Владимир Губарев - Моя «Правда». Большие тайны большой газеты
– У вас были сомнения, что первая бомба, ну, не получится, что ли, не сработает?
– Нет. То количество плутония, которым мы располагали, свидетельствовало: так и будет, как мы рассчитывали. Провала мы не боялись. Экспериментально все было проверено. Помню такой эпизод. На одной из сборок на стенде, где шли окончательные проверки, появился Л. Б. Ванников. Подходит он поближе – и счетчики начинали считать. Он был крупный мужчина, масса большая – вот часть нейтронов и возвращалась. Он подходит и отходит, счетчики считают… Ванников возглавлял инженерную часть проекта. Перед войной он сидел. Потом его освободили – выдающийся был организатор. И во время войны, и в нашем проекте… Так вот, во время этого эпизода мы поняли: бомба обязательно сработает.
– А как же радиация, облучение?
– Не спорю, к ней мы относились весьма легкомысленно… Да и, впрочем, мало что знали. Конечно, по мере возможностей предохранялись… Уже в те годы биологи и медики всеми проблемами радиационной защиты начали заниматься серьезно. Особенно после взрыва первой бомбы. Повторяю, ничего неожиданного при первом испытании не случилось – практически все было нам известно.
– Вы постоянно дублировали американцев на первом этапе?
– Нет, конечно. Пожалуй, лишь при первой бомбе. В последние годы появились статьи, где американцы пытаются представить, будто мы ничего не сделали сами, а все украли у них. Но недавно американские специалисты побывали у нас. Убедились, что работы идут на одном уровне, на равных. По первой бомбе мы использовали данные Фукса, это так. Но дальше мы шли своим путем, а что касается водородной бомбы, то Тамм и Сахаров сделали главное. У нас было два отдела. Одним руководил Сахаров, другим – Зельдович. Они работали вместе. Поэтому неверно приписывать все Андрею Дмитриевичу. Бесспорно, он – гениальный человек, но создание водородной бомбы – это и Сахаров, и Зельдович, и Трутнев… А американцы в конце 49-го – начале 50-го наделали много ошибок и не могли найти дальнейший путь…
– Вы были на испытаниях водородной бомбы?
– Конечно. На расстоянии 70 километров. На краю поселка находилось здание, а внизу будто амфитеатром были расположены скамьи. Там много военных, они учились, точнее – пытались понять, что такое бомба… Мы с Игорем Васильевичем наверху… Взрыв был в воздухе, бомбу сбрасывали с самолета. Ударная волна пришла через три минуты, она сорвала со всех военных фуражки. Потом они не могли их долго найти… После взрыва поехали мы на место, то есть под точку взрыва, увидели, как «вздулась» земля… Очень страшное это оружие, но оно было необходимо, чтобы сохранить мир на планете. Я убежден, что без ядерного сдерживания ход истории был бы иным, наверное, более агрессивным. По моему убеждению, ядерное оружие необходимо для стабилизации, оно способно предупредить большую войну, потому что в нынешнее время решиться на нее может только безумец. Пока современное ядерное оружие есть у нас, оно отвечает самым жестким требованиям. Но, тем не менее, я постоянно напоминаю о безопасности, о комплексе мер, которые должны ее обеспечивать. На мой взгляд, сегодня – это главная проблема. Остальное мы уже решили в прошлом…– А что представляет из себя «современное ядерное оружие»?
– Это довольно тонкое и изящное, я бы сказал, сооружение. Все – и способ возбуждения детонации для получения сходящейся сферической волны, и способ размещения плутония, компоновка, – тут много тонкостей, остроумия. И этими конструкторскими деталями нельзя делиться ни с кем, потому что можно дойти до очень широкого распространения оружия.
С точки зрения «ведомства Берии», у Харитона грехов было вполне достаточно, чтобы быть до конца жизни в одном из лагерей ГУЛАГа. И дело не только в национальности – преследование евреев с присущим сталинизму размахом началось уже после того, как Харитон и многие его коллеги были прикрыты «атомным щитом», который они же и создавали. Нет, были у семьи Харитона «грехи» и значительней…
Отец в 1922 году был выслан из стран как «идеологически вредный элемент». Он обосновался в Риге. В 1940 году после вступления в Прибалтику советских войск был арестован и отправлен в лагерь, где и погиб.
Мать – актриса. Работала в Художественном театре. Уехала на гастроли в Германию и не вернулась.
