Газета Дуэль - 2008_35 (583)
Прекрасно! И вот, исходя из этого, командование направления делало вывод: «По всем признакам весна должна ознаменоваться возобновлением широких наступательных действий противника… Он вновь будет стремиться к захвату нашей столицы. Но независимо от этого (!) войска Юго-Западного направления в период весенне-летней кампании должны стремиться к достижению основной стратегической цели — разгромить противостоящие силы противника и выйти на средний Днепр (Гомель, Киев, Черкассы) и далее на фронт Черкассы, Первомайск, Николаев».
Иными словами, речь шла о наступлении по всему фронту стратегического направления в 1073 километра с прорывом на глубину до 600 и более километров. Но для этого требовалось ещё свыше тридцати стрелковых дивизий и изрядное количество боевой техники. По воспоминаниям Баграмяна, Сталин сказал то же, что до него — Шапошников: «У нас не так уж густо с резервами. Мы не в состоянии удовлетворить вашу просьбу. Поэтому ваше предложение не может быть принято» (Великого народа сыновья. М., 1984. С. 187). И предложил на следующий день представить план по освобождению только Харькова силами только направления. Это потакание авантюре?
Был составлен новый план, но он тоже требовал выделения Ставкой крупных резервов, и тоже был отвергнут. Это потакание? «После напряженного труда, — пишет Баграмян, — родился третий вариант плана Харьковской операции. 30 марта в нашем присутствии он был рассмотрен И.В. Сталиным с участием Б.М. Шапошникова (того самого, «пессимиста». — В.Б.) и А.М. Василевского и получил одобрение» (там же, с.188). Теперь план предусматривал прорыв на глубину лишь 40–45 километров. От 600 до 45 — вот такое потакание авантюре.
Впрочем, известен ещё план «по овладению районом Харькова и дальнейшему наступлению в направлении Днепропетровск, Синельниково», представленный Тимошенко в Ставку 10 апреля. Видимо, это тот самый «третий вариант», о котором писал Баграмян. Как бы то ни было, а трех-четырехкратное составление плана операции уж никак не похоже на «потакание» и начало «авантюры». Не считаю уместным анализировать здесь операцию и искать виновников катастрофы — об этом написано много, — а только о недопустимости хлёстких ярлыков при суждении о наших бедах и несчастьях я и хочу сказать.
То, что Турков пишет об отношении Сталина к Шапошникову, заслуживает особого внимания: «Он испытал все «приливы любви и отливы»: то жаловавшегося (словцо-то, прости Господи! — В.Б.) маршальской звездой и назначавшегося начальником Генштаба, то гневливо смещаемого и понижаемого». Вот таким языком написана вся статья да и всю жизнь Турков пишет так: жаловавшийся звездой…
Вот, говорит, терзали человека приливы и отливы любви… Да известно ли вам, пламенный почитатель Яковлева, что этот бывший полковник царской армии ещё до маршальской звезды долгие годы занимал важнейшие должности в армии — командовал Ленинградским, Московским, Приволжским, опять Ленинградским военными округами, будучи к тому же ещё и беспартийным, и начальником Штаба РККА, как тогда назывался будущий Генштаб, был назначен тоже беспартийным. На ХVI съезде партии речь держал от имени беспартийных командиров Красной Армии.
Широко известно, с каким уважением Сталин относился к Шапошникову. В отличие от нынешних отцов отечества, Сталин, кроме узкого круга старых товарищей по партии, со всеми был «на вы» и ко всем обращался по фамилии, а Бориса Михайловича всегда величал по имени-отчеству.
И когда это Шапошников был «гневливо смещаемый и понижаемый»? Вы с Анфиногеновым за всю жизнь не шибко обременяли себя служебными должностями, больше пробавлялись членством в редсоветах да редколлегиях, сочиняли бесспорные книги о Чехове да Салтыкове-Щедрине и так дожил один даже до какого-то академика. Видимо, поэтому всякое служебное перемещение представляется вам непременно ужасной и непременно «гневливой» несправедливостью.
Да, в службе Шапошникова было немало перемещений. Но вот, допустим, после Ленинградского военного округа — Московский. Это понижение? А потом — Генштаб. Это что? После Генштаба — Приволжский округ. Вроде бы «понижение». Но, судя по всему, такова была необходимость для усиления этого округа. Вам с Анфиногеновым такие мысли в голову не приходят? В жизни вообще, а в армии особенно, бывают решения необходимые, не считающиеся с личными чувствами. Это понимают даже те, кто в армии не служил.
