Алексей Поликовский - Москва против Мордора
Этот процесс, выдуманный в подлой голове и сконструированный по грязным, в бурых пятнах, лекалам Ежова и Берии, не только фальшивый, но еще и плохо, дурно, криво сделанный. Перед предъявлением доказательств обвинения, то есть файлов с видеозаписями того, что происходило на Болотной 6 мая 2012 года, вдруг встает прокурор Костюк и просит суд предоставить ей время для ознакомления с файлами. В зале шум. «При чем здесь мы?!» — не может скрыть удивления адвокат Динзе. «Обвинение не знает собственных доказательств? Это абсурд, Ваша честь!» — говорит адвокат Макаров. Но действительно не знает. И это не только абсурд, но и наглость — обвинять 12 человек, 10 из которых год сидят в тюрьме, и не знать доказательств обвинения. Не следует ли в таком случае прекратить процесс, отправить дело назад в прокуратуру, а гособвинителю особым определением суда посоветовать сменить профессию?.. Но продолжаем о любви.
Евгения Тарасова, девушка с темными глазами и смуглым круглым лицом, сидит среди адвокатов, у нее статус защитника ее мужа, Леонида Ковязина, вина которого, по мнению обвинения, состоит в том, что он перевернул на Болотной площади две кабинки биотуалетов и тем причинил крупный материальный ущерб их владельцам. Я бы на месте туалетного бизнеса претензию снял: слушайте, давайте, что ли, мы скинемся вам на новый туалет, только напишите в суд, что у вас нет претензий! Евгения стала женой Леонида, когда он уже сидел в СИЗО. В тот мартовский день у нее на голове был венок из белых роз, а у ворот СИЗО кто-то играл на гитаре битловскую All You Need Is Love. Она терпеливо сидит во время заседаний, не задает судье вопросов и не заявляет ходатайств, но, когда судья объявляет перерыв, тут же подходит к клетке и сквозь стекло говорит с Леонидом. Они улыбаются. Я вообще не видел, чтобы люди так много улыбались друг другу, как тут, в месте, где так много боли, на этом лживом, выдуманном, сочиненном следователями процессе. И однажды я вижу, что они целуют друг друга сквозь стекло, прикладывают губы по обе стороны стекла, и в этом такая нежность. В зале в этот момент шум и хаос, публика выходит, адвокаты встают, и им двоим кажется, что они укутаны хаосом, как облаком, защищены от посторонних взглядов.
А есть еще тонкая и маленькая Таня Полихович, в короткой красной курточке, в джинсах в обтяжку и в желтых кедах, и я поначалу не понимаю, почему она садится в самый угол зала, из угла ведь ей не видно ни судьи, ни адвокатов. А потом вижу, куда она смотрит, и понимаю. Судья ей не очень интересна, с адвокатами у нее еще будет время поговорить. Если продлить линию ее взгляда сквозь два стекла пустой клетки и боковое стекло клетки с узниками, то видишь ее мужа, Алексея, который занял крайнее место на задней скамейке и смотрит оттуда на нее. И так они смотрят друг на друга и иногда улыбаются. Широкие фигуры бравых охранников периодически встают у бокового стекла клетки и закрывают им видимость. Тогда они ждут терпеливо, пока эти тяжелые черные тела сдвинутся хотя бы на полметра и откроют им обзор. И тогда их беззвучный разговор возобновляется.
Господи, бедная Таня, она улыбается с таким значением и с такой упорной любовью, что хочется встать и сказать судье Никишиной: «Ваша честь, да кончайте вы эту ужасную, невыносимую, всем — и Вам в том числе! — понятную ложь, и не надо больше мучить людей, и пусть идут и живут!» Но как это скажешь? Только тут, в газете. А он, ее муж Алексей, иногда отвечает ей улыбкой, в которой есть грусть и горечь, как будто говорит: «Ну что поделаешь… Ну вот так вышло… Да, вышло так… Извини», но она не принимает этой горечи и этой его усталости и все равно улыбается ему со значением, словно напоминает что-то такое, что знают только они оба. И он тогда взглядом соглашается с ней. Там, в зале, встают адвокаты, накаляются страсти, и адвокат Макаров, держа исписанные листы бумаги в руке, упорно говорит в микрофон на длинной ножке, хотя судья велит ему прекратить и сесть; и в клетке встает и требует слова, и ведет свою упорную борьбу несгибаемый кандидат наук Кривов, а судья отклоняет и обрубает его ходатайства холодным, как нож, голосом: «Аа-ткла-нить!»; и на скамьях публики иногда кричат: «Позор!» — и черные фигуры охранников тогда бегут по залу, — а эти двое неотрывно смотрят друг на друга сквозь три казенных стекла и 20 метров судебного воздуха, и в какой-то момент я понимаю, что этот беззвучный разговор двух разлученных людей слишком важен для них, чтобы за ним мог наблюдать кто-то третий. И отвожу взгляд.
