Евгений Водолазкин - Инструмент языка. О людях и словах
Главным политическим событием 1917 года, на которое русским обществом возлагались большие надежды, было образование Учредительного собрания. Это была первая в истории России попытка общественного договора. На Учредительном собрании должна была решиться судьба страны: вряд ли какое-либо собрание имело более серьезную повестку дня. Ждала этого события и Церковь. Но случилось то, что случилось. Большевики, у которых не было шансов прийти к власти легальным путем, совершили переворот. Большая кровь только начиналась.
В январе и мае 1918 года Патриарх Тихон обращается к стране с призывами создавать союзы духовенства и мирян для противостояния безбожной власти. Меняется характер деятельности Архангельского союза, который к июлю 1918 года охватывает уже все приходы епархии, меняется и характер воззваний: «Но где же тогда сила организованного церковного мнения? Где духовенство в единении с мирянами? Мы прекрасно знаем, что не вправе ждать чуда. Ведь мы не предпринимаем даже того, что в наших руках».
От мировоззренческих споров Союз переходит к выработке конкретных мер по защите церковной жизни. Так, на февральских собраниях, происходивших в Архангельском кафедральном соборе, был принят ряд постановлений. Антирелигиозные «декреты» в постановлениях рассматривались как не имеющие силы и выражающие «взгляды ничтожного меньшинства». Призывая оборонять церковное имущество, постановления упоминали и об инославных церквях: «…не позволять никакого оскорбления со стороны гонителей веры в отношении христианских храмов и богослужебных мест иноверцев, причем оказать в случае нужды гонимым и ограбленным религиозным общинам всякую поддержку и помощь». «В случае насилия должно поднять тревогу набатным звоном, причем этот звон, пока соберется верующий народ, производить во всех храмах и продолжать до удаления захватчиков только в храме, на который сделано нападение». Для поднятия духа людей Союз готовил крестный ход и всенародное моление, в которых предусматривалось участие не только православных, но и всех инославных христиан Архангельска.
Понятно, что деятельность Союза духовенства и мирян не могла продолжаться долго. Уже в 1920 году Архангельская губЧК проводит в отношении Союза следствие, по которому проходил и о. Александр, этапированный в ходе следствия в Бутырскую тюрьму. Тогдашнее следственное дело найти не удалось, и о событиях 1920 года узнаем из упоминаний о них в делах 1930 и 1937 годов.
О жизни о. Александра в 20-е годы известно мало. После разрушения кафедрального собора большевиками он служит священником в Воскресенской церкви. Возможно, к этому же периоду относятся и его семейные несчастья: к профессору-гидробиологу С.В. Аверинцеву, приезжавшему в Архангельск в экспедицию, от него уходит жена. Двоих детей она увозит с собой в Москву, двое остаются в Архангельске с о. Александром. Жизнь его в эти годы тяжела. Описывая свое существование в одном из писем к моей бабушке, он писал: «Хожу, как прасол». Это забытое ныне словечко (прасол – скупщик рыбы и мяса для засолки) говорит об общем – включая бытовое – неблагополучии, сопровождающем нищету.
16 августа 1930 года о. Александр снова арестован. Мне удалось ознакомиться со следственным делом № 2100 (арх. № П-5356), начатым 17 августа и оконченным 23 сентября 1930 года. В постановлении о принятии дела к производству указывалось, что арестованный «систематически произносил проповеди антисоветского характера, говоря о якобы имеющемся в СССР гонении на религию, о разложении коммунистическим учением народа и т. д.». При этом содержание под стражей объяснялось тем, что «Нечаев, находясь на свободе, может скрыть следы совершенного им преступления».
Как следует из дела, допросы вел старший уполномоченный секретного отдела ПП ОГПУ Северного края Вышлецов. Наиболее удобные для обвинения моменты в свидетельских показаниях Вышлецов (как и последующие следователи) подчеркивал красным карандашом. Так, в показаниях свидетеля К. подчеркнуты слова из проповеди о. Александра от 30 марта: «Христос пострадал за нас, так и мы должны пострадать, перенести все эти невзгоды. Настанет и для нас хорошее время, а что творится сейчас, один Бог весть». В показаниях ссыльного С. подчеркнуты слова из проповеди от 2 августа 1930 года: «Бог есть, и те издевательства, которые сейчас проводятся над Ним: агитация, демонстрации, ссылки духовенства и т. д. – не пройдут бесследно: рано или поздно Он расправится своим страшным судом над нашей несчастной землей». Именно эта проповедь на Ильин день и легла в основу обвинения. Как указал на допросе С., «я еще тогда говорил в церкви: “За такую проповедь отцу Александру не поздоровится”». По словам свидетеля У., на этой проповеди о. Александр Нечаев говорил и следующее: «Нарастающее сейчас безбожие в народе – явление временное. Во времена существования Ильи Пророка тоже было много безбожников, но Бог помог с ними справиться Церкви. И теперь нас Бог не оставит в борьбе с ними».
