Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 2
Все, кто знал о богатейших ресурсах России и преданности ее народа, способного на любые жертвы ради веры, царя и отечества, не сомневались в том, что рано или поздно планы Наполеона потерпят крах, но очень многие испытывали страх и полагали, что ничто не сможет остановить французов в их продвижении на Петербург.
Эти страхи росли по мере того, как одна за другой, стали приходить подробные новости о вступлении французов в Витебск, битве под Красным, отступлении армии генерала Барклая к Смоленску, сражениях под этим городом, отсутствии согласия между командующими армиями и, наконец, о пожаре и захвате Смоленска французами 8(20) августа.
Многие петербургские вельможи стали припрятывать в надежных местах наиболее ценные вещи из своих дворцов. Из столицы выдворили всех французов и прочих подозрительных иностранцев и заставили их покинуть пределы России. Был закрыт французский театр, а народный гнев против всего французского достиг таких размеров, что если бы не предусмотрительность следившей за порядком полиции, на улице могли бы наброситься на любого, кто говорил по-французски или был заподозрен в симпатиях к Наполеону.
Среди этой растерянности и возбуждения умов были и те, кто сохранял хладнокровие и не разделял общей тревоги. Вместо того, чтобы впадать в отчаяние по поводу судьбы России, они находили повод для спокойствия даже в быстроте развивающихся событий и в дерзости Наполеона, отважившегося преступить старые границы российской империи. На его форсированные марши, которые быстро изматывали людей и лошадей, все большее удаление от границ Франции, центра оперативных действий и пополнения средств существования и возмещения потерь армии, смотрели, как на непоследовательность и тяжкую ошибку.
Лишь после решения генерала Барклая отступать к Москве и известия, что Наполеон оставил Смоленск и двинул свою армию в том же направлении, жители Петербурга перестали опасаться появления французов у ворот столицы.
Все те, кто сохранял в себе спокойствие и ясность разума были убеждены в том, что
1. Наполеон не станет делить свою армию, чтобы выступить одновременно против двух столиц империи;
2. Петербургу не угрожает опасность, так как на берегах Двины его охраняет корпус генерала Витгенштейна, а большое расстояние до Петербурга, трудности в виде плохих дорог, болот и песков, не говоря о военном сопротивлении с этой стороны, делали этот поход для Наполеона не только неблагоразумным, но и пагубным.
3. Чем больше Наполеон со своей армией будет углубляться на территорию старой России, тем меньше у него возможностей найти пополнение, в то время как русская армия сможет рассчитывать на постоянные подкрепления и поддержку населения, которое ненавидит французов гораздо больше, чем страшится.
4. Русские армии не дадут Наполеону подойти к Москве, и даже если они откажутся от решающего сражения, которое заставило бы его отступить, они наверняка скуют его действия вплоть до наступления ненастья, когда вся неопределенность положения, отрыв от политических и военно-административных дел вынудят его покинуть границы империи.
Как показало время, эти убеждения и расчеты полностью оправдались за исключением того, что Наполеону не удастся взять Москву.
Все те, кто окружал императора в это тяжелое для страны время, восхищались его спокойствием, активностью, твердостью, верой в Провидение, преданность своих подданных, а также его решением не соглашаться ни на какие мирные предложения до тех пор, пока враг не покинет границы его государства. И это несмотря на увещевания со всех сторон о необходимости остановить войну и начать переговоры с Наполеоном.
Тем не менее в то время как войска почти всех континентальных держав шли по России, Англия заключила союзный договор со Швецией. Эдуард Торнтон прибыл в Швецию и разместил свою резиденцию рядом с Эребру, где 13 апреля собрался государственный сейм. 12 июля 1812 года договор подписали сэр Эдуард Торнтон от имени Великобритании, и бароны Ларе Энгстрем и Густав де Веттерштедт от имени Швеции. Он содержал всего четыре статьи, третья из которых гласила: «Если из ненависти к настоящему мирному договору и восстановлению взаимопонимания между двумя странами, какая-либо третья держава объявит войну Швеции, Его Величество король Соединенного королевства Великобритании и Ирландии берет на себя обязательство в согласии с Его Величеством королем Швеции, принять необходимые меры для обеспечения безопасности и независимости их государства».
