Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Гругман Рафаэль Абрамович

«Получаем команду расположиться на ночлег. Это часть штаба нашей армии: командующий артиллерии, ПВО, политотдел. Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух километрах от шоссе. Во всех комнатах трупы детей, стариков, изнасилованных и застреленных женщин. Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем.

[…] На ступеньках дома стоит майор А., а два сержанта вывернули руки, согнули в три погибели тех самых двух девочек, а напротив — вся штабармейская обслуга — шоферы, ординарцы, писари, посыльные.

— Николаев, Сидоров, Харитонов, Пименов… — командует майор А. — Взять девочек за руки и ноги, юбки и блузки долой! В две шеренги становись! Ремни расстегнуть, штаны и кальсоны спустить! Справа и слева, по одному, начинай!

А. командует, а по лестнице из дома бегут и подстраиваются в шеренги мои связисты, мой взвод. А две […] девочки лежат на древних каменных плитах, руки в тисках, рты забиты косынками, ноги раздвинуты — они уже не пытаются вырываться из рук четырёх сержантов, а пятый срывает и рвёт на части их блузочки, лифчики, юбки, штанишки. Выбежали из дома мои телефонистки — смех и мат. А шеренги не уменьшаются, поднимаются одни, спускаются другие, а вокруг мучениц уже лужи крови, а шеренгам, гоготу и мату нет конца. Девчонки уже без сознания, а оргия продолжается.

Гордо подбоченясь, командует майор А. Но вот поднимается последний, и на два полутрупа набрасываются палачи-сержанты.

Майор А. вытаскивает из кобуры наган и стреляет в окровавленные рты мучениц, и сержанты тащат их изуродованные тела в свинарник, и голодные свиньи начинают отрывать у них уши, носы, груди, и через несколько минут от них остаются только два черепа, кости, позвонки» [49]. (Они могли оказаться сёстрами Вилли Драугеля. — Прим. Р.Г.)

Пьяных солдат, привыкших к насилию, трудно остановить. Рабичев о попытке коменданта города, полковника, остановить вакханалию изнасилований и убийств:

«Между тем находящиеся в неведении солдаты и офицеры разбрелись по городу. Комендант города, старший по званию полковник, пытался организовать круговую оборону, но полупьяные бойцы вытаскивали из квартир женщин и девочек. В критическом положении комендант принимает решение опередить потерявших контроль над собой солдат. По его поручению офицер связи передает мне приказ выставить вокруг костёла боевое охранение из восьми моих автоматчиков, а специально созданная команда отбивает у потерявших контроль над собой воинов-победителей захваченных ими женщин. […] в костёл загоняют около двухсот пятидесяти женщин и девочек, но уже минут через сорок к костёлу подъезжают несколько танков. Танкисты отжимают, оттесняют от входа моих автоматчиков, врываются в храм, сбивают с ног и начинают насиловать женщин. Я ничего не могу сделать. Молодая немка ищет у меня защиты, другая опускается на колени. (И они могли быть сёстрами Вилли Драугеля. — Прим. Р.Г.)

— Герр лейтенант, герр лейтенант!

Надеясь на что-то, окружили меня. Все что-то говорят. А уже весть проносится по городу, и уже выстроилась очередь, и опять этот проклятый гогот, и очередь, и мои солдаты.

— Назад, ё… вашу мать! — ору я и не знаю, куда девать себя и как защитить валяющихся около моих ног, а трагедия стремительно разрастается.

Стоны умирающих женщин. И вот уже по лестнице (зачем? почему?) тащат наверх, на площадку, окровавленных, полуобнаженных, потерявших сознание и через выбитые окна сбрасывают на каменные плиты мостовой. Хватают, раздевают, убивают. […] Такого ещё ни я, никто из моих солдат не видел. […] Танкисты уехали. Тишина. Ночь. Жуткая гора трупов. Не в силах оставаться, мы покидаем костёл.

[…] Я был командиром взвода, меня тошнило, смотрел как бы со стороны, но мои солдаты стояли в этих жутких преступных очередях, смеялись, когда надо было сгорать от стыда, и, по существу, совершали преступления против человечества.