Да, после Финской войны в августе 1940 года на посту начальника Генштаба Шапошникова сменил Мерецков. И как же не понять: было ясно, что надвигается война, а начальнику Генштаба без малого шестьдесят годков, пенсионный возраст, к тому же не отличается крепостью здоровья, частенько болеет. Упоминавшийся генерал-полковник Франц Гальдер, занимавший в вермахте аналогичный пост, был всё-таки на два года помоложе да, видно, и покрепче здоровьем, коли дожил до 88 лет, а Шапошников прожил всего лишь 63 года. Естественно было подумать, выдержит ли он предстоящее напряжение? А хорошо показавший себя на Финской войне Мерецков был на пятнадцать лет моложе. Это не пустяк. Но имелись и другие соображения.
И вот как маршал Василевский, долгие годы работавший в Генштабе под руководством Шапошникова и хорошо знавший его, писал об этом со слов самого Бориса Михайловича: «Как он рассказывал, И.В. Сталин, специально пригласивший его для этого случая, вёл разговор в очень любезной и уважительной форме. После советско-финского конфликта, сказал он, мы переместили Ворошилова и назначили наркомом Тимошенко… Всем понятно, что нарком и начальник Генштаба трудятся сообща и вместе руководят Вооруженными Силами. Нас не поймут, если мы ограничимся одним народным комиссаром. Мир должен знать, что уроки конфликта с Финляндией полностью учтены. Это важно для того, чтобы произвести на наших врагов должное впечатление… А каково ваше мнение?
Борис Михайлович ответил, что готов служить на любом посту» (Дело всей жизни. М., 1973. С.107). Без особого труда пережил «гневливое смещение».
В июле 1941 года Шапошников вновь был назначен начальником Генштаба вместо Жукова. Тут уж было не до возраста и не до здоровья. Пора была отчаянная, немец пёр на Москву, надо было любой ценой спасать родину. И на этом посту в самые тяжкие дни и ночи он простоял почти год. А ему до сих пор и памятника нет. Зато воздвигли памятники Колчаку и Окуджаве, скоро поставят Чубайсу и Новодворской…
В мае 1942 года Шапошников передал бразды правления Генштабом своему талантливому ученику генералу Василевскому, но при этом остался заместителем Народного комиссара обороны, т. е. самого Сталина. Какое понижение! — вопиёт Турков, никогда в жизни не понижавшийся, а только восходивший всё выше и выше вплоть до статуса президентского пенсионера…
Ещё критик похваливает Шапошникова как человека, который «рисковал высказывать мнения «вразрез» с «высочайшей волей». Вот диво: написал книгу о великом сатирике Салтыкове-Щедрине, а не понимает, что так любимые им кавычки — самое убогое средство иронии или сарказма. Думает, что коли написал «высочайшая воля», «пессимист» Шапошников, «вразрез» и т. п., то уж точно пригвоздил кого-то. Хоть раз Щедрин прибегал к этому средству? И в своём увлечении порой доходит до бессмыслицы: ведь хочет сказать, что Шапошников высказывался действительно вразрез мнению Сталина, но берёт это слово в кавычки, и оно уже неизвестно что означает.
Однако тут не до этого. Тут замшелое долдонство в духе Сванидзе. Вот ведь что писал Жуков: «Стиль работы Ставки был, как правило, деловой, без нервозности, своё мнение могли высказать все. И.В. Сталин ко всем обращался одинаково строго и довольно официально. Он умел слушать, когда ему докладывали со знанием дела. Как я убедился за долгие годы войны, И.В. Сталин вовсе не был таким человеком, которому нельзя было ставить острые вопросы и с которым нельзя было спорить и даже твердо отстаивать свою точку зрения. Если кто-нибудь утверждает обратное, прямо скажу: их утверждения неправильны». Вот что сказал маршал Жуков критику Туркову и его другу. Да разве один Жуков писал так!
Как видим, в статье немало странностей и противоречий. Это сказалось и в том, что книгу критик расхвалил, а о самом авторе, который с апреля 1943 года был на фронте лётчиком, сообщил информационной скороговоркой: «сбивал фашистские самолёты — и сам бывал сбитым, горел под парашютным куполом, еле дотягивая (а то и не…) до своего переднего края».
Ну, как можно! Таком тоном говорят: «И он ходил в гости. И к нему ходили…» Ведь читателю интересно, сколько именно автор сбил самолётов, сколько раз сбивали его. Неужели он не помнит? Почитайте Юрия Мухина. Он знает даже, сколько раз сбивали немецких асов, а тут — герой рядом, давний друг критика, а он о нём так небрежно. Ведь вон же сам-то Анфиногенов в упоминавшейся книге обстоятельно пишет о лётчиках А.Алелюхине, В. Лавриненкове, И. Пстыго, ныне здравствующем, и о других — сколько боевых вылетов, сколько сбили самолётов и т. д. (С.36–40). А тут…
