистейшим оазисом русского духа и русской культуры.
И. Г. Дай Бог, журналу выжить сегодня, после смерти Олега Красовского. Все держалось на нем. Русский подвижник. Он всегда защищал меня от самых гнусных наветов эмиграции. Он помог мне выпустить альбом за рубежом. Как набросились на меня в России за “Мистерию ХХ века”. Хотели даже выслать из России. Скажу без скромности, это был мой гражданский подвиг. Плохо ли, хорошо, не мне судить, но я выразил свой протест. Изобразил Солженицына, Николая II с расстрелянным царевичем. Мне говорили — снимите Солженицына, замените его кем-нибудь. Я отказался. Отец Дмитрий Дудко хорошо написал об этом, кажется, в “Русской мысли”. Почему там Ленин так изображен? Почему Христос? Я же не скрывал картину. Пошел наперекор всем… Это еще усугубило мое одиночество… Тогда я написал портрет Игоря Шафаревича. Удивительный человек. Какой разносторонний талант? Какая эрудиция? А его, уже классическая, “Русофобия”? Правда, он меня неприятно поразил своей статьей о Шостаковиче. Я понимаю, можно любить Шостаковича. Но как можно воспевать его взгляды? Всегда ценил удивительную прозу Василия Белова. Вот недавно он поддержал в “Нашем современнике” книгу Льва Тихомирова “Религиозно-философские основы истории”. Я согласен с ним: уникальная книга. Когда-то “Монархическую государственность” Льва Тихомирова мне подарил друг Олега Красовского Глеб Рар. Конечно, нам надо вместе бороться за Россию. Но мне непонятно, почему большинство известных русских патриотов не считает нужным поддержать мою борьбу. Ни Белов, ни Солженицын, ни Распутин, ни Шафаревич… Это еще более делает меня одиноким. Или они верят всем басням про меня? Или не любят живопись? Допустим, я написал портрет Валентина Распутина. Я всюду восторженно отзываюсь о нем. И буду отзываться. Это великий писатель земли Русской… Но они не считают нужным поддержать меня. Обидно. Вот в чем еще мое одиночество. Я всегда хочу накормить голодных, но когда я голоден, никто меня не накормит. Все разбиты на группки, на кланы. Я не принадлежу ни к кому. Ни к какой партии. Ни к какой группировке. Для меня всегда важна в людях любовь к распятой России. Я готов поддерживать всех, любящих Россию, к какой бы группировке они ни принадлежали. Главная идея — Воскресение России.
Я приехал в Париж показывать свои работы, и никто из эмигрантских организаций не поддержал мою выставку. Почему я должен в ущерб русскому искусству идти к советскому посольству в Париже с маленькой группкой энтээсовцев? Я очень хочу, чтобы был свободен тот же Юрий Галансков или кто другой. Но я и сейчас не очень хорошо знаю творчество Галанскова. Я уважаю его борьбу и судьбу, но кто-нибудь будет уважать мою борьбу? Я больше сделал за свободу России, не выходя на эти мелкие политические демонстрации. Мне странно, почему я должен восхищаться тем же Тарсисом? Дай ему Бог удачи, но что он такого написал? А все эти дети и внуки расстрелянных в 37-м большевистских комиссаров, палачей России? Почему я должен о них заботиться? Пусть они заботятся о русском народе и русской культуре и подумают, что сделали их отцы и деды, уничтожая Россию?
Заявляли, что я — друг Брежнева, что я с ним чаи распиваю. Я Брежнева вообще ни разу не видел. До сих пор меня обвиняют: придворный художник. Я говорю: какого двора? Шведского короля? Или в Париже я писал генерала де Голля — его придворный? Или Индиры Ганди? Я очень уважаю французского национального лидера Ле Пена. Он был у меня в академии. Он был на моей выставке в Париже. Но я не придворный Ле Пена.
Каждая группировка хочет, чтобы я думал, как они. Я готов помогать всем русским патриотам, но пусть и они поборются за мою свободу. За мое дело. За мою академию. Один очень известный патриотический критик сказал, мол, к Глазунову все относятся с осторожностью. Мол, надо обходить его. Значит, враги постоянно печатают статьи, что я — не художник, что я — китч, а патриоты заявляют, что меня надо обходить… И никто не хочет ответить всем этим демократическим писакам. Я хочу сохранить за собой право иметь свою индивидуальность, свое мнение. Я ненавижу узкую клановость. Быть, как все… Это будет гибель России и ее искусства. Я же уважаю и все чужие индивидуальности. Раньше меня затаскивали на уровне Суслова в компартию, мол, вам дадут характеристику какая-то главная ткачиха страны, Герой Советского Союза и еще кто-то… Я еле отбился от помощника Суслова. Они наседали. Я сказал: вы хотите, чтобы меня сразу же из партии и выгнали? Соберется партбюро МОСХа и меня дружно и единогласно выгонят за что хотите. Кто отвечать будет? Помню, мне кто-то из идеологов МОСХа сказал: вы не любите Хемингуэя и Ремарка, значит, вы — антисоветчик! Вот так вот.
