Мариэтта Шагинян - Путешествие по Советской Армении
Но самое главное, решающее, великое значение этой книги было в найденном Абовяном основном ее человеческом содержании, том простом, первом, что двигает людскою историей, составляет нерв жизни и отдельного человека и целого народа. Абовян нашел не «побочную» тему, не случайный материал, не голую выдумку, хотя бы и остроумную, нет, — но по примеру тех русских книг, где он читал «о любви, о дружбе, о привязанности к отчизне, о смерти, о борьбе», армянский писатель нашел основную тему — тему о родине, о борьбе за свободу народного развития. И он понял, что создание родной литературы невозможно без правды, без реального знания родной жизни, и прежде чем засесть писать, он «начал обдумывать все, что с детства слыхал и видел», то есть действительный опыт жизни.
Роман Абовяна имел огромнейшее значение для армян. Он указал реалистический путь развития всей новой армянской литературе. Аштаракский писатель Перч Прошьян рассказывает, как однажды, когда он, молодым человеком, промокнув от дождя, постучался в Тбилиси к своему земляку, тот положил перед ним только что изданный томик «Ран Армении» (он вышел из печати уже после смерти Абовяна). Прошьян погрузился в чтение и с первых строк испытал настоящее потрясение.
«И чего только не происходило со мной! Хорошо, что хозяин дома ушел и при мне никого не было, а то стоило бы меня связать и отправить в дом сумасшедших»,—
рассказывает он в своих воспоминаниях. А когда хозяин вошел в комнату, он обрушился на него: «Скажи, что это? Что делает с нами Абовянц?»[72] И тут же захотел продолжить дело, начатое Абовяном.
«Купил я в магазине бумаги и чернил, на пять копеек хлеба взял в пекарне и на целый день заперся в своей комнате. Превратив свое колено в стол, писал. Писал я „Сое и Вартитер“».
Аштаракская повесть Перча Прошьяна до сих пор служит в своем роде энциклопедией деревенских армянских обычаев Аштарака. Он тоже не выдумывал. Под влиянием Абовяна он брал жизнь, реальную жизнь, какой она была вокруг него.
Огромным было значение «Ран Армении» и для Микаэла Налбандяна, блестящего армянского публициста, одного из интереснейших революционных демократов середины прошлого века в России. Принадлежавший ему экземпляр романа весь испещрен его замечаниями, а сам он называл Абовяна «замечательным сыном армянского народа»[73]. Микаэл Налбандян был другом Герцена и Огарева, встречался с Бакуниным и И. С. Тургеневым, сидел одновременно с Чернышевским в Петропавловской крепости и умер в ссылке от чахотки. Вот что писал М. А. Бакунин в письме к жене своего брата, И. С. Бакуниной, 16 июня 1862 года о Налбандяне:
«Он золотой человек — весь душа и весь преданность…»
И в письме к самому Налбандяну от 24 апреля 1862 года:
«…вы так полюбились старому Тургеневу…»[74]
Очень высоко ценили Налбандяна Герцен и Огарев. В совместном своем письме к Серно-Соловьевичу они рекомендовали его в сердечнейших словах, полных высокой моральной оценки:
«…золотая душа, преданная бескорыстно, преданная наивно до святости…»,
«…преблагородиейший человек; скажите ему, что мы помним и любим его».
А в письме к Тургеневу А. И. Герцен еще раз подтвердил эту оценку:
«…записку эту тебе доставит благороднейший и добрейший доктор медицины и армянин Налбандов. Прими его мило; он вполне заслуживает»[75].
Не забудем, что «преданность до святости» относится к революции, что все это писалось революционными демократами Герценом и Огаревым в 60-х годах прошлого века. Всей своей деятельностью, своим прекрасным и чистым творческим обликом, своей принципиальностью, своими неутомимыми, страстными выступлениями в армянском журнале «Северное сияние» против реакционных сторон тогдашней армянской жизни, против буржуазии, кулачества, духовенства, наконец своей смертью борца Налбандян завещал армянам помнить об основных потребностях народа, служить им, быть в неотрывной связи с передовым фронтом великой русской культуры. И завет его не остался бесплодным. Поколения передовой армянской молодежи воспитались на его статьях. Много армян, ставших позднее большевиками, обязаны первым пробуждением своего революционного сознания литературному наследству Налбандяна. Воспитывающее влияние оказало оно и на передовой отряд армянских писателей.
