Ричард Сеннетт - Коррозия характера
Так как пирамидальные иерархии заменяются более свободными сетевыми структурами, люди, которые меняют работу, чаще испытывают то, что социологи назвали «неопределенные движения вбок». Это движение, когда человек фактически движется «вбок», в то время как сам он убежден, что движется вверх в этой нежесткой сетевой системе. Это движение, напоминающее движение краба, происходит, как говорит социолог Мануэль Кастельс, даже если доходы становятся более поляризованными и неравными; категории и характеристики работы становятся все более аморфными[65]. Другие исследователи социальной мобильности делают акцент на том, что называется «ретроспективными потерями» в гибкой сетевой системе. Поскольку люди, которые рискуют, предпринимая некие продвижения в гибких организациях, часто испытывают недостаток в основательной информации о том, к чему может привести их новое положение в сетевой системе, то только в ретроспективе они осознают, что приняли неверное решение. Они бы, конечно, не пошли на тот или иной риск, «если бы они только знали…». Но организации так часто находятся в состоянии внутреннего движения, что бесполезно даже пытаться разработать способ рационального решения относительно своего будущего, базирующийся на теперешней структуре вашей компании[66].
Наиболее целенаправленные расчеты, которые люди стремятся произвести, планируя «передвижения», касаются зарплаты: будут ли они зарабатывать больше или не будут. Статистика по заработной плате при смене места работы в теперешней экономике не внушает оптимизма. Сегодня люди, меняя работу, больше теряют, чем приобретают: 34 % — значительно теряют, 28 % — значительно приобретают. (Посмотрите, пожалуйста, таблицу 8.) При предыдущем поколении цифры были почти обратными; вы больше приобретали, когда переходили в новую компанию, чем, если бы просто получили повышение в той же самой компании. Даже при этом уровень динамики смены рабочего места ради другой компании был тогда ниже, чем сегодня. Такие факторы, как «надежность работы» и «приверженность компании», удерживали людей на одном месте.
Прослеживание статистических траекторий, которые определяют эти модели, требует, это я хочу подчеркнуть, комплексного «набега» в дебри статистики, чтобы учесть возраст, классовое происхождение родителей, расу, образование и просто удачу. Но вопросы едва ли становятся понятнее, даже если вы их четко разграничите. Оказывается, например, что брокеры, которых выгнали за «плохие результаты», выиграют от перемены места работы с вдвое большей вероятностью, чем брокеры, которые, как они говорят, покинули фирму «добровольно». Причины этого не являются самоочевидными. Мало кому удастся провести свои собственные исследования.
По этим трем вышеупомянутым причинам позиционная мобильность в современном обществе часто является смутным процессом. Она контрастирует, например, с системой переговоров между профсоюзами, которые представляли интересы крупных групп работников, и менеджерами. Обе эти стороны равно контролировали большие институты. Такие отношения делали понятными коллективные повышения и понижения дохода, так же, как повышение или понижение по службе. Такие «сделки» между трудом и управлением были вполне недвусмысленными и ясными. По образному выражению бизнес-аналитика Розабет Мосс Кантер, сейчас «старые бюрократические слоны учатся танцевать»[67]. Частью этого нового «танца» стало сопротивление четким переговорам в больших организациях, а вместо этого — внедрение более флюидных и индивидуализированных траекторий продвижения по службе или повышения заработной платы. В «Дженерал Моторс», например, шкала оплаты труда и определение рабочих функций бесконечно более сложны сегодня, чем в середине века, когда Даниел Белл описывал жесткий коллективный режим управления.
Если люди не знают, что произойдет, когда они рискнут сделать ход, зачем тогда играть? В этом отношении бостонская пекарня является интересным случаем, «кейсом», потому что фирма никогда не сокращала свои операции; напротив, она постоянно ищет рабочих. Людей отсюда не вытесняют; наоборот, служащие уходят добровольно, как в том случае, когда мужчина заявил мне: «Я не буду заниматься этим всю оставшуюся жизнь». Топ-менеджеры, оправдываясь по поводу этих уходов, обращают внимание на то, каким безопасным, привлекательным и современным стало это предприятие. Родни Эвертс менее склонен оправдываться, но и он сбит с толку: «Когда кто-то говорит, что здесь нет будущего, я спрашиваю, а чего он хочет. Но они не знают; они говорят мне, что человек не должен застревать на одном месте». К счастью, в настоящее время рынок труда для низкооплачиваемых рабочих в Бостоне достаточно велик, но все равно есть что-то странное и удивляющее в самом этом импульсивном желании уйти.
