Н Гершензон-Чегодаева - Первые шаги жизненного пути
В 1902 году, когда папа был еще не женат, он один раз ездил вместе с Лили в Отрадино и познакомился с Михаилом Николаевичем, который ему очень понравился. Это было ранней весной, в апреле. Поездку эту папа вспоминал с восхищением. Его пленили весна, чудесное место и сам хозяин. Памятью об этих днях остались стихи, написанные папой по этому поводу, и прелестное чучело дятла, старенькое, потрепанное, до сих пор висящее на стене нашей комнаты.
Этого дятла Михаил Николаевич, прекрасный стрелок, убил тогда при папе, а потом прислал в подарок сделанное из дятла чучело.
Живя в Отрадине в 1915 году, веселыми, беззаботными ребятишками, мы ничего этого не знали. О Михаиле Николаевиче Орлове при нас тогда никто не говорил. Почти позабыли мы и о войне. О ней напоминало нам только присутствие группы пленных австрийцев, которые жили в то лето в Отрадине и что-то работали. Я хорошо помню их грустные фигуры в серых шинелях, этих австрийцев часто можно было видеть возле красного флигеля, так как с ними разводила дружбу наша кокетливая Надя. Я же посматривала на них с интересом и состраданием.
Второй и последний раз в своей жизни пришлось мне побывать в старом русском имении на следующий, 1916 год, когда мне было восемь лет. После смерти нашего дедушки в середине июля этого года Лили собралась ехать в свое северное имение Рудицу (около Ораниенбаума) и пригласила нас всей семьей приехать к ней туда. В Рудице Лили бывала редко и теперь ехала туда по делам, так как они решили продать это имение, ценное своим замечательным мачтовым сосновым лесом.
Рудица - это одно из самых удивительных незабываемых мест, в которых мне когда-либо пришлось побывать Имение Ломоносова, перешедшее впоследствии к его потомкам Орловым, оно хранило в ненарушенном состоянии облик русской дворянской культуры XVIII века в ее лучших, наиболее высоких проявлениях.
Уже сам прекрасный большой дом (внешний его облик я не помню) с его уютными комнатами и большой библиотекой был чем-то вроде своеобразного музея. Повсюду стояли бюсты, статуи и фарфор, висели старые картины.
Особенно хороша была библиотека. Это была огромная, вытянутая комната с большим камином посереди стены, против окон. Перед камином стоял небольшой диванчик-кресло с глубоким сиденьем и мягкими валиками. Посередине находился стол, заваленный книгами. Об одном из кресел, стоявших около стола, Лили рассказала нам, что это - реликвия, дорогая их семье. Сидя в этом кресле, Гоголь однажды читал отрывки из "Мертвых душ" ее бабушке Репниной, с которой он был дружен. По стенам библиотеки тянулись полки, уставленные книгами XVIII и начала XIX веков. Среди них было множество уникальных изданий.
Папа не мог оторваться от этих книг и восхищался всей обстановкой, постоянно призывая и нас к тому же. Помню, что мы прекрасно сознавали прелесть и значительность того, что нас окружало, добавляя к тому, что нам говорил папа, свои детские чувства. Так, нам многое в доме казалось таинственным. Помню, например, что мы останавливались около одной из статуй и прислушивались, ясно слыша, что в ней что-то стучит.
Лили нам показывала картины, гравюры и прелестные лепки с античных гемм и монет, которые в количестве многих сотен хранились в низких, плоских ящиках в шкафах той же библиотеки.
Пребывание в Рудице портило нам крайне нервное состояние, в которое почему-то впал Сережа. У него начались какие-то дикие страхи, он боялся туч, облаков, коров. Почти совсем отказывался ходить гулять. Эти страхи продолжались и в Москве. После того, как он один раз увидел, что на улице ломовой извозчик бьет лошадь, он наотрез отказался выходить за ворота и долгое время если и выходил, то шел по улице не иначе, как с закрытыми глазами. Его состояние было особенно мучительно для мамы.
Я же в то лето много гуляла. Вокруг дома было очень красиво. Запущенный старый сад, бездействующие оранжереи, в которых некогда вызревали персики, а особенно великолепный, несколько мрачный северный лес - все это очень мне нравилось. В лес мы ходили за черникой и за более крупной, похожей на чернику ягодой - голубикой. Помню, что один раз мама меня отпустила за черникой одну с горничной Лили Настей и еще какими-то женщинами. Когда мы уходили, мама сказала мне, чтобы я не ела в лесу много ягод. Я спросила: "Сколько же можно мне съесть?" Мама ответила: "Ну, штук двадцать". Собирая ягоды, я клала некоторые, самые крупные, в рот, педантически считая их, и когда счет дошел до двадцати, перестала есть. Когда мы вернулись домой, я похвасталась маме своим точным послушанием, думая получить одобрение, а она подняла меня на смех и сказала, что незачем было столь пунктуально исполнять ее необдуманный приказ.
