Олег Матвейчев - Что делать, Россия? Прорывные стратегии третьего тысячелетия
Каков выход? Нужны новые технологии строительства дешевого жилья. И они есть.
4. Экономическо-стратегический вызов. Будем честными: никакая «индустриализация и модернизация» нам не грозит. Мы уже прошли эти исторические этапы. У нас совершенно не те люди живут в стране, что требуются для индустриализации и модернизации.
Тяжелые и традиционные отрасли давно уже выгоднее размещать там, где они и должны быть – в неком истерическом прошлом, в тех странах, где это прошлое является настоящим. У нас возможны только хай-тек, хай-хьюм, то есть такие отрасли, которые имеют низкую материальную (тем самым дорогую) составляющую.
Наша страна должна жить не за счет производства станков, тракторов, кирпичей или ширпотреба (все это выгоднее делать в других странах), а за счет производства и продажи научных разработок, ноу-хау, культурных ценностей, религий, моды, дизайна, программного обеспечения, оборонки, и проч. Все это у нас получается неплохо, только надо научиться продавать и поставить на «промышленную» массовую основу. Для этого опять-таки нужна специфическая среда (институты, шарашки, лаборатории, венчурное финансирование).
Есть разные теории насчет исчерпаемости энергоносителей, но все они безрадостны для нас. Одни утверждают, что нефть – возобновляемый ресурс, и скоро это всем станет известно, а значит цены упадут (по теории В. Ларина нефть постоянно образуется за счет водородной подпитки из недр планеты, что подтверждается фактами). Другие, типа А. Паршева, утверждают, что через 20 лет в России совсем кончится нефть, пик ее добычи пройден. Скоро нефти не будет хватать даже для внутреннего потребления, и станет не важно, какие цены на мировом рынке. Будем, наоборот, мечтать, чтобы они уменьшились, поскольку превратимся в покупателей (в арабском мире нефти еще лет на 70).
А за счет чего мы возьмем деньги на покупку нефти? За счет газа, которого у нас много? Но Европа переходит на альтернативное топливо и энергетику, и через 20 лет соскочит с газовой иглы. Да и в разработку новых месторождений нужны инвестиции.
Необходимы новые источники энергии, желательно экологически чистые и возобновляемые, нужно нам самим как можно скорее уводить экономику с сырьевой дороги.
Современная нефтегазовая отрасль не может обойтись без нефтегазового хай-тека. Вообще нельзя противопоставлять эту энергетику и инновации, так как энергетика требует инноваций, и сама потенциально инновационна.
Для рывка в экономике нужно взять три – пять новых направлений, отраслей и инвестировать туда государственные деньги, чтобы стать в этих отраслях лидерами. Нужен «манхэттенский проект».
Речь идет о создании новой отрасли, где мы бы могли стать монополистами. Это как говорить об Интернете в 1970 году или о создании сотовой связи в 1985-м. Сейчас тоже где-то создается нечто подобное Интернету или мобильным телефонам, что изменит мир через 10–15 лет. Вот это «что-то» надо найти, инвестировать туда больше всех стран и стать законодателями мод в новой отрасли, собрав все сливки.
Побеждает не тот, кто более конкурентоспособен, а тот, кто вне конкуренции. Например: на стадионе, чтобы видеть лучше, некоторые встают. Но когда, глядя на их преимущество, встают остальные, преимущество первых теряется. Знания, которыми обладают все, бесполезны.
Никогда ничего не добьешься следуя учебнику или тому, о чем трезвонят СМИ, а также испытанным образцам и устоявшимся истинам. Нельзя копироватьАмерику или Китай, никого нельзя копировать, потому что ЭТО ОНИ первые встали, получили преимущество и продолжают его получать.
Смешно наблюдать за нашими правительствами, которые действуют «по Кейнсу» или «по Фридману», по учебникам экономики Самуэльсона и проч. Все эти рецепты из учебников и прописные экономические истины уже отработали свое, так как в учебники вообще попадает только «отстой».
Нельзя копировать и себя самих. Я могу прекрасно относится к царской России, к периоду СССР и проч., могу ругать 1917 или 1991 годы, но я должен понимать, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Нельзя ничего восстанавливать и реставрировать, оживлять умершее (зомбировать).
Если уж нечто не выжило тогда, находясь в силе и славе и будучи подлинным, оно нежизнеспособно и сейчас, став лишь копией себя вчерашнего. Поэтому мертворождены всякие проекты и институты, являющиеся копией копий проектов и институтов, которые функционировали уже когда-то, хоть в политике, хоть в экономике.
