Китай в эпоху Си Цзиньпина - Зуенко Иван Юрьевич

Нужно сказать, что дискриминационные ограничения не были санкционированы центральными властями, так что их можно списать на «перегибы на местах». С одной стороны, это дает надежду на то, что государство вмешается и не допустит массовой дискриминации. С другой стороны, это показывает, что ксенофобия широко распространена, неразборчива, неконтролируема, и нет гарантий, что в будущем не случится новых ее всплесков. Так или иначе, но золотые времена для жизни экспатов в Китае закончились, и «прекрасный Китай будущего», вероятно, будет эксклюзивно предназначен только для китайцев.

Еще более сложные процессы китаизации затронули религиозную сферу. Статья 36 Конституции КНР гарантирует гражданам свободу вероисповедания, однако уточняет, что «религиозные дела должны быть свободны от иностранного контроля» [118]. Поэтому в КНР официально запрещена деятельность зарубежных религиозных организаций и иностранных проповедников. Учитывая это, служители, например, Русской Православной Церкви служат только в пределах диппредставительств, а четыре православных прихода на территории КНР действуют под эгидой Китайской автономной православной церкви (КАПЦ). Как и другие официальные религиозные учреждения, они полностью подконтрольны Государственному управлению по делам религий КНР, которое было создано еще в 1950-е годы.

Среди традиционных для Китая религиозных направлений, входящих в синкретическую триаду саньцзяо

(«три учения»), буддизм является религией заимствованной — он пришел из Индии. Однако, если не считать ламаистов, теократическое государство которых было в 1951 году уничтожено Народно-освободительной армией Китая, после чего на севере Индии было создано «правительство в изгнании», буддистские общины (включая знаменитый Шаолинь ) уже давно плотно интегрированы в китайскую властную вертикаль. В каждом монастыре на видном месте висит государственный флаг с пятью золотыми звездами на красном фоне, а священнослужители принимают участие в выборах в народно-политические консультативные советы и даже вступают в партию.

Сложнее с авраамическими религиями, которые в Китае существуют уже не одну сотню лет, а счет адептов идет на десятки миллионов: мусульман — около 25–28 млн, христиан различных направлений — около 40 млн.

По отношению к исламу китайское государство ведет себя агрессивнее всего. Нужно сказать, что всех китайских мусульман условно можно разделить на две группы. Одна представляет собой этнорелигиозную общность, называемую хуэй

, — это китайские мусульмане, которые от обычных китайцев (хань) отличаются по большому счету только стилем одежды (мужчины носят тюбетейки, а женщины хиджаб) и гастрономическими предпочтениями (не едят свинину). Говорят они по-китайски. В мечети ходят, однако традиционно мечети эти находятся под плотным контролем властей, и даже архитектурно больше похоже на пагоды, только с полумесяцами. Хуэйцы веками живут рядом с ханьцами и распространены по всему Китаю, хотя и имеют небольшую автономию — Нинся-Хуэйский район в среднем течении Хуанхэ.

Вторую группу составляют представители народов, проживающих на западе Китая — на территории, которая исторически и культурно тяготеет к Центральной Азии. К ним относятся казахи, киргизы, таджики, узбеки, татары, дунсяны, салары, особняком стоят уйгуры — 12-миллионный тюркоязычный народ, являющийся титульным в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР) и, в отличие от хуэй, традиционно поддерживающий плотные связи с тюркским и арабским миром.

В 1930–40-х годах на территории Синьцзяна существовали отдельные недолговечные государственные образования, апеллируя к опыту которых, в 1980–90-х годах на территории района поднял голову региональный (синьцзянский) и этнический (уйгурский) сепаратизм, превратившийся в настоящую головную боль для Пекина. Вспышки насилия здесь случались примерно раз в десятилетие. Как правило, они были «приурочены» к ответственным для властей событиям. Так, за четыре дня до начала пекинской Олимпиады–2008 крупный теракт произошел в Кашгаре

, а спустя год, в июле 2009 года, произошло последнее на сегодня крупное волнение, центром которого стал Урумчи . «Инцидент 5 июля» вылился в волну насилия по отношению к ханьскому населению со стороны уйгуров, разгоряченных межэтническими трениями, корни которых — больше в бытовой сфере, чем в области политики.

Беспорядки, в ходе которых погибли как минимум 197 человек [119], были жестко подавлены властями. Для успокоения местного населения в апреле следующего года секретарем синьцзянского парткома был назначен Чжан Чуньсянь

, имеющий репутацию либерала: он был единственным из высших бюрократов КНР, кто завел свой собственный микроблог в популярной соцсети «Вэйбо» . Первым же решением Чжана была отмена 10-месячного запрета на использование в СУАР общедоступного Интернета. Мягкое правление Чжана несколько успокоило страсти и смогло консолидировать местную политическую элиту [120].

Однако Си Цзиньпина не устраивали методы Чжан Чуньсяня (к тому же он считался ставленником бывшего китайского лидера Цзян Цзэминя), поэтому Си было чрезвычайно важно избавиться от сторонника умиротворения уйгуров и поставить вместо него человека, способного проводить более жесткую политику. Им стал Чэнь Цюаньго

, имеющий репутацию «сильной руки», что он и доказал во время своей работы в другом «мятежном регионе» — в Тибете. Именно при Чэнь Цюаньго, который руководил Синьцзяном с 2016 по 2021 годы, проводилась политика профилактики преступности в регионе, побочным эффектом которой стали многочисленные факты нарушения прав этнических и религиозных меньшинств.

Начиная с конца 2010-х годов, «уйгурская карта» активно используется в антикитайской информационной войне со стороны Запада, поэтому нет смысла пересказывать все слухи и домыслы о происходящем в Синьцзяне — для этого достаточно провести в интернет-поисковиках несколько минут. Можно лишь добавить, что «дым действительно не без огня», судя по рассказам иностранцев, проживавших в Урумчи, Кашгаре и других городах Синьцзяна и вынужденных уехать из-за сложностей, связанных с политикой секьюритизации региона. Однако сообщения о концлагерях под видом «центров трудового перевоспитания», как минимум, нуждаются в очень серьезной и беспристрастной проверке.

В контексте главной темы очерка важно подчеркнуть, что борьба с сепаратизмом, равно как и еще с двумя проявлениями «сил зла» (экстремизмом и терроризмом), в представлении китайского руководства оказалась тесно связана с борьбой за синификацию ислама.

Как отмечает известный эксперт по международным отношениям в регионе (кстати, уйгур по национальности), по понятным причинам попросивший не раскрывать его имя: «Если раньше власти старались ассимилировать уйгуров, интегрировать их в китайское общество с помощью „пряника“: экономической интеграции, популяризации китайского языка, — то теперь упор делается на стирание религиозной идентичности. В Пекине поняли, что ислам наряду с языком и традициями является основным фактором, позволяющим уйгурам сохранять свою идентичность».