Сестра оказалась на оккупированной фашистами территории, что в те времена было серьезным преступлением…
Да и сам Юлий Борисович выезжал в Англию, где работал у Резерфорда. При возвращении домой побывал в Берлине, а там, вероятнее всего, мог встречаться со своей матерью…
В общем, одного из руководителей Атомного проекта любой, даже самый заурядный следователь Берии мог в любой момент обвинить и в шпионаже, и в предательстве Родины.
Не сомневаюсь, что с этим ощущением Харитон жил и работал. Но вспоминать об этом не любил.
Однажды я расспрашивал его:
– Сахаров как-то сказал о создании ядерного оружия: «Я тоже прилагал огромные усилия, потому что считал: это нужно для мирного равновесия. Понимаете, я и другие думали, что только таким путем можно предупредить третью мировую войну»… Вы согласны с ним?
– Конечно. Надо было обеспечить оборону страны. В коллективе ученых была спокойная и напряженная работа. Спайка, дружба крепкая… Хотя, конечно, без сукиных сынов не обходилось… Однажды приезжаю на комбинат, Игорь Васильевич Курчатов пригласил, у него день рождения был. Выпили в компании… А потом один из сотрудников приходит ко мне и говорит: «Если бы вы знали, сколько на вас писали!» Я понял: доносчиков хватало – везде были люди Берии.
– Вы часто контактировали с Берией?
– Сначала все проблемы решали через Курчатова. А потом приходилось и мне общаться…
– Он считался с Вами?
– Вынужден был… Берия знал, что в нашем деле он ничего не понимает… Он, повторяю, вынужден был выслушивать нас… К примеру, был такой случай. Где-то в начале 50-х годов приехала к нам комиссия по проверке кадров. Члены комиссии вызывали к себе руководителей на уровне заведующих лабораторий. Расспрашивала комиссия и Льва Владимировича Альтшуллера. В частности, ему был задан и такой вопрос: «Как вы относитесь к политике советской власти?» Альтшуллер резко раскритиковал Лысенко, мол, он безграмотный и опасный человек, а власть его поддерживает. Естественно, комиссия распорядилась убрать Альтшуллера. Ко мне пришли Зельдович и Сахаров, рассказали о комиссии. Я позвонил Берии, тот сказал: «Он вам очень нужен?» «Да», – ответил я. «Хорошо, пусть остается», – нехотя, как мне показалось, сказал Берия. Альтшуллера не тронули… Кстати, в присутствии Сталина Берия сразу же становился другим, спесь мгновенно слетала…
– Вам приходилось это наблюдать?
– Однажды… Меня пригласили в кабинет, там было много народа. Захожу, а Сталина не вижу… Берия как-то засуетился, потом пальцем показывает в сторону. Смотрю – Сталин. Очень маленький человек… Я впервые его увидел, а потому рост его удивил меня… Попросили рассказать о первой бомбе. «А нельзя ли вместо одной большой сделать несколько маленьких?» – спросил Сталин. «Нет», – ответил я. Все были удовлетворены. В общем-то, нам доверяли, потому что никто другой сделать бомбу не мог.
ЧЕТВЕРО ДРУЗЕЙ
Кто они, мои герои?
Ведущий конструктор «Востока», который закрывал люк за Юрием Гагариным перед его стартом в космос.
Главный врач «Скорой помощи».
Директор Театра на Таганке.
Известный на весь мир кинорежиссер.
Что объединяло этих людей? Почему каждый год они встречались 9 мая на Кутузовском проспекте у своего друга, которому остальные трое были обязаны жизнью?
Мне посчастливилось несколько лет быть с ними в праздники и будни, и эти дни остались навсегда в моей памяти и в моем сердце.
А соединила их статья в газете.
Приближался очередной юбилей в космонавтике, и я беседовал с ведущим конструктором «Востока». Он – участник войны, начал ее 22 июня 1941 года на западной границе, а закончил на Параде Победы на Красной площади. Был кавалеристом, участвовал в рейдах по тылам врага. Об одном из них рассказывал весьма подробно. Он был ранен в шею. Его спас полковой фельдшер. О нем конструктор вспоминал с теплотой и благодарностью.
Материал был напечатан. Естественно, из-за секретности настоящая фамилия ведущего конструктора была заменена весьма распространенным псевдонимом – «Иванов».
Телефонный звонок. Разговариваю с начальником 1-й станции «Скорой помощи» Москвы Ефимом Ароновым. Просит о встрече.
Вскоре он приехал в редакцию. Говорит, что у меня написано «Алексей Иванов», но он помнит, что человека, которого ранили в шею под Дубно, звали Олег Ивановский. И он, Аронов, перевязывал рану, потому что был тогда фельдшером. После войны они не встречались, а последний раз виделись на Параде Победы, в котором оба принимали участие. Потом он исчез.
