Журнал Русская жизнь - Земля (сентябрь 2007)
Я сама с детства в колхозе работала. В школу ходила только до Рождества, снега-то были совсем непролазные. А так делала, что скажут: на массиве трудилась, курсы овощеводства закончила. Когда в колхозе трактора появились, стала трактористкой и всю войну на тракторе и проработала.
Материал подготовили Мария Бахарева, Екатерина Голубева, Евгений Клименко, Александр Можаев, Вячеслав Ященко
Олег Кашин
Человек, которого не было
Разговор с отставным крестьянским поэтом
I.
С тех пор как в селе Константинове Рязанской губернии родился Сергей Есенин, двух мнений по поводу того, где должен жить настоящий крестьянский поэт, быть не может. У лауреата Ленинской премии, Героя Социалистического Труда, крестьянского поэта Егора Александровича Исаева, например, дача в селе Константинове под Москвой. Говорит, что так вышло случайно, но мы ему, конечно, не верим.
Егор Исаев - очень странный поэт. Влюбленные не декламируют его стихи друг другу, романтические особы не переписывают их в тетрадочки. На стихи Исаева не было песен, их не включали в школьные хрестоматии. При этом он, может быть, самый титулованный советский поэт, кавалер и лауреат. Огромные тиражи - и на языке оригинала, и в переводе на языки народов СССР - и стран социалистического содружества.
Вероятно, все дело в том, что Егор Исаев был не поэтом, а символом советской поэзии. И, вероятно, сам прекрасно это понимал, потому что, как только советская власть закончилась, отошел от дел и (это вызывало восторг в литературном сообществе начала 90-х) занялся разведением на продажу кур. То ли где-то на родине, под Воронежем, то ли прямо на подмосковной даче.
Этими курами Исаева, очевидно, достали еще пятнадцать лет назад. Когда я, поздоровавшись, попросил показать мне кур, поэт закричал, что не понимает, почему все привязались к этим курам, что Толстой тоже валенки подшивал, а Чехов и вовсе с мужиками копал траншеи, и ничего удивительного в этом никто не находил. Он кричал, а я думал: вот, обидел человека бестактным вопросом. Но скоро стало понятно: это просто такая манера говорить. Потрясающая, кстати, манера. Наверное, Егор Исаев был лучшим среди советских писателей оратором.
II.
Про его способ изъясняться я все понял, когда он начал читать свои стихи. Новые.
Дно есть у кружки, у стакана,
Есть дно у моря-океана,
По дну течет-бежит река,
А есть ли дно у родника?
Не злится, но все равно кричит. Фирма «Мелодия» в свое время выпускала пластинки с записями Исаева, читавшего свои произведения. И, в общем, правильно делала. Его нужно слушать.
- Представьте себе, - говорит Егор Исаев, - что есть река без родника, из которого она берет начало. Бывают такие реки? Бывают. Называются - каналы. Мы слишком увлеклись прямой линией. Прямая линия дает нам скорость, еду, удобства. Но на прямую линию нельзя долго смотреть. Прямая - и все, что интересного? Представьте спрямленную Волгу или Черное море с геометрически правильным, как у бассейна, берегом. Я боюсь этой спрямленности.
III.
- Я не поэт и не крестьянин. Стесняюсь слова «поэт». Я просто человек. Но я не могу не быть крестьянином. В городе, в море, в небе - везде я крестьянин, потому что у меня есть негасимое чувство земли. Скоро (в историческом значении этого слова) человек полетит на Марс, и кем бы ни были люди, которые туда отправятся, у каждого из них будет чувство земли.
Именно земли, а не, допустим, свободы. Абсолютная свобода от абсолютной смерти - это та же прямая линия. Макет абсолютной свободы - это пустыня. В пустыне одна песчинка с другой не здоровается, вот что такое пустыня.
Пустыня - макет свободы, а почва - макет жизни. Даже саксаул в пустыне корнями уходит на километры в глубь, в песок, - чтобы ухватиться за почву. Почва - это самый великий пласт жизни, самый великий океан. Как можно жить на земле просто так, не благодаря ее, не работая на ней? Люди, которым не понятна работа на земле, должны жить на бильярдном шаре, а не на земном. Отвернуться от земли - значит отвернуться от труда. Земля - это первотруд, первоязык, первокультура. Родниковое начало всех людей, всех рек. Не понимает этого у нас почти никто. Зауниверситетились все!
IV.