Когда я рассказал Эвертсу о социологических описаниях «структурных дыр», он ответил: «Вот и наука показывает нам, что человеческие существа, влекомые к опасности, подобны мотыльку, влекомому к огню». (Как я уже говорил, он прилежный читатель Шекспира.) И все-таки желание идти на риск, желание, зачастую слепое и безоглядное, нередко объясняется в большей степени культурным набором мотиваций.
Всякий риск есть путешествие в неизведанное, но при этом путешественник обычно держит в своем сознании некую точку назначения. Так, Одиссей хотел найти дорогу домой, а Жюльен Сорель стремился найти путь в высшее общество.
Современная культура риска — весьма своеобразная: неудача в «передвижении» воспринимается как знак поражения, а стабильность рассматривается, как «жизнь при смерти». Поэтому сам пункт назначения значит меньше, чем акт отправления в путь. Огромные социальные и экономические силы формируют это настойчивое стремление к «отъезду»: разупорядочивание институтов, система гибкого производства — уже сами эти вполне материальные реальности «отправляются в море». Остаться на месте — значит, быть оставленным «на берегу».
Поэтому уже само по себе решение отправиться в путь кажется подобием достижения цели; что имеет решающее значение, так это то, что вы решили порвать с прошлым. Многочисленные исследования принятия рискованных решений указывают на то, что стимулирующее возбуждение нисходит на людей, когда они в первый раз решают порвать с прошлым, «отбыть». Это справедливо и в отношении Розы. Но после наступления такого состояния внутреннего возбуждения история отнюдь не кончается. Роза, открытая риску каждый день, всегда должна была начинать заново. Математика шанса, изначально гнетущая, была осложнена для нее еще и этим корпоративным миром, в котором она никогда не знала, какие ставки на кону. Эта неопределенность — реальность и для других, стремящихся к большим деньгам или лучшему положению.
У людей, вроде тех пекарей, со слабыми или поверхностными «привязками» к работе, мало «причин», чтобы оставаться «на берегу». Некоторыми материальными «метками» путешествия могли бы стать изменение места работы или повышение заработной платы, но «боковые движения», «ретроспективные потери» и неясность с моделями заработной платы стирают эти «метки» движения вперед. Поэтому ориентировать самого себя в такой ситуации становится все труднее, намного труднее, чем в классовой системе прошлого.
Не то чтобы неравенство и социальные различия исчезли, отнюдь нет. Скорее, это выглядит так, будто вы, приводя себя в движение, как бы вдруг «подвешиваете» собственную реальность; человек не так уж много рассчитывает, рационально выбирает, он просто надеется, что после разрыва с прошлым ему что-нибудь подвернется. В литературе, посвященной проблеме риска, много рассуждений о стратегии и «игровых планах», затратах и доходах, но все это существует в некоем виде эдакого академического мечтания. Риск в реальной жизни имеет более элементарный стимул — страх бездействия. В динамическом обществе пассивные люди исчезают с арены.
Может показаться, что идти на риск было бы много легче, если бы действительно было возможно осуществить мечту академических стратегов — рассчитать будущие приобретения и потери рациональным способом, сделать последствия риска предсказуемыми. Но современный капитализм организовал некоторые виды риска в таком стиле, когда ясность и четкость — уже не вдохновляющие факторы. Новые рыночные условия вынуждают многих принимать на себя весьма основательные риски, хотя при этом «игроки» знают, что вероятность выигрыша мизерна.
Чтобы проиллюстрировать эту идею, я бы хотел поразмыслить над случайным замечанием, которое сделала Роза однажды пополудни, о том, что происходит каждый раз, когда кого-то из «черных пиджаков» выгоняли из рекламного агентства. «К нам, — сказала она, — приходили толпы людей, которые выстраивались в очередь, они стояли даже на улице, сотни резюме, „молодняк“: они умоляли нас дать им только возможность пройти собеседование». Проблема слишком знакомая: существует большой переизбыток квалифицированных молодых работников во многих сферах труда, например, в архитектуре, академической науке, юриспруденции и т. д.
