Николай Плавильщиков - Всемирный следопыт, 1929 № 02
«Чабан!.. Где чабан?..» Мысли, одна другой невероятнее, носились в голове: броситься вперед, закричать, испугать пса?.. Нет! При взгляде на собаку мне показалось даже, что муравьи неособенно сильно кусают. Однако мне вспомнилось, что муравьи могут заживо съесть человека. Я закусил губу и чувствовал, как они ползут по моим ногам, жгут тело словно раскаленными булавками. Я вспотел. Мужество оставляло меня. Переносить пытку дольше не было сил…
Я закусил губу и чувствовал, как муравьи ползут по ногам, жгут тело словно раскаленными булавками…Взглянув на собаку, я не нашел в ее напряженной позе, готовой к прыжку, никакого изменения. Страшная боль на шее окончательно вывела меня из терпения. Я решил, что лучше быть растерзанным собакой, чем съеденным муравьями. Надежды на избавление не было… До шалаша было приблизительно шагов пять-шесть; стоял я к нему спиной, что усложняло дело: повернуться и прыгнуть — не хватило бы времени, следовательно, нужно было прыгать задом. Собрав все силы, жестоко терзаемый маленькими хищниками, я прыгнул…
В ту же секунду громадное лохматое тело сшибло меня с ног. Я ждал смерти… Жалобный визг заставил меня приподнять голову. Собака бешено вертелась, каталась и прыгала по траве. Я понял: меня спасли мои недавние мучители — муравьи.
По всей вероятности, прыгнув, я ковырнул ногой муравьиное гнездо, и комочки земли, облепленные насекомыми, попали в самое чувствительное место собаки — нос. Этого было достаточно. Грозный зверь моментально оставил меня и стал избавляться от неожиданной боли.
Предоставив овчарке полную свободу действий, я забрался в шалаш, разделся и стал очищаться от рассвирепевших муравьев.
В этом виде меня застал чабан. Оказывается, он ходил за двенадцать километров в калмыцкое селение добывать хлебных лепешек.
Выслушав мой рассказ, чабан укоризненно покачал головой:
— Нельзя этого делать! Надо сидеть в шалаше и ждать меня. Нам приходится часто уходить от своей отары, — кто же будет стеречь? А собака не даст — она верный сторож!
Какой она сторож — это я испытал на себе.
Горные слезы.
Рассказ В. Воронина.
Я растворил окно и поднял к левому глазу подзорную трубу. Первое колено послушно повернулось в пальцах, рассеивая туман неустановившегося фокуса…
Я отнял длинное хитроумное приспособление от глаз и посмотрел вниз. По улице, освещенной яркими лучами солнца, проходили люди, одетые по-весеннему. Пышные мимозы цвели желтым цветом по углам кварталов. Лавры, глянцевые, неподвижные, словно отлитые из темно-зеленого металла, обрамляли тротуары, чередуясь с пальмами. Вся субтропическая природа замерла в выжидательной позе: будут еще холода или нет?..
— Брось лирику разводить! Чего уставился!
Я вздрогнул от неожиданности. Мое шестнадцатикратное увеличение чуть-чуть не шлепнулось на асфальтовый тротуар с высоты трех этажей. Выругав Антона, я снова поднес к глазу подзорную трубу и посмотрел на вершину самой крайней горы, известной под названием «Мтирала»[16]…
— Скажи, Антоша, почему эту гору зовут Мтирала?
— Вполне понятно. Местные люди рассказывают…
Я насторожился.
— …следующую легенду. Кто-то кого-то любил. Что-то мешало. Один умер, другой загородил проход кому-то, то-есть превратился в гору и…
— Ну?..
— Ну и ну!.. Не перебивай… Теперь гора оплакивает умершего…
Я равнодушно закурил, — ничего интересного…
— Но… меня удивляет, что люди собственными глазами видели слезы…
Я спокойно оборвал:
— Чепуха!
Антон окрысился:
— Чепуха на окне cидит!
Он никогда не лгал и передавал слова только тех людей, которые говорили правду.
— Не сердись, — сказал я. — Закури папироску.
Я сделал умильное лицо:
— Пойдем на эту гору, Антоша?
— Хорошо. Подождем до весны.
Таково начало этой истории, в которой мы нашли огромные слезы, но потеряли спокойствие и аппетит.
* * *
Весна еще держится последними аккордами стихающих ручьев, шелестом нежно-зеленых листьев, блеском помолодевшего солнца. Как орел, парит солнце высоко в небе. Словно в бане, душно от горячих испарений перегретой земли.
Не доходя до Орто-Батума, мы свернули влево. Дорога началась аховая.
— Ай, ай! — покрикивал Антон, обсасывая пораненные пальцы.
