Итоги Итоги - Итоги № 10 (2012)
Хуже татарина / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Хуже татарина
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
В продаже — этно-хоррор Наиля Измайлова «Убыр»
Издательство «Азбука» не оставляет героических попыток привить импортный жанр романа-ужастика к родным осинам: вслед за недавними «Пслоглавцами» Алексея Маврина читателю предлагается книга Наиля Измайлова «Убыр». В отличие от Маврина, оперировавшего образами русского коллективного бессознательного, Измайлов опирается на фольклор татарский — понятное дело, в хоррор-интерпретации.
Однажды утром четырнадцатилетний Наиль (имя и фамилия героя и автора полностью совпадают, так что, очевидно, автор предпочел укрыться под псевдонимом) обнаруживает, что после поездки на похороны деревенского родственника родители ведут себя странно. Они уходят с работы в необычное время, бродят ночью по квартире, то много едят, то, наоборот, голодают, источают странные запахи, а главное — нагнетают вокруг себя густой инфернальный ужас. Хуже того, ужас этот имеет свойство распространяться вширь: скоро Наиль понимает, что на старинном кладбище родители подцепили «убыра» — родственника русского упыря, жуткую тварь, которая вселяется в человека, заживо превращает его в кровожадного зомби и — главное — стремительно плодит себе подобных.
Спасаясь от нарастающей эпидемии убыризма, Наиль оказывается вынужден покинуть обжитой и привычный мир типовых многоэтажек на окраине Казани — мир школы, компьютерных игр и секции по боксу — и, прихватив восьмилетнюю сестренку Дилю, отправиться в глухой лес, чтобы найти и уничтожить самое средоточие зла. Там ему предстоит в полном соответствии с пропповской «Морфологией сказки» встретить волшебного помощника, пройти обряд инициации, выстоять в прямом спарринге с самой что ни на есть нечистой силой и в результате спасти себя и близких.
Поначалу роман Измайлова пугает вполне по-настоящему, недаром среди первых читательских откликов в блогах попался и такой: «Пришлось вставать среди ночи и зажигать по всей квартире свет». Действительно, образ околдованной матери, склоняющейся во мраке над постелью спящей дочки, или, скажем, описание зараженного убыризмом подростка, ватными руками запихивающего себе крест под левое веко, действуют так, что идея зажечь свет в коридоре почему-то не кажется вовсе уж вздорной. Однако по мере погружения героя в фольклорную среду страх рассеивается — то, что было жутким в городе, в лесу воспринимается едва ли не как норма. По мере рассеивания страха падает и уровень читательского интереса. Роман словно бы разламывается пополам: в первой части — страшно и здорово, во второй — скучно и муторно. Похоже, ближе к концу автор и сам устает от своего повествования — многие сюжетные линии у него обрываются, любовно разложенные перед читателем ключи не подходят ни к одной двери, а последовательность событий становится произвольной и необъяснимой. Роман теряет темп и внутреннюю логику, начинает пробуксовывать на каждой кочке, а в самом конце и вовсе становится совершенно нестрашным, уходя в разочаровывающую недосказанность и метафоричность.
Эта самая нестрашность — роковой порок для любого хоррора — следствие того, что автору не удается по-настоящему испугаться самому. В отличие от какого-нибудь Стивена Кинга, очевидно, живущего в плену собственных кошмаров и умеющего всерьез заразить ими читателя, Наиль Измайлов (кто бы ни скрывался за этим псевдонимом) — человек, очевидно, ироничный и просвещенный, не склонный верить в лесную нежить, а тем более ее бояться. И нежить отвечает ему взаимностью: татарские убыры, похоже, не особо верят в Наиля Измайлова и его читателей, а потому решительно отказываются их пугать. Как результат вместо драйвового, динамичного хоррора мы получаем интеллигентный и местами занимательный роман для подростков с богатым фольклорно-познавательным элементом. Не худший вариант, конечно, но все же не совсем то, чего хотелось.
