Газета Завтра Газета - Газета Завтра 890 (49 2010)
Я постоял немного, думая пойти домой. Снова застучал поезд, а в озеро бухнулись две бабы в сарафанах — и давай нырять, искать инженерные пожитки. Поезд проехал насквозь, не задев даже ленточек на косынках. Они купались, визжали при всякой находке. "Не купишь ли, ласковый, гармонь?", — обратилась одна ко мне, протягивая губную гармошку. Сунул гармошку в карман, побрел домой. Думать. Лесное озеро на железной дороге — это тебе не бензопила и не инженер. Им, что — отработают да спать улягутся. Одна забота — домовой ночью пощекочет.
По дороге домой слово эгоцентрик пищало губной гармошкой. Что это? В книжках не прочтешь, а если и прочтешь, то про какую-нибудь ерунду вроде эгоизма. Правда, я и об этом понятия не имею. Эгоизм, эготизм, эготворчество, эгофутуризм. А у меня — эгоозеро? Хорошо еще, что не эголужа!
Хорошо бы знать, что такое "эго"? Эгоцентрик — тот, кто тащит все поближе к себе. "Всё моё ношу с собой". По дороге домой я увидел, как двое пьяниц тащили манекен. Либо на свалку, либо к себе на завод, чтобы инженер увидел, что в цеху работают трое. Инженер. Тот инженер всё своё растерял в озере, сейчас, поди, и бензопилу утопил. А что? Будет в озере рыба-меч! Но я, эгоцентрик, не хочу в своем озере бензопилы. Первое приближение к понятию: эгоцентрик не прост и не жаден. Если я поймаю крысу, то подарю оную кому угодно, хоть ближнему, хоть дальнему, хоть в бедный зоопарк. А если подарят, к примеру, автомобиль? Подарю двум пьяницам, пусть возят свой манекен. Приоденут его начальником, и вперед! А если их оштрафуют и посадят? Не о том я думаю, не о том. Эгоцентрик ничего не имеет и ничего не хочет иметь. Просто он видит и воспринимает то, что хочет видеть и воспринимать. Когда-то я видел картину, на картине изображалось лесное озеро. Понятно, не моё. Не такое странное посреди железной дороги. В чем я убежден, что моё озеро — не мираж. Я хоть сейчас могу вернуться и застану его на месте. Откуда такая уверенность? Не знаю. Но тогда законы природы полетят к черту!
Я боялся возвращаться домой. Кто знает, что я там застану? У меня неладно с восприятием, надо полагать. Да нет, вот очевидно знакомая улица, во дворе — очевидная веревка с мокрым бельем, мимо прошел очевидный нищий, клянча на пожар. Я мимоходом поинтересовался:
— Вам зажечь пожар или потушить?
— И туды и сюды, чтобы, значит, трещало больше.
— На, возьми, лучше на музыке поиграй, — и сунул ему губную гармошку. Он запиликал изо всех сил. Между нами раскинулось лесное озеро.
— Ой, беда. Надо звать Ваньку-водопроводчика. Ты что, гражданин, водяной?
Я отошел, ошеломленный. Ступил ногой в озеро, отпрыгнул, опасаясь замочить ногу. Но она, то есть нога, удивилась ложному движению, ощутив обычный асфальт. Я остановился, растерянно оглядываясь. Озеро молчало, неподвижное и равнодушное. Вероятно, миражи и прочие порождения глаз не имеют отношения ни к ногам, ни к рукам. Я нарочно потрогал пальцами поверхность — она была твердая, гладкая, только внутри что-то гудело и бормотало. Если опять поезд, то верно метро. Или ремонтные работы. Или какое-нибудь чудовище ворочается во сне. А почему бы и нет? Наука пусть себе отрицает, что хочет, эгоцентрику сие безразлично. В это время пролетело нечто, задев меня ботинком по голове. Похоже, осьминог. Точно. Голова седая, восемь ног, аккуратно зашнурованные, болтаются в воздухе, сшибая белье с веревки. Ты, малый, сшибай да не очень! Они тут за всякий пустяк забирают. Ладно. Мне бы лучше о себе подумать. А то окажусь в дурдоме с осьминогом да с нищим, доказывай там чего-нибудь. А нищий где? Вон за ним подъемный кран приехал, он сидит в ковше да напевает:
Куделечки, эх, кудельки,
Водку пили, эх, у реки…
Этот про своё. Может, тоже эгоцентрик? А страшно домой идти. Если на улице такие страсти, дома, надо полагать, кавардак с требухой. А мне что? Лягу с книжкой "Уравнения и так далее", притворюсь умным, брови нахмурю и усну. А зачем мне домой? У меня дома отродясь не бывало. Зашел куда-то, нажал какой-то звонок. Открыл инженер:
— А, привет, эгоцентрик! Заходи, супу поедим. У меня как раз Никодим в гостях. Доходяга. Со смеху помрёшь. А меня с работы сняли. Работяги откуда-то привезли манекен, посадили на мое место, а мне сказали: "Чапай! Этот хоть пить-есть не просит".