Я благоразумно обходил колючие лианы и ежевику.
Антон выругался:
— Я тебе говорю, пробирка ты несчастная, забирай влево!
Он ринулся в гущу чего-то зеленого и колючего. Я с отчаянием пополз за ним, отбиваясь от длинных шипов, энергично впивавшихся в тело. Через пятнадцать минут я ободранной кошкой выполз в просвет. Антон стоял перед отвесной стеной и смотрел не совсем приветливо.
— Мы не туда попали, — догадался я.
Антон махнул рукой:
— Тащись куда хочешь… Я больше не проводник.
Мне пришлось изыскивать окольные пути. Через три часа мы, поеживаясь от холода, почувствовали себя на высоте тысячи метров. Солнце словно под молотом кузнеца разбросало лучи, прячась за горы. Приближалась ночь. В сумерках мы набросали сучья для костра. Впереди — отвесная стена. По обрыву спускались папоротниковые заросли.
— Не совсем удобное место. Змеи нападут…
Антон устало мотнул головой. Через десять минут дым костра столбом поднялся к небу. Тусклое пламя облизывало сырые сучья, углубляя темноту ночи. Сквозь сон я слышал вой шакалов у Орто-Батума. Возле костра шуршали листья.
«Змеи из папоротниковых зарослей» — решил я.
На мое счастье, лень было повернуться. (Змеи ленивых не трогают.) Мы спали, и змеи — с нами…
Я с отчаянием пополз за ним, отбиваясь от длинных шипов, впивавшихся в тело…Я протер глаза. Посеревшее небо, непроснувшееся, неумытое солнцем, выпутывалось из ночной свалки с седыми космами тумана. Дрожа от холода, я толкнул приятеля.
— Вечно будят, дьяволы! — пожаловался Антон. — Спать хочу…
После энергичной встряски он сел, вздохнул и признался:
— На душе словно осенний дождик лужи наморосил… Тоска… Согрей-ка чаю.
Я положил сучья на пепел костра и разжег. Сунул в огонь алюминиевую флягу. Присев рядом, я почувствовал тоскливое напряжение. Через пять минут Антон вскочил:
— Ничего не понимаю!..
Тоска увеличивалась с рассветом. Что-то угнетало нас… Вокруг — дикая местность. Косматый туман, отрываясь, пропадал в голубеющем небе. Звезды гасли, как водой залитые угли костра. Где-то поблизости точно капала вода. Антон накинул веревочную петлю на флягу, потянул ее из костра и…
— Осел!..
— Ну?..
— Ну и ну!.. Ты вчера всю воду выпил!..
Я смущенно посмотрел на приятеля, на раскаленную пустую флягу:
— Ничего… Где-нибудь найдем воду.
— Где-нибудь и слона найдешь. Я пить хочу.
Антон со своей флягой пошел к каменной стене. Я направился в сторону, путаясь в зарослях папоротника.
Резкий крик:
— Сюда-а!..
Я бросился к стене, спотыкаясь, падая.
— Что случилось?
Антон спокойно сидит на расстоянии десяти метров от стены. Я сунулся вперед и полетел вниз, но тут же зацепился за руки приятеля.
— Куда-а? — заорал побелевший от испуга Антон. — Посмотри вниз…
Дрожь пробежала по телу, когда я увидел темную впадину. Стена уходила глубоко вниз. Пропасть была под моими ногами. Оттуда поднимался сырой тяжелый воздух. До стены было десять метров. Зияющая расщелина была искусно замаскирована длинной травой и камнями. Несмотря на полный рассвет, я едва не ошибся последний раз в жизни…
— Пора нам изображать горных козлов, — заявил Антон. — Собирайся в путь. До вершины горы еще далеко…
Пока мы складывались у костра, солнце сверкнуло лучами.
— Я понял, почему так паршиво на душе было, — сказал Антон. — Во-первых, ощущение близкой пустоты; во-вторых, монотонный звук падающей со стены воды…
Мы прошли мимо стены. Теперь, при полном свете утра, я рассмотрел клинообразную пустоту пропасти. Перевел взгляд выше:
— Антон!.. Смотри сюда…
Антон не торопясь поднял голову… Мы застыли, как ученики студии перед картиной мастера… На серой базальтовой стене четко выступали огромные синеватые капли. Они медленно стекали вниз. Капли были овальные, длиною сантиметров в двадцать. Гигантские живые бриллианты!
Впоследствии Антон уверял, что капли были величиной с винную четверть. Я не согласен с этим. Все, что происходило в то утро, отчетливо врезалось в мою память. На выступах стены капли срывались в пропасть, сверкая радугой, и ударялись с тоскливым звуком о камни.
— Гора плачет, — пробормотал Антон.
— Плачет…