Сумерки страсти / Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
Сумерки страсти
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
В прокате «Грозовой перевал»
Как ни смейся над примитивными страстями саги «Сумерки», а ведь ей мы обязаны всплеском интереса к английской классике. Настольной книгой школьницы Беллы и ее одноклассника-вампира Эдварда был именно «Грозовой перевал» Эмили Бронте. Его называли и романтичнейшим романом, и дьявольской книгой. Действительно, таков его диапазон — он позволяет трактовать историю непреодолимой страсти в любом веке как современную, не теряя при этом ее историчности. «Грозовой перевал» идеален для кино. Его экранизировали не раз — от утраченных немых версий и классического фильма Уильяма Уайлера до жарких вариаций на тему, включая снятые великим Бунюэлем в Мексике «Бездны страсти».
Но представленный на Венецианском фестивале прошлого года «Грозовой перевал» Андреа Арнольд не оказался скучным повтором уже знакомого. Наоборот — картина вызвала гневное «бу!» критиков на просмотре и неоднозначные оценки. Разве что работа оператора Робби Райана, отмеченная многими призами, всеми признается безупречной. Андреа Арнольд, хотя ей уже пятьдесят, все еще ходит в молодых режиссерах. Она работала на ТВ, писала сценарии для сериалов. Кинокарьера ее была стремительной. В 2005 году она получила «Оскар» за короткометражку «Оса». В 2006-м ее короткометражка «Красная дорога» была отмечена в Канне призом жюри, а в родной Британии наградой киноакадемии. В 2009-м то же самое случилось с ее полнометражным дебютом «Аквариум». Сегодня Арнольд одна из заметных фигур в кино Британии. От нее ждут острых социальных наблюдений и ярких художественных решений. И то и другое есть в «Грозовом перевале».
Конечно, первым делом обращаешь внимание на то, что цыган Хитклифф стал мулатом. Арнольд искала «молодого Джими Хендрикса» и нашла на роль непрофессионалов Соломона Глейва (в детстве) и Джеймса Хаусона (в юности). Но эта краска оказывается совершенно естественной для сюжета. Мистер Эрншо, владелец фермы в суровом краю Йоркшира, привозит в дом подобранного в городе чернокожего подростка. Ошеломленным домочадцам он твердит: «Это по-христиански». Старший сын мистера Эрншо Хиндли настроен к приемышу враждебно. Дочь Кэти (в детстве — непрофессионалка Шэннон Бир, в юности — Кая Скоделарио) делает его своей тенью. А Хитклифф влюбляется с первого взгляда. Их роман лишен какой бы то ни было внешней романтики. Хитклифф почти не понимает речи своих благодетелей. Говорят герои вообще мало. Холмистые пейзажи вокруг не опоэтизированы — серое полотно небес, черная грязь болот, серый камень скал, жесткая трава пустошей. Иногда камера зарывается в траву, чтобы крупно показать жука или мотылька. И тем не менее все это пронизано страстью. Субъективная камера Робби Райана действительно творит чудеса — от простых пробегов двух подростков по полям невозможно оторвать взгляд.
Арнольд выбрала из романа только небольшую часть, сделав акцент на полудетской любви героев. Хиндли дерется, уезжает учиться, возвращается с женой, теряет ее, спивается и разоряется — на все это уходит минут десять экранного времени. Мистер Эрншо умирает, два раза кашлянув. Так же быстро сходят в сырую землю, промоченную бесконечными дождями, другие персонажи. Благополучная соседская семья Линтонов, куда Кэти пойдет замуж без любви, показана мельком из окна или из-за прикрытой двери. Потому что все это увидено глазами Хитклиффа, а они хотят видеть только Кэти. Да и вообще это взгляд не вполне человеческого существа. Возможно, так избирательно видит мир собака, на разрыв сердца привязанная к хозяину. А может — вампир, жаждущий крови.
Отпели души / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
Отпели души
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
«Мертвые души» Мариинского театра на фестивале «Золотая маска»
Со школьной скамьи гнездится в мозгу твердое убеждение: фильмы, оперы, спектакли по романам классиков — всегда занудство. Между тем авторы параллельных жанров, как бабочки на свет, слетаются к классикам литературы, стремясь найти в готовых характерах нечто новое. Родион Щедрин очаровался главным прозаическим романом российской словесности еще в 1977 году, когда премьеру представлял Большой театр. Сейчас его Гоголю повезло больше: за «Мертвые души» взялся Валерий Гергиев. Его теплые отношения с живым российским классиком стали основанием для недавнего появления в Мариинке «Конька-Горбунка» и «Анны Карениной». Теперь амбициозные «Мертвые души», где вроде бы и намешано много, но все очевидно.
