Марк Курлански - 1968. Год, который встряхнул мир.
Яцек Куронь, как и Михник, был родом из Львова, но родился до войны. В 1965 году ему исполнился уже тридцать один год. Его мать имела ученую степень по юриспруденции и вышла замуж, уже будучи беременной Яцеком. Она потом не раз с горечью жаловалась, что «появилась на свет для лучших дел». Отец Куроня был инженером-механиком, лидером Польской социалистической партии. Он не любил Советы, и чем больше имел с ними дело, тем больше становился антикоммунистом. В 1949 году, когда Яцек решил вступить в Коммунистическую партию в возрасте пятнадцати лет, его отец горячо возражал против этого решения.
Поначалу дискуссионные группы Куроня и Модзалевско-го встречали поддержку со стороны правительства. Молодые коммунисты имели возможность встречаться с партийными функционерами и обсуждать различные проблемы в узких дружеских кружках. Однако в середине 60-х годов стали иногда раздаваться столь неприятные вопросы, что партийные чиновники просто перестали на них отвечать. В ответ на речь Модза-левского к студентам младших курсов партийное руководство запретило деятельность Союза молодых социалистов (ZMS) — дискуссионной группы Модзалевского в Варшавском университете. Изгнанные из университета, члены Союза продолжали встречаться на частных квартирах. В этих встречах принимало участие до пятидесяти студентов.
После многих и долгих обсуждений Куронь и Модзалев-ский пришли к выводу, что система, существующая в Польше, не может или не хочет соответствовать учению Маркса. Это был марксизм лишь по имени, по многочисленным ярлыкам, использовавшимся для того, чтобы сбить с толку и обмануть народ. В 1965 году они решили написать и распространить в фотокопиях открытое письмо, в котором говорилось, что господствующая система является обманом и лишена справедливости и свободы. Молодые люди не поставили своих подписей, не желая знакомиться с польской тюрьмой. Но каким-то образом польская политическая полиция узнала об их деятельности и нагрянула в помещение, где производилось фотокопирование. Полиция просто конфисковала оригинал и предупредила Куроня и Модзалевского, что если они будут распространять фотокопии, то их ждет тюремное заключение.
Если бы за этим не последовало никакого наказания, то они, возможно, вняли бы этому предупреждению. Однако жена Куроня лишилась работы ассистента профессора, и Куроню и Модзалевскому пришлось немало поволноваться. Спустя несколько месяцев они решили, что у них нет иного выбора, кроме как выразить протест, вступив в открытую полемику, и за это пойти в тюрьму.
Куронь и Модзалевский подписали свое открытое письмо, а после подписей добавили слова о том, что ожидают за свои действия трехлетнего заключения. «Мы оказались совершенно правы», — вспоминает Куронь.
Они распространили только двадцать копий, но одну из них они передали Ежи Гедройцу, который издавал в Польше газету «Культура», то есть письмо было распространено более чем в пяти тысячах экземплярах в виде газетной публикации. Письмо было переведено на чешский, а затем и на большинство других европейских языков. Его читали по-испански на Кубе и по-китайски в КНР. Его читали студенты в Париже, Лондоне и Берлине.
В девятнадцать лет Михник впервые попал в тюрьму вместе с героями поневоле Куронем и Модзалевским.
В январе 1968 года диссидентское движение стало набирать силу среди студентов Варшавского университета, но особого резонанса не имело — о нем даже не знали за прекрасными воротами кампуса. Модзалевский говорил, что они блокированы и что нужно выступить. Он всегда предупреждал: когда они сделают это, правительство нанесет удар.
Возможность выступить появилась в связи с постановкой пьесы «Дзяды» поэта начала девятнадцатого века Адама Мицкевича, одного из наиболее чтимых мастеров польской литературы. Неоспоримая репутация Мицкевича, не слишком плодовитого автора, основывалась прежде всего на поэме о сельской жизни в Литве «Пан Тадеуш» и пьесе «Дзяды». Одной из приоритетных задач при восстановлении старого центра Варшавы после войны являлась реконструкция украшенной садом площади, обустроенной в 1898 году в ознаменование столетия Мицкевича. Среди роз и плакучих ив стоит бронзовый памятник поэту. Поставить «Дзяды» в Варшаве было столь же естественно, сколь «Гамлета» в Лондоне или пьесы Мольера в Париже.