В. Б. Вы не любите, и за дело, политиков брежневской поры. А сегодня кто-нибудь из современных политиков вам импонирует? Кого вы бы стали активно поддерживать? Помню, когда-то на заре перестройки мы с вами выдвигались кандидатами в депутаты Верховного Совета в одном и том же округе Москвы… Вместе выступали в телевизионных дебатах. К счастью для вас, политика не втянула вас в свою воронку. Вы делаете благороднейшее дело — творите сами и воспитываете молодых мастеров русского искусства. Но в политике сегодня на кого вы делаете ставку?
И. Г. Мой любимый политик — Петр Аркадьевич Столыпин. Кто на него похож и кто говорит, что “вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия”, — тот и будет моим любимым политиком.
В. Б. А как возник замысел книги “Распятая Россия”? Назрела пора мемуаров или нечто большее? Есть ли некая мистическая сверхзадача книги? Это ваша исповедь? Ваша проповедь? Ваше исследование? Ваше понимание русской идеи?
И. Г. Хороший вопрос, Владимир Григорьевич. Что хочет сказать художник — рождается в его картинах. Но есть потребность в слове. Помню, какой шум поднялся после первой моей книги. Идея книги возникла просто. Мы сидели — Никонов из “Молодой гвардии”, покойный, Солоухин, покойный, и говорили о русской культуре. В “Молодую гвардию” меня привел все тот же Сергей Владимирович Михалков. Он представил: вот Илья Глазунов, он — молодой и он — гвардеец, а вы — “Молодая гвардия”, значит, он — ваш!
…И вот разговариваем, я уже для них ряд работ сделал, напечатался. Никонов говорит мне, мол, здесь за столом выступаешь ты страстно, а ты напиши об этом…
Я Никонову: Анатолий Алексеевич, а ты напечатаешь?
— Напечатаю!..
И я все свои русские мысли изложил. Извините за нескромность, но это была за долгие годы первая книга на русскую тему. Это еще до солоухинских “Писем из Русского музея”, до деревенской прозы. Там я и о блокаде написал то, что видел. Не случайно англичанин Солсбери позже написал, что единственный кто сказал правду о блокаде, Илья Глазунов. Зато сколько грязи на меня вылили. Никита Богословский в “Советской культуре” обозвал меня “второгодником”… Но меня интересовала другая реакция — народа. Многие увидели, что не стыдно быть русским. Что можно писать о России. Многие получили уверенность. На сегодняшний день в этой книге нет ничего особенного: о древнерусских городах, о Киевской Руси, о русской живописи, о русской духовности… Описания храмов… Это же запрещено было… С тех пор я был занесен в черный список. И сплетен обо мне уже больше, чем я сам написал. Табу мировой закулисы. Вот недавно прочел целую книгу о себе, написанную молодым демократом. Сколько там лжи, гнусной клеветы, доносов… Вот якобы Глазунов привычно выпивает стакан виски. А я уже давным-давно ничего не пью. И тому подобное. Про всю жизнь мою — ложь, и про Лоллобриджиду, и про КГБ… Мне друзья сказали: Илья никто за тебя правду о тебе никогда не напишет. Так и уйдешь из жизни оболганным. Напиши хоть сам, что ты думаешь о своей жизни… Был случай, один искусствовед все-таки написал обо мне нечто положительное, его пригрозили выгнать из Союза художников, с ним перестали здороваться. Такого же у вас в Союзе писателей нет. И о Бондареве, и о Распутине пишут много. Обо мне за десятилетия — из среды профессиональных искусствоведов одна ложь. И вот за эту клевету на меня в секцию критики Союза художников России принимают без очереди. Я и антикоммунист, и халтурщик, и мастер китча. Я очень извиняюсь, но что же итальянские и испанские короли, премьеры и кинозвезды ничего в искусстве не смыслят? Представьте, про Галину Уланову написали бы, что она танцовщица из ночного кабачка. А почему-то так принято, что обо мне все можно сказать: и в коммунистической, и в патриотической, и в демократической и в какой угодно прессе. На моей стороне только безгласный народ, который ходит на мои выставки и обходит боком и авангардистов и академистов официальных. Солженицын писал о подобной ситуации, когда вся интеллигенция сочиняла доносы, а народ, крестьяне русские молчали. Крикуны создавали видимость всего народа. Тогда за эту мысль Александр Солженицын мне очень понравился…
