Итоги Итоги - Итоги № 1 (2014)
Денежные вливания в предстоящие Игры оцениваются в 51 миллиард долларов и оставили далеко позади все затраты на проведение прошлых Олимпиад. Но это отнюдь не позволяет надеяться, исходя из теории олимпийских деловых циклов, что российскую экономику после большого спортивного праздника ждет подъем.
Время и место
Необходимо учитывать такой момент. «Классический деловой цикл — повторяющийся, олимпийский — уникальный, — говорит Рустем Нуреев. — Классический последовательно развивается, а олимпийский может усилить или ослабить его. Если он начинается в период спада, то помогает экономике страны быстрее выйти из состояния кризиса и депрессии. Если же стартует в период оживления или подъема, то создает предпосылки для ускорения экономического развития. Таким образом, он может, с одной стороны, сгладить циклические колебания, а с другой — усилить их. С долей условности можно провести аналогию с мировыми войнами. Для отдельных стран мировая война сопровождалась разрушением материальных ценностей и перенесла их в точку кризиса, создавая предпосылки для будущего оживления и роста. В других странах, например в США, война была равносильна фазе подъема. Поэтому после ее завершения неизбежно наступил спад и кризис».
Есть и еще одно отличие классического экономического цикла от олимпийского. Первый более или менее одинаков и в больших, и в малых странах. А второй все же оказывает гораздо более существенное воздействие на экономику малых стран, чем на макроэкономические показатели больших. И потому в случае с сочинской Олимпиадой нам в первую очередь однозначно остается надеяться на высокие спортивные достижения, а уж за ними, возможно, последуют и экономические.
Трехкратная / Спорт / Спецпроект
Трехкратная
/ Спорт / Спецпроект
Ирина Роднина — о пропавшей контрольно-следовой полосе на границе с СССР, о Жуке, пришпиленном к странице «Известий», о коварной улыбке Протопопова и слезе олимпийской чемпионки, а также о том, как сладостно чувствовать себя посланной на три буквы — ЗМС
Кажется, Ирина Роднина рассказала о себе все, что могла. И даже больше. Об ангине, из-за которой, стремясь вышибить клин клином, встала в детстве на коньки, о трех олимпийских победах, о слезе после триумфа в 1980-м в Лейк-Плэсиде, о трудностях ухода из большого спорта, об Америке, куда в 90-м уезжала на два года, а задержалась на десять… Вроде все говорено-переговорено, но всякий раз при новой встрече Ирина Константиновна вспоминает детали, заставляющие по-иному посмотреть на ее, казалось бы, изученную в мельчайших подробностях жизнь…
— Предлагаю поиграть в города. Буду называть место, а вы, Ирина Константиновна, рассказывать, что у вас с ним связано .
— Давайте попробуем. Начинайте.
— Москва, парк Прямикова, год 1954-й…
— Да-да, был такой революционер, не скажу, чем именно прославился, но его имя дали парку, где меня впервые поставили на коньки. Мы жили в 1-м Гончарном переулке, а на другой стороне Таганской площади за универмагом «Звездочка», который сохранился до сих пор, располагался парк. Хотя слишком громко сказано: парк. Маленький сквер! Иногда проезжаю мимо на машине, и голова автоматически поворачивается в том направлении…
— Сердце не екает?
— Честно? Нет. Впрочем, однажды все же попросила водителя остановиться, зашла. Захотелось взглянуть, многое ли внутри изменилось. Я ведь любила парк не за каток, а за прекрасную детскую площадку, на которой стоял игрушечный трамвайчик. В нем разрешалось крутить ручки, сидеть в кабине вагоновожатого, звонить в колокольчик… Увы, трамвая не обнаружила. Построили новые горки, качели, но не осталось того, что напомнило бы мне детство. Впрочем, в парк Прямикова я ходила недолго и через короткое время перебралась в расположенный двумя троллейбусными остановками далее парк имени Жданова. Сейчас его переименовали в Таганский. Там уже была секция фигурного катания. С одной стороны парк граничил с райкомом КПСС, а с другой — с Покровским женским монастырем, который закрыли в двадцатые годы прошлого века. Собственно, парк и разбили на месте бывшего монастырского кладбища, сменив могильные плиты и надгробья на гипсовых девушек с веслом… В той секции я занималась года два или три, пока не перешла в другую, находившуюся в Марьиной Роще. Ох уж эта вечная езда на автобусе номер 24! Садилась на Таганке и ехала, ехала… Казалось, дорога никогда не закончится, хотя, понятно, тогда никто и в страшном сне не мог вообразить сегодняшних пробок, дороги были практически свободны. Сначала меня отвозила мама, потом стала ездить сама. От долгой тряски в автобусе нередко становилось не по себе, начиналось головокружение, тошнота. Выходила на остановке, чтобы чуть отдышаться, и продолжала путь. Так — в несколько приемов. Не езда, а мучение! И позже не любила вращения в фигурном катании, от них сразу ухудшалось физическое состояние. До рвоты…
— Слабый вестибулярный аппарат?