При коммунистах, так же как и при прежних режимах, изучению этой пьесы много внимания уделялось в школе. «Дзяды», что иногда переводят на английский как «Канун праздника предков» («Forefathers’ Eve»), начинается с ритуального вызывания дзядов, умерших предков. Герой пьесы, Густав, умирает в тюрьме и возвращается на землю в облике революционера по имени Конрад. В пьесе отчетливо звучит тема бунта, борьбы с властью, равно как и польская национальная тема, поскольку значительная часть пьесы посвящена борьбе политических заключенных, находящихся в руках русских угнетателей. Но здесь есть также демоны, священник и ангелы. Эта пьеса — очень сложное произведение театрального искусства, трудное для постановки, и потому представляет собой большую проблему для польских режиссеров.
1968 год был звездным часом для театров, временем, бросившим вызов традициям, когда спектакли становились важной темой для обсуждений в обществе. В Нью-Йорке Юлиан Бек и его жена Джудит Малина пытались сломать последние барьеры традиционных постановок в своем «Живом театре» («Living Theater»). В своей гостиной в Верхнем Уэст-Сайде, Манхэттен, они занялись постановкой произведений сложных современных авторов, таких как Гарсиа Лорка, Бертольт Брехт, Гертруда Стайн, а также нью-йоркский писатель-абсурдист и обличитель общественных язв Пол Гудмен. Они устраивали спектакли в театрах и мансардах, где вместо продажи входных билетов собирали пожертвования, а позднее совершили поездку в Париж, Берлин и Венецию, не пользуясь особой известностью и имея очень мало денег. Юлиан делал эффектные и оригинальные декорации из обрезков бумаги. Он занимался постановками лишь время от времени, чаще это делала его жена Джудит (дочь хасидского раввина из Германии и честолюбивой актрисы, устраивавшей чтения классической немецкой поэзии и ставившей пьесы, особенно в стихах). Они все больше и больше увлекались политикой, гордясь тем, что сломали барьер между политикой и искусством. К 1968 году их театр стал серьезной антивоенной силой, и их спектакли обычно заканчивались не только аплодисментами, но и криками «Остановить войну!», «Освободить заключенных!» и «Изменить мир!». В ходе спектаклей мало-помалу налаживался контакт с аудиторией. Иногда актеры подавали еду зрителям, а во время одного из спектаклей прямо на сцене создавалось полотно в духе абстракционистской живописи, которое затем было продано зрителям с аукциона. В Театре шанса дальнейший ход спектакля определяли броском костей. В «Гауптвахте» Кеннета Брауна, темой которой была жестокость в тюрьмах Корпуса морской пехоты, актеры давали волю своей фантазии, изображая издевательства над заключенным.
Оригинальная постановка «Марата/Сада» Питером Бруком также оказала влияние на режиссерское искусство во всем мире. В Нью-Йорке в январе была поставлена пьеса Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», трактующая сюжет шекспировского «Гамлета» с точки зрения этих двух второстепенных персонажей. Тогда же Джозеф Папп поставил «Гамлета» с декорациями «под современность» и с Мартином Шином в главной роли. Клайв Барнс писал в «Нью-Йорк тайме»: «Гамлет, непонятный для обывателей, которые хотяТ убедиться, что Бард существует для птичек». Ричард Уоттс-младший в «Нью-Йорк пост» отзывался о постановке так: «Безумный бурлеск, временами забавная сатира, временами бессмыслица». Все это было так, однако Паппа хвалили за смелость, смелостью в то время восхищались больше всего. В апреле он поставил новый спектакль, «Волосы. Американский рок-мюзикл из жизни племен», посвященный во многом жизни хиппи и почти не имевший сюжета. Том О’Хорган, перенесший эту постановку на Бродвей, отправил актеров собирать пожертвования и раздавать зрителям цветы. Барнс в очень благосклонной, прямо-таки восторженной рецензии писал: «В одном месте, которое позднее будут называть «голой сценой», известное число мужчин и женщин (надо бы сосчитать, сколько именно) показались в голом виде с ног до головы». По поводу нудизма в «Волосах» в «Пари-матч» указывалось, что были и те, кто возражал против демонстрации голой спины Марата в постановке Брука.
В дубчековской Чехословакии подпольные драматурги вроде Вацлава Гавела и Павла Кохута стали мировыми знаменитостями, сочетая в своих сочинениях чешскую кафкианскую традицию абсурдистского остроумия с опасным слиянием политики и искусства в духе Бека. Излюбленной мишенью служила коммунистическая бюрократия. Публичный театр Паппа поставил пьесу Гавела «Меморандум» с Олимпией Дукакис в главной роли, где служащие борются против введения искусственного языка.