Суд продолжается и идет, три дня в неделю, в апелляционном корпусе Мосгорсуда, на шестом этаже, в большом торжественном зале, обшитом коричневыми панелями, увешанном портретами знаменитых адвокатов и философов, которые все как один проповедовали правду и справедливость, в сиянии девяти люстр, каждая на восемь ламп, под высоким белым потолком. Есть там и просторная галерея для прессы, но я предпочитаю сидеть в зале. Продолжается этот суд над невинными, ничего дурного не сделавшими, пришедшими на мирный и разрешенный митинг людьми, о судьбе которых адвокат Пашков говорит: «Попал на митинге в поле зрение камеры — значит, виноват. Русская рулетка».
Продолжается этот процесс, самый ясный и отчетливый из всей череды судов и процессов, потому что узникам Болотной нельзя предъявить обвинений в воровстве миллионов, их невозможно обвинить в махинациях и экономических аферах, их нельзя замарать подозрениями в коррупции или во взятках. Это суд над невинными людьми в его самом чистом, самом явном виде.
В скверике перед Мосгорсудом, где фонтан, скамейки и поэтическая фигура летящей девушки, стоит человек с внешностью старого битника из романа Керуака. У него седой хайр и седая борода, он в бейсболке и с плакатом на груди, и на своем картоне этот московский битник написанными от руки словами точно определяет статус 12 обвиняемых: «Ритуальные жертвы режима».
Рождение вождя
Уже арестованный в Кирове на фальшивом процессе о краже леса и чудом выпущенный из камеры Алексей Навальный возвращается в Москву и 8 сентября получает на выборах мэра 632 697 голосов. Это второе место и почти 30 % от принявших участие в выборах. На следующий день сторонники Навального выходят на митинг
В девять вечера Навальный выходит на сцену. Раковина сцены залита светом софитов и сияет в черном московском воздухе. Небо дырявит двумя красными огнями стрекочущий полицейский вертолет. Во всю длину набережной, от сцены и дальше, до самого моста, катится рев сорока тысяч голосов, произносящих одну фамилию. Навальный в голубой рубашке с закатанными рукавами и в джинсах. Он начинает речь, стоя перед цепочкой сотрудников своего штаба, которые не спали две ночи и все равно выглядят счастливыми. Эти мальчики в ярких бейсболках и девушки в цветных курточках вытащили на своих плечах длинную, тяжелую, занявшую три месяца предвыборную кампанию.
Речь Навального — речь победителя. Он не взял первое место и на 20 % отстал от Собянина, но не в этом дело. Никто из оппозиционных политиков не набирал столько голосов, сколько он. Никто еще не прорывался из убогого политического настоящего в новое политическое будущее. Голос его гремит торжеством. Он кивает на Кремль за рекой и возвещает, что жаба на трубе боится. Он грозит вторым туром и под крики людей обещает второй тур. Эти люди, стоящие на набережной с поднятыми лицами, и есть его победа. Он создал свой электорат. Адвокат без практики, акционер без крупных пакетов акций и блогер-разоблачитель сумел из широкого народного движения вычленить свой поток. Его победа в том, что он единственный и первый сумел претворить необузданную энергию митингов и маршей в конкретные формы выборной кампании и коллективного действия. И он сумел влюбить в себя тысячи людей, сумел дать им образ, стать их кумиром и объектом почти религиозного поклонения.
Я стою близко от сцены и очень быстро понимаю, что вокруг меня, в первых рядах, стоят его самые активные активисты, его торсида. У всех в руках синие таблички со словом «Навальный». Как только они видят направленную на них со стороны сцены камеру, тут же дружно поднимают таблички вверх. Они истово кричат его фамилию, разбивая ее по слогам — На-валь-ный! — задолго до того, как он выходит на сцену, кричат с мечтательными лицами и светящимися глазами адептов новой веры. Я чувствую себя пришельцем и чужаком в этих дружных влюбленных рядах, без подсказок знающих религиозный ритуал. «Вы что-то можете? — со сцены спрашивает у них человек, проводивший корпоративные тренинги в штабе. Вообще-то он работает в какой-то бизнес-школе. Он кричит на грани срыва голоса, с интонацией Навального. — Да! — Тогда Навальный любит вас!»
Митинг идеально организован. Он не длинный и не короткий, а занимает ровно столько времени, сколько нужно, чтобы сказать главные вещи, рассказать несколько человеческих историй и при этом не наскучить людям. Он хорошо срежиссирован, то есть представляет собой череду кратких, ярких, энергичных выступлений не записных ораторов оппозиции, а живых людей из штаба. Девушка, возглавлявшая колл-центр, арт-директор, придумавшая красные круги с лозунгом «Измени Россию, начни с Москвы», молодой человек из «братьев Навального», дверь в квартиру которого полиция ломала пять часов, отсидевший десять суток и теперь благодарящий полицию за «не очень качественный отдых», — все они являются живыми деталями впечатляющего оптимистичного пазла под названием «Мы победили». Почти все они подражают своему лидеру в его единственном ораторском приеме. Дикий, нагнетающий крик они переняли у него, и даже интонация этого крика у них навальная.