В стихах армянских поэтов начинают звучать гражданские мотивы. Талантливая поэтесса Шушаник Кургинян[76], родом из города Александрополя, под влиянием революции 1905 года пишет стихи, направленные против «ликующих и праздно болтающих». Прямым учеником Налбандяна называет себя первый армянский пролетарский поэт Акоп Акопян[77], выдвинувшийся в конце прошлого века. Если в стихах Кургинян социальные мотивы затронуты еще наивно и несмело, окрашены жалостью и жертвенностью, то поэзия Акопяна уже настоящая поэзия борьбы. С 1904 года Акопян — в рядах фракции большевиков РСДРП; он ведет пропагандистскую работу, откликается на политические события живыми и яркими стихами, бичует «националистов», «эстетов», ушедших от жизни, вводит в поэзию тему индустриального труда. Он сам сказал о себе, что своими стихами пел:
…бодрости песнь тем, кто духом упал…
Потрясавшую землю я пел мировую грозу…
Человечества веру воспел в грядущий путь…
Чудеса я воспел, рожденные в жестких руках,
Победной борьбы этих рук величавый размах[78].
На всех этапах революционной борьбы, а позднее советского строительства, раздавался его бодрый и мужественный голос поэта-большевика. Он был в стихах партийным пропагандистом, несшим в массы важнейшие партийные лозунги. Его стихотворение «Еще удар», написанное в Тифлисе в октябре 1905 года, откликается на выпущенное 26 марта того же года Кавказским союзным комитетом РСДРП воззвание «Что выяснилось?», обращенное ко всем кавказским рабочим. В этом воззвании говорится, что после петербургского восстания царское правительство дрогнуло. «Оно издало даже „прокламации“, где умоляет пролетариат сжалиться над ним и не „бунтовать“! Что все это значит? А то, что пролетариат — сила, что в пролетариате царское правительство видит самого страшного, самого беспощадного врага, своего могильщика… Пролетариат — вот то ядро, которое сплотит вокруг себя всех недовольных нынешними порядками и поведет их на штурм царизма». И в меру своих поэтических сил армянский поэт-большевик в ответ на поставленную в воззвании цель: «Организовать восстание — прямой долг нашей партии», несет в массы задание партии:
ЕЩЕ УДАР
Рабочие! В борьбе собой
Пожертвую, но снова — в бой!
Еще удар, чтоб трон царя
Стал прахом и взошла заря!
Герои в битву шли стеной.
Их кровь, их жизнь была ценой,
Чтобы свалить царя. Но он —
Увы, еще не сокрушен!
Царь о пощаде молит нас?
Не стать бы жертвой нам сейчас.
Построимся плечо в плечо,
Удар еще, удар еще,
Еще удар, чтоб трон царя
Стал прахом и взошла заря![79]
Вместе с русским народом и другими народами, населявшими Россию, армяне принимают активнейшее участие в освободительной борьбе, неуклонно возраставшей с конца прошлого века и завершившейся Великой Октябрьской социалистической революцией.
Условия, в каких находилась основная масса трудящихся армян, были нелегки. У себя в Закавказье, там, где хозяевами предприятий были капиталисты-армяне, — рабочим армянам приходилось получать меньше заработной платы, нежели та, которую получали рабочие в центральных губерниях России. Так, в 90-х годах прошлого века на Алавердских рудниках за шестнадцатичасовой рабочий день армянин получал от 20 до 70 копеек.
Земля была собственностью помещиков и монастырей. В лорийской деревне Ахпат, например, из 10 тысяч десятин земли 8500 принадлежали помещику, князю Баратову, 500 — другим помещикам, 500 — монастырю, и только оставшиеся 500 — всей основной массе крестьянства, которой ничего не оставалось, как на кабальных условиях брать в аренду землю у того же Баратова. Тяжелую участь армянского крестьянского мальчика из семьи бедняка описал Ованнес Туманян в рассказе «Гикор», бессмертном по своей художественной силе. Своими руками на явную гибель вынуждены были отцы отводить изголодавшихся, несчастных детей в город на «учебу» к купцам и ремесленникам, превращавшуюся в жесточайшую форму эксплуатации. Горькую долю вечной труженицы, армянской крестьянки, подслушал Ованнес Туманян в народной песне о веретене, превратившейся под пером поэта в жемчужину армянской лирики.