По вечерам мы часто сидели в чудесной библиотеке на мягких креслах и разглядывали старые книги, гравюры и геммы. Лили в это время была с нами и показывала нам все эти чудеса. Днем она часто бывала занята разными делами, подготовляя продажу Рудицы. Все ценные веши должны были быть отправлены в Москву. Она поделила их на две части: меньшую, посланную багажом, и большую - малой скоростью. Потом, уже зимой, мы узнали, что все, посланное малой скоростью - мебель, картины, книги, слепки с гемм, не дошло до Москвы, а пропало в дороге. Ведь это было военное время. А саму Рудицу с ее мачтовым лесом Лили продала тогда за миллион, этих денег она, конечно, не успела получить. Дом же дотла сгорел в дни Октябрьской революции.
Февральская революция
После лета в Рудице зимой была Февральская революция.
Все события этой напряженной зимы самым близким образом вторгались в нашу детскую жизнь. Папа с такой страстной надеждой и волнением переживал происходящее, что заражал своими чувствами всех окружающих его людей. А с нами он постоянно говорил обо всем и объяснял смысл политических событий.
Но были у нас, конечно, и свои детские взгляды на все. Так, я совершенно по-своему воспринимала ниспровержение Николая II. Мне давно очень нравился наследник Алексей. Я всегда жадно слушала рассказы о нем, о его красоте, об его болезни, о приставленном к нему дядьке-казаке, о том, как Распутин инсценировал спасение его жизни. Все это меня чрезвычайно занимало.
Когда Николай II отрекся от престола в пользу сына, я была в восторге и совершенно влюбилась в наследника. Помню, что на новом календаре на 1917 год была цветная обложка с его портретом. Я сохранила эту картинку и носилась с ней, то и дело любуясь на портрет. С величайшим интересом я следила за всеми событиями, связанными с ниспровержением Николая II, но особенно интересуясь тем, что касалось его детей, например рассказом о том, что во время этих событий они были больны корью и т. п.
Хорошо помню, что в это время самое ощущение жизни стало иным, что весь воздух был пропитан ожиданием нового, стал особым, праздничным. Для нас было праздником то, что новое значение приобрел красный цвет; идя гулять, мы с восторгом повязывали себе на рукава красные тряпки.
В то время в Москве выходило много газет разных политических направлений. Папа покупал по десятку газет в день, беспрестанно бегая за ними на улицу. Весь его обычный режим нарушился, он то и дело сбегал со своего верха вниз к нам, так как не был в состоянии усидеть там один. В большом возбуждении пребывали и все его друзья. Каждый день кто-нибудь приходил, споры звучали еще громче прежнего.
Вплотную, т.е. зрительно, я столкнулась тогда с революционными событиями дважды. Один раз, когда мы с папой вдвоем шли по одному из Арбатских переулков, мы увидели следующую сцену. Группа казаков грубо втаскивала на грузовик арестованного царского генерала. Кругом собирался народ. Мы тоже невольно замедлили шаг. В другой раз мы с Сережей долго стояли на набережной Москвы-реки около храма Спасителя и смотрели, как стаскивают с пьедестала памятник Александру III. Огромный бронзовый истукан туго поддавался усилиям десятка мужчин, старавшихся скинуть его вниз.
Судак
В целом же наша жизнь шла прежним чередом. Доживались последние месяцы этой жизни. В конце зимы мы с Сережей заболели тяжелой формой коклюша. Особенно тяжело болела я. Меня буквально разрывал удушающий кашель, каждый приступ которого кончался рвотой. Гольд посоветовал маме на лето повести нас на юг. Нас давно звали в Крым наши друзья Жуковские, у которых в Судаке была своя дача. В тот год они ранней весной уехали туда и взялись подготовить наш приезд.
Мама решилась повезти нас в Судак на все лето, и мы уже в апреле выехали из Москвы. Это первое путешествие по революционной России запомнилось мне на всю жизнь.
Мы ехали в мягком двухместном купе 1-го класса. Уже с самого начала все вагоны были переполнены, главным образом солдатами, возвращавшимися с фронта. Не только все коридоры были забиты людьми и вещами, но и на крышах вагонов ехали люди. Так что над головами все время слышались шаги и движение. Мы ехали без папы, втроем с мамой.
