Газета Завтра Газета - Газета Завтра 282 (17 1999)
И, наконец, пример четвертый. Тут должностей целый список. Она — советник Ельцина, президент Российского совета по культуре и искусству, вице-президент Международной федерации библиотек, член редколлегии журналов “Иностранная литература” и “Знамя”, парижской газеты “Русская мысль”, а еще — обратите на это особое внимание — президент российского отделения фонда Сороса.
В ушедшем в историю Гулаге была такая придурочья должность: нормировщица. От нее зависела судьба многих простых зэков, ибо за перевыполнение задания могли наградить, а за недовыполнение — наказать. Нормировщица, поставленная Соросом, определяет судьбы научных коллективов, общественных и религиозных организаций. Какими же критериями она руководствуется в распределении идущих через нее долларовых подачек? Ни чем иным, как собственными симпатиями и антипатиями, а они хорошо известны, о них она любит говорить перед всеми журналистами.
В прошлом году она обратилась с открытым письмом к Патриарху, возмущаясь тем, что в одной из епархий по указанию правящего архиерея сожгли некоторые сочинения Александра Меня, которые этот епископ счел еретическими. Думаете наша нормировщица разобралась в предмете и пришла к выводу, что эти книги не еретические? Христос с вами, в богословии она, как говорится, ни уха ни рыла — это ясно из ее многочисленных высказываний на религиозные темы. Вникать в сущность дела ей недосуг — видели, сколько у нее постов! Но одно она знает твердо: Мень — еврей, а вступаться за евреев, неважно, правы они или виноваты, — лучший способ “отметиться”. Ранние публикации отца Александра Меня действительно еретичны, так как проникнуты духом “ренанизма”, от которого он впоследствии отошел, так что сам, вероятно, одобрил бы их сожжение, но ее все это абсолютно не интересовало, ей нужно было убить других двух зайцев: обозначить свое юдофильство и поставить в трудное положение русского Патриарха.
Вот еще один ее демарш — интервью в “Независимой газете” от 3 марта сего года. Разговор идет об иконе Божьей Матери. “Она долгое время находилась в “красном” углу отдела. И каждый раз, когда я входила в этот отдел, я вздрагивала, потому что понимала, что она не должна там стоять. И мне было очень трудно объяснить моим сотрудникам, что ее надо оттуда убрать”. Дальше она поделилась тем, что ей как-то трудно бывает в Троице-Сергиевой Лавре, зато в синагоге она может молиться “замечательно”. И здесь тщетно было бы подозревать какую-то идейную причину, думать, что ей действительно там трудно, а здесь легко — она же не верит ни в сон, ни в чох, и иудаизм для нее такая же абстракция, как и православие. Зато ей известно, что православие на Западе (откуда текут доллары) находится под подозрением, а иудаизм представляет там силу, с которой все вынуждены считаться, и использует интервью для того, чтобы лишний раз “отметиться”.
Слава Богу, что я обещал привести всего четыре иллюстрации, а не больше — уже на пятую меня вряд ли хватило бы. Специально разыскал я запомнившееся когда-то место из “Мертвых душ” и перечитал еще раз. “Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальной своей действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека”. Мне и вправду было противно описывать этих персонажей, иногда начинало казаться, что это даже не придурки, а доходяги, и их белье, хотя оно чисто выстирано, источает зловоние, и блохи побрезговали бы в нем размножаться. Но это так, игра воображения, как бы сон наяву, а за свои сны, как известно, человек не отвечает. Да главное и не то, что они противны, а то, что являют “печальную действительность”. Если у нас появились придурки, значит мы попали в лагерь, ибо эта категория возникает только там. В общем-то мы об этом догадывались, но получить такое веское подтверждение своим самым худшим предчувствиям, — можно сказать, математическое доказательство — согласитесь, очень печально.