За столом сидел пожилой импозантный господин, судя по посадке, метра три ростом. Наверное, брат того осьминога. Суп он ел как-то затейливо: тарелка простояла в холодильнике месяца два, так он легонько стучал молотком, отлетевшие ледышки ловил сачком и запихивал в рот.
— Здорово, эгоцентрик. На, подкрепись, — протянул мне сачок с супом, — я тут в Ижевске был, не город — мечта! Они там небоскребы из змей делают, братан мой с ними дружит, шоколадом кормит. Весь город, говорит, обкусанный ходит. Вот бы тебе туда. Поставил бы ванну с патокой, разбогател. А то посередь железной дороги озеро устроил. Так недолго и в милицию загреметь. Супцу еще настрогай, Вась.
— Озеро, озеро, — не то наяву, не то во сне пробормотал я.
— Ты еще скажи спасибо, — хлопнул меня по плечу инженер, — что бабы вёдрами всё твое озеро расхлебали. Аккурат там авария вышла, воду отключили. Генерал приезжал на митинг, орал про нашу славную ирригацию, а на железную дорогу, мол, плевать. За это его в истопники перевели.
— Я тебе вот что скажу, Вась, — оторвался от супа Никодим. — Ты сначала аквариум себе купи, а потом в политику лезь. А то, как мой братан. Забрался на столб свет чинить, а отвертку забыл.
— Так при чем тут аквариум?
— Дело простое. Аквариум купи, наложи туда всякой всячины — ну там килек, гаечных ключей, топор, кислой капусты, денег не забудь, рубля три, проволоки моток…и к завхозу.
— Где я тебе возьму завхоза? Какого завхоза?
— Не шуми. Придешь с товаром — завхоз всегда найдется. Да хотя бы мой братан или этот, — он кивнул на меня, — эгоцентрик.
Я почувствовал внезапный прилив злобы:
— Не путайте меня в ваши воровские дела! Где мое озеро?
— Чудак человек, — усмехнулся инженер, — сколько в твоем озере воды?
— Не знаю. Тысяч десять литров. Может, пятнадцать…
— Как же тебе без аквариума? Воду-то чем черпать будешь? — удивился Никодим, брат осьминога. — У братана рук нет, одни ноги, много он тебе перетаскает? Да еще за ботинками следит, чистюля. Я, сам видишь, инвалид, суп с трудом есть могу, инженера с работы попросили. Самому придется на водохранилище топать. Года за два перетаскаешь.
— А ты, друг любезный, — подмигнул мне инженер, — спроворь еще одно озеро. Чего тебе стоит, эгоцентрику?
— Да я забыл, кто такой эгоцентрик!
— Так посмотри в словаре. — Тут разъярился Никодим: — Ты посоветуешь! Я полистал, хотел узнать, что такое баба, так там сказано: "смотри арабские сказки". А их томов двести. Давай лучше в жмурки поиграем.
Никодим резко встал и пробил головой потолок. Упал кирпич и разбил тарелку с супом — ледышки засыпали пол и всю мебель. Инженер взял телефонную трубку:
— Алло, милиция! Опять Никодим буянит! Суп разлил, телевизор разбил, теперь на кирпиче кота вздумал жарить. А у меня профессор в гостях, эгоцентрик. Ну да, из центра…
— Ловко ты их, Вася, — захохотал Никодим и меня локтем подтолкнул. — Да ты не боись, это у него шутки такие. Телевизора-то у него сроду не было, а телефон лет пять отключили, говорит так лучше: ты орешь, а там сопят… А насчет аквариума ты зря: воблу развести или огурцы засолить — первое дело…
Туман стлался среди вековых сосен, струился, обретал цикломеновые силуэты. Зелено-золотые стрекозы старались его облетать, но иногда задевали, испуганно взмывали вверх, путаясь в многослойной паутине, отчего метались тени едва слышного хрустального звона, и осыпались одуванчики, и без того озабоченные озорством цикад. Туман любил тишину, чуть нарушенную воображаемым, замирающим звукопадом травинок и насекомых, взбудораженную на секунду самодовольным гудом шмеля. Туман любил тишину, когда ветерок, слегка окрепнув, сдвигал его влажные полосы, обращал их в облачные клубы и обещал скорое падение листьев. Сосновые иглы падали целеустремленно, будто зная в овраге место своего прибытия; бледножёлтые осиновые листочки, шустрые и вертлявые, повинуясь капризам ветерка, толкаясь и мешаясь, укладывались нехотя и беспокойно, готовые сорваться в никуда; кленовые листья, оранжево-малиновые, причудливо вырезанные, деловито и медленно садились на свой листодром.