Полковник-регулировщик? Достаточно было одной команды? Но ведь по этому же шоссе проезжал на своем «Виллисе» и командующий 3-м Белорусским фронтом маршал Черняховский.

[…] Так на ком же было больше вины: на солдате из шеренги, на полковнике-регулировщике, на смеющихся полковниках и генералах, на наблюдающем мне, на всех тех, кто говорил, что война всё спишет?

В марте 1945 года моя 31-я армия была переброшена на 1-й Украинский фронт в Силезию, на Данцигское направление. На второй день по приказу маршала Конева перед строем расстреляли сорок советских солдат и офицеров, и ни одного случая изнасилования и убийства мирного населения больше в Силезии не было. Почему этого же не сделал маршал Черняховский в Восточной Пруссии? Сумасшедшая мысль мучает меня — Сталин вызывает Черняховского и шепотом говорит ему:

— А не уничтожить ли нам всех этих восточнопрусских империалистов на корню, территория эта по международным договорам будет нашей, советской?

И Черняховский — Сталину:

— Будет сделано, товарищ генеральный секретарь!»

Лейтенант Рабичев свидетельствует: старшие офицеры лично участвовали в преступлениях, хотя достаточно было одного лишь приказа Конева и расстрела сорока насильников, чтобы мгновенно восстановить дисциплину в войсках.

Из рассказов фронтовиков

Сержант Яков Призант: «Когда вошли в Германию, я был в разведроте. Это потом уже появились приказы не грабить, не убивать, могли и под трибунал отдать. А в первые дни делали что хотели. Заходим в село. Командир выбирает самый красивый дом, его обливают бензином и поджигают. Помню, в кирхе спряталось всё население посёлка. Заходим. Две молодые немки, близнецы лет по восемнадцать, стоят, вцепившись одна в другую. Наш командир тянет одну за руку — не идёт. Тогда он стреляет ей из пистолета в живот и тянет в кусты другую. Я еле сдержался, хотел застрелить его. Но чего б я добился? Пошёл бы под трибунал. Когда вышел приказ Сталина, с этим стало построже. Уже после Победы двое наших изнасиловали немку. Она куда-то пожаловалась. Выстроили роту, и она проходит мимо строя для опознания. Ребят жалко, война закончилась, а им трибунал грозит. Спрятали их, а потом быстро демобилизовали».

Вспоминает Михаил Коряков, военный корреспондент армейской газеты, работавший в Париже в газете, издаваемой советским полпредством, в 1946 году ставший невозвращенцем, один из первых сотрудников радио «Свобода»:

«Население Крейцбурга бежало. В городе остался один дряхлый, глухой старик. У офицеров полка резерва споры вертелись вокруг одной темы: «поджечь — не поджечь», «убить — не убить». Потом я узнал: старика убили. В другом городе я сам, собственными глазами, видел труп женщины: она лежала поперек кровати с раздвинутыми ногами и задранным платьем, и в живот насквозь, до досок кровати, был воткнут длинный четырехгранный штык. […] Наверху, над потолком, раздались женские крики, плач детишек. В волнении стал я одеваться. Девушка и старики Вюнш умоляли меня не ходить туда: убьют! Минувшей ночью убили офицера городской комендатуры, пытавшегося помешать насилию. Всю ночь мы слушали в страхе крики несчастных женщин, плач детей и топот, топот тяжелых солдатских сапог над головой. Утром, когда настал час отъезда, девушка бросилась ко мне в слезах, умоляя не оставлять ее. Тут я узнал страшную вещь: за три недели её изнасиловали — общим счетом — не менее 250 человек! Насиловали и фрау Вюнш, даже на глазах мужа. Два солдата изнасиловали полуслепую и высохшую 78-летнюю фрау Симон» [50].

Командир противотанковой батареи Иосиф Невелев рассказал автору этой книги о настроении, с которым войска входили в Германию: «Столько ненависти было у всех, артиллеристы выбирали самые красивые и ухоженные дома и расстреливали прямой наводкой».