Что это за лагерь, теперь уже хорошо понятно. Сегодня мы можем не просто констатировать его существование, но и начать писать его историю. Она до удивления напоминает историю Гулага. Вспомним основные этапы развития последнего: зародыш всей системы — Соловки, затем появление морских портов-приемников, затем образование сухопутных “островов” Архипелага, затем “метастазы”, затем “окаменение”… Та же схема разрастания опухоли и здесь: все началось с устройства резерваций для недобитых местных индейцев, затем лагерный порядок распространяется на Мексику, затем на Латинскую Америку вообще, затем дает метастазы в Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке и, ободренный этим, начинает именовать себя “Новым м и р о в ы м порядком”, мечтая окаменеть в виде сплошной зоны, простирающейся от Владивостока до Лиссабона, и набраться сил для решающей битвы с Китаем. Отличие от Гулага состоит лишь в том, что там в расширяющиеся “острова” людей ввозили извне, а здесь их не тревожат — зона сама приходит к ним по месту жительства.
Пришла она и к нам, в Россию, и мы все больше превращаемся в сидящих в резервации индейцев, которыми от лица заокеанского лагерного начальства рвутся управлять придурки. Дойдет ли этот процесс до стадии окаменения, когда уже ничего нельзя будет сделать, зависит от нас самих. Последнего слова мы все-таки еще не сказали, и, дай Бог, чтобы им было твердое и решительное “нет”. Может быть, расправа над сербами, которая есть не что иное, как прелюдия к расправе над нами, пробудит нас от спячки и мы произнесем его и будем стоять на нем до конца? Бояться не надо: как пал Гулаг, так неизбежно падет и любой другой концлагерь, и придурки, при всем их подхалимском рвении перед хозяевами, его не спасут.
Федор Достоевский: “УСПЕХА РУССКИМ ДОБРОВОЛЬЦАМ”
— Федор Михайлович, что вы можете сказать о событиях на Балканах?
— Вновь сшибка с Европой (о, не война еще: до войны нам, то есть России, говорят, все еще далеко), вновь на сцене бесконечный восточный вопрос… Восточный вопрос! Кто из нас в этот месяц не переживал довольно необыкновенных ощущений и сколько было толков в газетах! И какое смущение в иных головах, какой цинизм в иных приговорах, какой добрый, честный трепет в иных сердцах, какой гвалт в иных жидах! Одно верно: бояться нечего, хотя и много было пугающих. Да и трудно представить, чтоб в России было уж так много трусов.
— Вы считаете, что Россия должна оказать помощь Югославии?
— Русскому обществу надо опять помочь славянам — разумеется, хотя лишь деньгами и кое-какими средствами.
Сербия вышла на поле, надеясь на свою силу, но уж, разумеется, она знает, что окончательная судьба ее зависит вполне от России; она знает, что только Россия сохранит ее от погибели в случае большого несчастья…
— Жители Сербии и Черногории — православные христиане, а их противники албанцы — мусульмане. Если мы будем оказывать помощь сербам, не вызовет ли это межконфессиональные розни внутри России? Та же Татария может возмутиться.
— Деликатничать же с татарами до такой степени, что бояться сметь обнаружить перед ними самые великодушные и невольные чувства, вовсе никому не обидные — чувства сострадания к измученному славянину, хотя бы и как единоверцу, — кроме того, всячески прятать от татарина все то, что составляет назначение, будущность и, главное, задачу русского, — ведь это требование смешное и унизительное для русского.
— Что представляет из себя партия либерал-пацифистов?
— В последнее время многие говорили о том, что в интеллигентных слоях наших, после летних восторгов, явилось охлаждение, неверие, цинизм и даже озлобление. Кроме некоторых, весьма серьезных нелюбителей славянского движения нашего, всех остальных, мне кажется, можно бы подвести под две общие рубрики. Первая рубрика — это, так сказать, жидовствующие. Тут стучат про вред войны в отношении экономическом, пугают крахами банков, падением курсов, застоем торговли, даже нашим военным бессилием не только перед Европой, но и перед турками, забывая, что турецкий баши-бузук, мучитель безоружных и беззащитных, отрезыватель мертвых голов, по русской пословице — “молодец против овец, а против молодца и сам овца”, что наверно и окажется. Что же собственно хотят жидовствующие? Ответ ясен: во-первых, и главное, им помешали сидеть на мягком; но, не вдаваясь в эту нравственную сторону дела, замечаем во-вторых: чрезвычайную ничтожность исторического и национального понимания в предстоящей задаче. Дело прямо понимается ими как бы за мимолетный какой-то капризик, который можно прекратить когда угодно: “порезвились, дескать, и довольно, а теперь бы и опять за дела” — биржевые, разумеется.