Наконец, в этом же деле есть изложение проповеди самим о. Александром. Рассуждения о непобедимой вере и трудности служения ветхозаветного пророка, запротоколированные безграмотным энкавэдэшником, производят сильное впечатление. Всякое трудное время обнажает противоположности, лишает полутонов и оставляет, по сути, лишь две краски. Это нелегкое испытание – не имея «среднего» пути, осуществлять свой выбор действенно и до конца, становясь либо праведником, либо кем-то совершенно противоположным – гестаповцем, чекистом и т. п.
По воспоминаниям дочери о. Александра Р.А. Фонвизиной, в ходе следствия его уговаривали отречься от сана, но он отказался. Несмотря на то, что, как следует из дела, о. Александр виновным себя не признал, внесудебная тройка ОГПУ вынесла решение «заключить в концлагерь сроком на три года, считая срок с 17/VIII – 30 года, направить для отбытия заключения в Сыктывкар». В 1932 году, очевидно находясь еще в заключении, о. Александр привлекается к ответственности по новому делу и освобождается лишь 21 декабря 1935 года.
Последний его арест состоялся 28 июля 1937 года. В следственном деле № 17535 (арх. № П-3533) он назван «неофициальным служителем священного культа» с указанием того, что в одном из сел служил обедню, «не имея разрешения».
Эти документы невозможно пересказать. Сила их воздействия заключается как раз в том, как они написаны. В графе «должность» сказано: «учавствует (так!) в хоре кладбищенской церкви гор. Архангельска». В графе «применение в хозяйстве наемной рабочей силы» отмечено, что до революции им нанимались кухарка и няня. Вот один из вопросов, заданный капитаном НКВД Бабушкиным ведущему нищенское существование о. Александру: «Известно, что вы получаемые средства от родных и прихожан использовали на проведение контрреволюционной агитации. Дайте правдивые показания по существу». Ответ: «Получаемых средств хватало только на прожиточный минимум». Капитан Бабушкин, явно не оправдывавший свою мирную фамилию, вел себя агрессивно, и это составляло контраст даже со следствием 1930 года.
Говоря о полярных качествах, проявлявшихся людьми в это трагическое время, небезынтересно обратиться к показаниям, послужившим основой для обвинения. Они были получены от некоего Максима Ивановича Залесского, работавшего «в колбасной мастерской». В отличие от других свидетелей, говоривших с явной неохотой и под большим давлением, М.И. Залесский делился информацией, что называется, от души. «Нечаев А.Д., – сообщал Залесский капитану Бабушкину, – имеет близкие связи с контрреволюционными лицами, как то: священник Корнев Иероним, М.А. Щеколдин – бывший ссыльный, священник, Турандаевский – священник, бывший лесопромышленник В.М. Рындин. Все указанные проживают в Архангельске и, встречаясь друг с другом, ведут контрреволюционную агитацию, которую организует Нечаев А.Д.» «В марте сего года, – продолжал Залесский, – Нечаев А.Д. и Щеколдин М.А. неоднократно выражали свое недовольство жизнью, а также высказывали открыто контрреволюционное измышление о жизни в нашей стране: “Никогда не жили так, как сейчас. Весь народ проклинает свою жизнь”». «Газетным сообщениям никогда не верит, – говорил Залесский об о. Александре, – и очень часто иронически относится к печатаемому материалу, открыто говорил, что в газете пишут неправду». «В июле месяце, у себя на квартире встретясь с Щеколдиным, стали обсуждать “Положение о выборах в Верховный Совет”, где говорили: “Мы поберегем (так!) свой голос до лучших времен. Надо подождать, когда народ нажмет на своих «правителей» и потребует у них отчета во всех делах”. Нечаев А.Д., разговаривая с Щеколдиным, сказал: “На бумаге дали нам право голоса, а попробуй что-либо с этим голосом сделать. Голос дали, как попугаю, голосуй, за кого прикажут.
Я на выборы не пойду и голосовать за «товарищей» не буду”».
11 октября 1937 года заседание тройки НКВД приговорило о. Александра к десятилетнему заключению в концлагере. Как следует из лагерного дела № 26340, с которым мне удалось ознакомиться, в заключении он стал инвалидом. В лагере провел ровно половину срока: 2 ноября 1942 года его не стало. В датированном этим числом акте сказано, что Нечаев А.Д. «сего числа умер. Смерть последовала от паралича сердца на почве старческой дряхлости. При наружном осмотре трупа оказалось: рост средний, цвет волос седой, цвет глаз синий, нос прямой. Особые приметы: нет». 9 ноября датируется акт о погребении: «сего числа погребен труп умершего з/к Нечаева А.Д… Труп погребен в могиле № 41 на Новом кладбище № 8 на запад от Пермской командировки». Платоновский язык этих актов содержал вместе с тем фразу, звучавшую почти по-житийному: «при умершем з/к собственных вещей не оказалось». Р.А. Фонвизина вспоминала, что получила тогда письмо от заключенных в лагере священников. Они писали, что о. Александр жил и умер достойно. Он был ими отпет.