— Дело в другом. Это из-за желудка. Если его долго и упорно взбалтывать, всякое может случиться. По крайней мере, в моем случае. Что поделать, укачивает человека… Но продолжим экскурсию по Москве полувековой давности. В 61-м году на Ленинградке построили Ледовый дворец ЦСКА, равного которому не было в стране. Группу фигуристов набирал чемпион СССР Лев Михайлов, и меня тоже взяли. Зимой мы катались на Песчаной улице, лед заливался на площадках под открытым небом. Когда становилось теплее, перебирались под крышу. Сначала я тренировалась у чешской пары Соня и Милан Валун, а после Олимпиады 1964 года из Ленинграда переехал Станислав Жук. Первое время ему было совершенно не до нас: пара Татьяна Жук — Александр Гаврилов, которую тренировал Станислав Алексеевич, распалась, и он срочно готовил программу для Тани, своей сестры, и ее нового партнера Александра Горелика. Через год те стали бронзовыми призерами чемпионатов мира и Европы, Жук наконец-то смог уделить внимание и нам, занялся командой.
— Вы уже выступали вместе с Улановым?
— Нет-нет! Соня и Милан еще в 63-м пробовали определить меня в пару — как самую легкую среди армейских фигуристок, я даже участвовала в командном чемпионате Советского Союза, но большую часть времени все-таки продолжала кататься с одиночницами. Жук окончательно решил, что мне пора выступать с партнером, и поставил к Алексею Уланову. Дебютировали мы в декабре 1966 года на международном турнире «Московские коньки».
— А в 69-м стали чемпионами Европы. Гармиш-Партенкирхен — следующая наша остановка. Точнее, ваша, Ирина Константиновна.
— Тогда уж не остановка, а взлет. Но вы сделали резкий скачок во времени. Надо отмотать на год назад и вспомнить шведский Вестерос. Это мой первый чемпионат Европы. После короткой программы мы с Лешей шли третьими, оба дико испугались собственной наглости, напортачили в произвольной и благополучно откатились на пятое место, пропустив вперед не только Белоусову с Протопоповым, но и Москвину с Мишиным. В итоге пролетели мимо Олимпиады 68-го года, поскольку заранее было известно, что третьей советской парой в Гренобль поедут Жук и Горелик. Задним числом понимаю: на тех Играх нам вряд ли что-нибудь светило, мы еще не набрались опыта и почти наверняка погорели бы. Но тогда я очень огорчилась, не попав на главный старт четырехлетия. Хотя воспоминания о Вестеросе у меня все равно остались самые светлые. Все дни, пока проходил чемпионат Европы, не покидало чувство, будто я в сказке. Это же был мой первый выезд за границу. Мы летели из Москвы в Стокгольм, и всю дорогу, пока не начали снижаться, я смотрела в иллюминатор, надеясь увидеть вспаханную контрольно-следовую полосу, отделяющую Советский Союз от остального мира... Разумеется, с высоты восьми тысяч метров ничего не заметила, главное потрясение ждало меня на земле. Вестерос — городок небольшой даже по шведским меркам, но каким же красивым он показался! Шла вторая неделя января, с улиц еще не убрали рождественскую и новогоднюю иллюминацию, почти в каждом окне стояли зажженные электрические свечи, пирамидки, елочки, и я завороженно смотрела на это волшебство. Как вы догадываетесь, потом много где побывала, разные красоты повидала, но картинка зимнего Вестероса до сих пор стоит перед глазами.
