Андрей Буровский - Правда и вымысел о советских евреях
А если ты ведешь себя корректно, то можешь и вообще прожить всю жизнь, почти не видя гоев, не зная их и почти не умея говорить на их смешном и неприличном языке.
Экономика изоляцииБольшинство ашкеназских евреев всю свою историю были удручающе, убийственно бедны. Они постоянно мечутся в попытках заработать хоть что-нибудь, а ни на что другое у них нет ни времени, ни сил. Характерная деталь: когда в конце XVIII века австрийский император Иосиф II своим указом о веротерпимости разрешает евреям покинуть свои гетто и штетлы, мало кто может воспользоваться этим разрешением: на это у евреев нет денег.
А ведь в Польше, Пруссии и в Российской империи живут точно такие же евреи в таких же точно штетлах — только в Российской империи никто не выпускает их из черты оседлости, вот в чем разница.
40 % из них — арендаторы, хозяева постоялых дворов и мелкие торговцы. Такие мелкие, что у многих из них даже и лавки своей нет, и они торгуют с лотка какой-нибудь мелочью. 33 % евреев — ремесленники и работники по найму. Хорошо, если у них есть постоянная работа. 10 % — раввины, служители синагоги, сотрудники кагала на «освобожденных должностях» — так сказать, управленческая верхушка еврейского «государства в государстве». Учитывая бедность абсолютного большинства евреев, штаты этого «государства» приходится признать сильно раздутыми. 2 % евреев ашкенази можно поздравить — это купцы, владельцы своего дела или своего крупного капитала. Это единственные люди, чье настоящее позволяет им не бедствовать, а будущее гарантировано.
«…почти повсюду Польша была обязана евреям спасением торговли и ремесла», — констатирует польский автор XVIII века. Немецкий путешественник высказывается менее восторженно и куда более раздраженно: «Евреи здесь многочисленны до ужаса. Не только вся торговля в округе в их руках, но они поддерживают связь с другими провинциями королевства… Когда путник въезжает в город… опять ему нет от них спасения. Набрасываются на него двадцать, тридцать и более мужчин и женщин и силой всучивают ему свои товары».
Вряд ли евреи и впрямь силой заставляли бедного немца купить что-либо, но вот уже в конце XIX века английский путешественник Вильям Кокс дает такую оценку: «Число евреев сейчас огромно, и в определенном смысле они захватили в свои руки всю торговлю в стране, благодаря проворству этого особого народа, за счет ленивой шляхты и угнетенных крестьян».
Это высказывание тоже звучит несколько раздраженно, но тут раздражение прорывается уже не по адресу евреев, а скорее «ленивой шляхты» и «угнетенных крестьян».
Но и «проворство этого особого народа» не приносит ему счастья… по крайней мере, такого уж огромного богатства. Современный израильский учебник, авторам которого нет нужды выдумывать и которые проявляют большой интерес к духовной жизни «рядовых евреев», так описывают «типичного ашкенази» этого времени: «Он живет в большой бедности. Все время опасается за свой заработок, которого может лишиться по воле аристократа, короля и даже крестьянина. Его семья и жалкое имущество постоянно под угрозой. Он отчаялся дождаться близкого избавления, утратил веру в своих вождей. Раввины, от которых он ожидал духовного руководства и наставлений, как ему следует поступать, чтобы быть «хорошим евреем», насмехаются над ним и презирают за то, что он из «простого народа», не учит Тору и не слишком тщательно соблюдает заповеди. Кроме страха пред шляхтичем, он испытывает страх перед гвиром (так называли богачей-кагал оедов. — Д. Б.)».
И при этом он вовсе не становится «поляком Моисеева закона», а остается, уж не знаю, хорошим или плохим, но евреем. Причем евреем, ведущим традиционную племенную жизнь, очень далекую даже от внешней, от европеизации.
Весь XVIII век, а уж особенно XIX век изменяет жизнь и быт украинцев и белорусов, в меньшей степени—и поляков. Они все меньше и меньше становятся туземцами. Грубо говоря, все больше людей привыкают к форточкам в домах, носовым платкам и чистке зубов.
Все больше людей живут не общинной жизнью крестьян, а ведут образ жизни горожан, самостоятельно решающих свои проблемы, — в индивидуальном порядке, без отеческой помощи старейшин и «уважаемых людей». Их быт и образ жизни все приближается к быту и образу жизни народов Центральной и Западной Европы.