Индустриальная эпоха и человек этой эпохи умерли, и пусть мертвецы хоронят своих мертвых. Надо было силы позднего СССР использовать на переход к новой постиндустриальной эпохе, а не отрицать индустриальную эпоху (прошлое) с позиций еще более прошлого (дикого капитализма). Настоящее надо критиковать из будущего, а не из прошлого. Из настоящего надо двигаться в будущее, а не в прошлое.
5. Продовольственный вызов связан с мировым продовольственным кризисом. Цена на продовольствие за последние годы выросли на 150 %. Россия на 50 % зависит от импортного продовольствия, а это недопустимо для страны, которая хочет быть суверенной.
Никакие атомные бомбы не нужны, нас могут принуждать к чему угодно через шантаж голодом. В то же время, по свидетельству серьезных ученых, биотехнологии через несколько лет сделают серьезный скачок, который позволит снимать по пять урожаев чего угодно даже в российских условиях. Надо быть только допущенным к этим технологиям, развивать их самим и иметь инфраструктуру, которая позволит их использовать.
Уже сейчас, например, иностранные фирмы продают семена высокоурожайных культур за бешеные деньги, притом что на генном уровне культуры модифицированы так, что не могут давать потомство, и на следующий год нужно вновь покупать семена у монополистов. Транснациональная корпорация «Монсанто» уже почти монополист на этом рынке.
Кроме того, развитие сельского хозяйства не зависит от наших инвестиционных возможностей, нас ограничивает отсутствие кадрового потенциала.
Село спилось, деградировало. Нам что-то надо делать с селом, но элиты даже боятся подумать об этой проблеме. Сейчас деградации подвергается уже не только село, уже простые районные центры, где, казалось бы, есть работа, есть Интернет, чтобы связываться со всем миром. Они оскудевают ресурсами – мегаполисы высасывают из провинций все соки: финансовые, кадровые. Столица, в свою очередь, замыкается в отдельный мир и транслирует образ жизни, совершенно непонятный остальной стране. Реклама в деревне, например, воспринимается как марсианские хроники, и это рождает ненависть.
6. Культурно-идеологический вызов. Россия никому будет не интересна, если замкнется в политике на национальном эгоизме и прагматизме. Чтобы было яснее, сузим проблему до круга наших знакомых. Если бы ваш приятель заявил, что он «чистый прагматик, исходит только из того, что ему выгодно в отношениях и защищает всегда только свои интересы», пожалуй, мы бы могли отнестись к этому как к его праву, но… не более того. Вряд ли такой человек был бы другом, вряд ли он был бы нам интересен, вряд ли бы он нас увлек. Тем более, он бы не стал для нас идеалом. А если бы он активно стал отстаивать свою прагматичность и эгоистичность, то стал бы, пожалуй, и неприятен, а может быть, даже исключен из общения.
Когда Украина гордо заявляет, что теперь она «следует своим национальным интересам», это может и воспринимается нами как их право, но навсегда вычеркивает Украину как ПРИЯТНУЮ страну для всех других. Нам-то что с того, что они следуют своим интересам? Нам-то англичанам (неграм, русским, японцам) что с этого?
Когда русские националисты кричат о великой России, понимают ли они, что никакого ВЕЛИЧИЯ не получат, потому что как минимум они не интересны и неприятны пятидесяти национальностям, живущим в России, не говоря об остальном мире.
Великие державы строились на великих идеях. Коммунизм обращался ко всем на Земле с идеей справедливости, либерализм – с идеей свободы. Великими становились нации, которые не навязывали свою национальную специфику и не говорили всем о своих прагматических интересах, а те, что давали миру некий всеобщий принцип.
Сейчас мне не нравится глобализм и не нравятся арабские экстремисты. А меня заставляют выбирать между ними. И дело не в том, что они мне не нравятся, потому что за глобализмом стоит американская специфика, а за антиглобализмом – арабская. За глобализмом не стоит никаких специфик, в то же время на другом полюсе стоит дурная бесконечность этих национальных специфик, ни одна из которых меня не вдохновляет.
Настоящая опасность от глобализации не в исчезновении этих специфик (мы видим, что они только множатся), а в том, что мы застряли между их дурным множеством и их пустым абстрактным отрицанием (в попсе и рынке). Мы потеряли великое, мы потеряли всеобщее. Всеобщее – вот что стало редкостью, вот на что сейчас самый большой спрос. Та «национальная» идеология, которая поднимется над своим национализмом и даст миру это «всеобщее», сделает великой и свою нацию. К ней потянутся все.