- Помню, как у нас в деревне появился трактор. Это же было живое существо, у него был железный пот, его по холке хотелось погладить, овса ему дать! Деревня - это материнский класс, несущий красоту и страдание. Деревня выстрадала города, деревня в лице танкистов и пехоты была первым бойцом - и не на второй или третьей линии фронта, а на самой передовой. На деревню не распространялась спасавшая город бронь. Вся деревня поголовно ушла на фронт.
Деревня - это наши послевоенные города, послевоенная молодежь, которую безмужно вырастили недолюбившие женщины. Наши женщины, а не Черчилль с Рузвельтом открыли второй фронт.
Деревня - это наша мысль. Рабочий класс весь из деревни! Наше железо - это тоже деревня. Кто поднимет железо на крыло? Кто поставит его на гусеницы? Только деревня, некому больше. Наши маршалы, писатели, художники кисти и резца - почти все из деревни. Артисты народные - из деревни. А сама деревня осталась под соломой и в пепле. Деревня - это наша совесть, наша сказка, наша песня хоровая.
Все города и города, а между ними
Лежит все то, чему простое имя.
Земля земель, ну а точней - деревня.
Родная мать всему - лугам, полям, деревьям.
Все от нее пошло, живое от живого -
И корень злака от нее, и корень слова.
Она тебе и воздух, и вода.
Не каменейте сердцем, города.
Это из совсем новых стихов, но Егор Исаев повторяется. «Земля земель» - это у него уже было. «Земля земель сомноженных народов, соборный свод согласных языков». Эта строчка поэта, рефрен его почти сорокалетней давности поэмы «Даль памяти», была относительно популярным советским лозунгом, ее часто цитировали в газетах и в речах, если обстановка, в которой произносилась речь, располагала к цитированию стихов. Я сказал об этом Исаеву, и он заметно оживился: вероятно, поэту не часто приходится разговаривать с людьми, читавшими его произведения.
- А помнишь, у меня в «Дали памяти» была Кремень-слеза? Ну вот. В ней были и огонь, и слеза. Огонь, печаль, - но и радость, все скипелось в этой слезе.
V.
- Если говорить о коллективизации… Я говорю так: коллективизация? Да, а что делать? Трагедия, да. Я, между прочим, был первым человеком, который сказал, что рядом с памятниками комсомольцам первых строек социализма должен стоять памятник раскулаченным, которые на этих стройках были главной силой. Комсомольцы были дрожжами, а тестом были раскулаченные. И надо ставить памятник кулакам. В Магнитогорске, Комсомольске-на-Амуре, Караганде, Кузбассе - везде. Они заслуживают памятника. Но как можно было обойтись без раскулачивания, я не знаю.
VI.
Призванный в конце войны, Егор Исаев на фронт не попал, после Победы служил в Чехословакии, потом в Австрии. Работал в фронтовой газете, редактором которой был Михаил Алексеев (будущий автор «Ивушки неплакучей» и «Вишневого омута», главный редактор журнала «Москва») - «божественно деревенский человек». Гвардии майор Алексеев писал роман «Солдаты», гвардии младший сержант Исаев - стихи, которые публиковала не только фронтовая газета, но и московский журнал «Смена». В 1950 году Егора Исаева демобилизовали. Приказом министра вооруженных сил ССС- была предусмотрена досрочная демобилизация солдат и сержантов, имеющих среднее образование, чтобы фронтовики успели поступить в вузы. Исаев собирался поступать в Литинститут, но не успел. Завкафедрой творчества Василий Смирнов сказал, что экзаменационная комиссия уже распущена, и ради одного дембеля собирать ее заново он не станет, посоветовал приехать через год. В самом скверном расположении духа Исаев пошел куда глаза глядят. В институтском дворе наткнулся на офицера с орденскими планками. «В чем дело, младший сержант?» - «Опоздал». - «Что за глупости, пойдем. - Повел назад к Смирнову, объяснил: - Это не он опоздал, это армия опоздала». Смирнов поворчал, но принял без экзаменов.
Того офицера звали Юрий Бондарев. Он уже учился на третьем курсе и пользовался в институте большим авторитетом. Вообще, послевоенный Литинститут был под завязку укомплектован будущими звездами советской литературы. Собственно, за роман «Студенты» о будущих бондаревых и баклановых литинститутец Юрий Трифонов в 1948 году получил Сталинскую премию. Я был уверен, что у Исаева отношения с Трифоновым не сложились: слишком разные люди. Егор Александрович эту догадку опровергать не стал.