А в те же полтора века жизнь штетла, как в заколдованном сне, продолжает двигаться по все тому же средневековому кругу. Это касается и социальной, и самое главное — духовной жизни местечка. Что бы ни происходило в Польше и во всем мире, как бы ни воевала Франция с Российской империей, как бы ни бесчинствовали гайдамаки Палия и Гонты, что бы ни говорил Тадеуш Костюшко на краковской площади Рынок, а все так же собирались евреи в кабачках спорить, зачем ученый, живший триста лет назад, поставил именно в этом месте запятую в своих комментариях к комментариям на комментарии Талмуда — как это было и триста лет назад, когда мимо таких же точно кабачков и таких же точно бородатых евреев в таких же точно шапочках-кипах гремели копыта по мостовой: мчался к своей Эстерке король Казимир III.
Так же качали головой седобородые импотенты, ослепшие над Талмудом, так же сыпали из ветхозаветных бородищ на страницы пыль веков пополам с перхотью: «суета сует и всяческая суета…» Так же вели малышей первый раз в хедер, как это было и сто, и пятьсот лет назад. Так же произносила слова, которым тысячи лет, невеста в синагоге, с полной покорностью принимая женскую судьбу — стать мамой, потом бабушкой, состариться и умереть в мире, который остается неизменным, повторить судьбу неисчислимых поколений невест, так же стоявших перед раввином со времен Вавилонского пленения. И так же оставался еврей покорным наследию веков, традиции, Талмуду и, конечно, кагальной верхушке.
И еще одно…
Получается — евреи могли казаться полякам и украинцам очень прагматичными людьми, даже просто помешанными на материальной стороне жизни. Но духовно жили они в совершенно иных измерениях.
Туземная жизнь, как и было сказаноВесь бурный XVIII век в муках рождался новый народ — украинцы. Бунтовали гайдамаки, дым поднимался над горящими штетлами и над шляхетскими фольварками. Корчилась под сапогами солдат трех империй Речь Посполитая. Где-то далеко, на западе, грянуло что-то непонятное — Французская революция, которую спустя немного времени одни нарекут Великой, а другие — Проклятой. Придет Наполеон, и вся Европа закрутится в метели сплошных войн на добрые 23 года — с 1792 по 1815-й. Только после Ватерлоо, после августа 1815 года, люди перестанут убивать друг друга, и воцарится долгожданный мир.
Для европейца трудно представить себе, что в Европе, в самом центре событий, может существовать огромное общество, которое совершенно нейтрально ко всем этим событиям. Ведь не только человек, живущий в Германии или в Польше, но даже житель окраин Европы — Ирландии или острова Сицилия, по которым не ходили армии, уж во всяком случае был в курсе событий.
Но в Европе было это огромное сообщество — примерно миллион человек, которые жили в Речи По-сполитой, а потом, с 1795 года, в Пруссии, Австрийской и Российской империях, то есть в местах, где развернулись как раз самые что ни на есть судьбоносные для всей Европы события. И армии ходили по этим местам, и революции гремели, и поляки несколько раз восставали против Пруссии и Российской империи. А евреи в Стране ашкенази — этот миллион человек — жили так, словно к ним это не имело отношения.
Даже интеллектуальная элита Страны ашкенази испытывала только очень слабое влияние внешнего мира. Так, еле уловимый ветерок. Напрасно мы будем искать имена герцога Веллингтона, Пита, Робеспьера или маршалов Наполеона даже в сочинениях ученейшего Виленского Гаона. Религиозные споры внутри самого иудаизма, животрепещущие выяснения, какой раввин, живший в XVI веке, возразил другому, жившему в XIII веке. Вот круг интересов.
Наполеон еще известен ашкенази, но и то по большей части благодаря эмансипации евреев во Франции, созыву Синедриона. Даже в самых грандиозных событиях современности евреи видели одну только волнующую их тему: еврейскую. В целом же происходящего вокруг они не знали и не понимали. И не хотели знать и понимать.
Такая линия поведения совершенно не характерна для сефардов, но она прослеживается, кроме ашкенази, и у немецких евреев, в том числе той их группы, которая попала во Францию после присоединения Эльзаса. Патер Мабли, выступая в Конвенте, утверждал: «Название «евреи» носит не религиозная группа, но народ, живущий по особым законам, по которым он жил в прошлом и которыми хочет руководствоваться и в дальнейшем. Считать евреев гражданами Франции — это то же самое, что решить, будто англичане или датчане, живущие во Франции, но продолжающие считать себя представителями другого народа, могут быть французами».