В эти же дни, когда состоялось примирение между Швецией и Великобританией, и в том же городе Эребру, был подписан мир между Россией и Великобританией. От России договор подписали генерал Питер Сухтелен и барон Николаи, а от Англии – Эдуард Торнтон. Стороны пришли к соглашению (ст. 2), «что дружественные и торговые отношения между двумя империями будут восстановлены на основе принципов наиболее благоприятствуемых нациям», и (ст. 3) «что если из ненависти к восстановлению взаимопонимания между двумя странами, какая-либо из третьих держав объявит войну какой-либо из договаривающихся сторон, оба монарха обязываются защищать друг друга»[113].
Несколько дней спустя, еще до обмена ратификациями договора, император своим высочайшим указом от 4(16) августа открыл российские порты для британских товаров.
В течение июля шли также переговоры с Испанией, договор с которой был подписан 8(20) июля в Великих Луках – маленьком городе Псковской губернии. Это был союзный договор с верховным советом действующего от имени короля Испании Фердинанда VII правительства, главная квартира которого располагалась в Кадисе. Испанскую сторону на переговорах представлял дон Франциско де Зеа Бермудес, российскую – канцлер Романцов. Обе стороны условились (ст. 2) о бессрочном действии договора и о взаимном содействии во всем, что касается общих интересов, и выразили решимость вести жестокую войну с общим врагом – императором французским. Император всероссийский признал законными генеральные и чрезвычайные кортесы, ныне в Кадисе соединившиеся, равно как и конституцию, ими учиненную и утвержденную»[114].
Как только сейм в Эребру закончил свою работу, наследный принц Швеции отбыл в финский город, куда из Петербурга направился император Александр, чтобы обсудить здесь взаимные интересы обоих государств. Наследный принц прибыл 27 августа 1812 года и был принят с уважением и почестями.
В Петербурге мы оставались в неведении относительно деталей этих переговоров и вытекающих из них договоренностей, но стало известно, что большая часть стоявшей в Финляндии российской армии была немедленно выведена из Ливонии, чтобы укрепить Рижский корпус генерала Эссена и корпус Витгенштейна. Все это и последующие новости о договорах с Англией и Испанией, а также достижение взаимопонимания между Швецией и Россией, отчасти успокоило общественность в начале кампании 1812 года.
После заключения мира с Турцией генерал Кутузов вернулся в Петербург. В дворцовой церкви в присутствии императора, членов его семьи и первых лиц империи был пропет Te Deum, что стало свидетельством всеобщего ликования по случаю мира. Однако тот, кто заключил этот мир, несмотря на свой преклонный возраст, заслуги перед родиной и раны, не был удостоен почестей со стороны окружения Александра, потому как считался опальным по причине того, что затянул переговоры с турками. А согласно принятым правилам придворные избегают или не спешат искать встреч с теми, кто лишен благосклонности государя.
Я был лично знаком с генералом Кутузовым еще со времен моей первой поездки в Петербург в 1793 году. Мы были с ним в дружеских отношениях в его бытность генерал-губернатором Литвы, потому как он снискал здесь уважение и любовь своим безупречным поведением. К тому же мне нравились в нем остроумие и приветливость, и он всегда проявлял ко мне особое уважение.
Когда я узнал о приезде Кутузова в Петербург, то с удовольствием и благодарностью вспомнил о приятных днях, проведенных с ним Вильне. Я сразу же навестил его, а потом еще несколько раз заезжал к нему, в то время как многие из его старых друзей оставили его без внимания. Он был тронут до слез. Я нашел его не таким веселым и жизнерадостным как в Вильне, но ровное настроение, присутствие духа и спокойствие в столь печальном положении, в котором он оказался, указывали в нем человека, способного достойно противостоять событиям при виде великой опасности, угрожающей его родине.
Однажды, когда я обедал у Кутузова, его без всякого объяснения вызвали к императору. Несколько дней спустя я увидел у его подъезда много карет, а комнаты его дома были заполнены военными и гражданскими чиновниками всех рангов, которые пришли поздравить его с назначением главнокомандующим русскими армиями. Когда я вошел к нему, он улыбнулся моему удивлению и по-дружески расцеловал. Он попрощался со мной, потому что уже через несколько часов должен был выехать из Петербурга и отправиться к месту назначения.
