Газета Завтра Газета - Газета Завтра 521 (46 2003)
Вот и надо нам, не спеша, читать непрочитанные романы: и Леонида Леонова "Пирамиду", и Владимира Личутина "Раскол", и Александра Солженицына "Красное колесо"… Авось и поймём что-нибудь в трагической истории ХХ века.
Я считаю Александра Исаевича Солженицына русским национальным явлением еще и потому, что в герои-то свои он тоже выстраивает не высоколобую интеллигенцию (та и сама о себе и своих страданиях напишет), а людей народной судьбы, народного понимания, не обязательно простых крестьян Ивана Денисовича, или Матрёну, а ещё и врача (в "Раковом корпусе"), офицера (из романтической комедии "Пир победителей") или даже крупного советского промышленника (рассказ "На изломах") — всё из того же народного сословия.
Сам когда-то в юности начинавший с романтических революционных утопий типа "Люби революцию", то есть пройдя и путь бунтаря, он сумел понять, что русскому народу для нормальной жизни необходимо подвижничество и служение, бескорыстие и отзывчивость, а не жестокие и сокрушительные ломки. Он выбрал путь русского народного консерватора и прошел этот путь до конца.
К тому же русский консерватизм, как и литературный консерватизм самого Солженицына, как не раз отмечалось, всегда открыт для нового. Разве сам роман "Красное колесо" не пример консервативного авангарда, где умело используется и документальная хроника и киномонтаж, и так называемые конспективные "обзорные" главы? Разве это не новаторство в русском традиционном романе? Конечно, можно назвать и его предшественников, того же Евгения Замятина или Джона Дос-Пассоса. Но я бы назвал ещё одного, чье влияние на творчество Александра Солженицына несомненно, это — Михаила Шолохова. И кстати, не только "тиходонские" следы можно нащупать в романах и повестях Солженицына. Им бы и быть близкими друг другу, увы, судьба развела. Жаль. Но так часто бывало в русской литературе. Примем как должное. Вспомнив хотя бы отношения Толстого и Тургенева, Достоевского и Гоголя. Маяковского и Есенина. Примиряет всех сама Россия, сама русская литература, которую, кстати, не в пример многим другим, Александр Исаевич знает блестяще.
Последние годы раскрылся Солженицын и как тонкий и вдумчивый критик. Почитайте его "Литературную коллекцию", его рецензии — он блестяще чувствует любой текст, умело анализирует не только прозу, но и поэзию. Его критические статьи полезно читать молодым литераторам — вот она, настоящая школа литературного мастерства. Я жду не дождусь отдельно вышедшей книги всех его критических трудов по современной литературе. От поэзии Галича до прозы Леонова.
Несомненная зоркость ума и опять же, возвращаясь к главному, взгляд глубоко народный, русский взгляд на прочитанное. Это как бы книги ХХ века, написанные самыми разными писателями, где и знаменитый Иосиф Бродский, и менее известный Феликс Светов, и ушедшие в прошлое наши писатели начала века Иван Шмелев или Борис Пильняк, книги, прочитанные самим русским народом. Народный взгляд, народная мудрость, народная и суровость всего неприемлемого.
Нравятся мне всегда и заголовки Солженицына. Всё из того же народного неуменьшающегося запаса. К примеру, его недавний ответ своим нынешним либеральным очернителям — "Потёмщики света не ищут". То ли народная поговорка, то ли сам писатель уже складывает свои пословицы, и всегда в самую точку.
А что до самих новых нападчиков и скоростных обличителей, то на все случаи жизни писатель сам же и ответил: "Кто прочёл мои книги — всем их совокупным духовным уровнем, тоном и содержанием заранее защищены от прилипания клевет…"
Пусть со всем старанием потёмщики роются в своей темноте, отыскивая новые пятна в русском народе. Как ещё можно сегодня напомнить миру о приближающемся 11 декабря юбилее русского классика? Иначе они не могут, а других на наше телевидение и в наши массовые СМИ не допускают. Значит, есть ещё в нас тот свет, которого они боятся. Есть этот свет и в творчестве, и в самой жизни Александра Исаевича Солженицына. Не случайно же Александр Солженицын оказался из тех писателей, что не дают никак опустить планку русской литературы как можно ниже, не дают миру забыть о ней. Пока жив Солженицын и его писательское слово, никто не может сказать, что писатель в России — дело частное. Некое хобби или некий бизнес для определенных людей. Нет, нет и нет. Русский писатель по-прежнему в центре внимания, ибо его слово необходимо его народу!
Дай Бог Александру Солженицыну новых книг и новых откровений. Дай Бог здоровья и многих лет жизни. От души поздравляю с юбилеем!
ИЗ ГРЕЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ
Иван ПЕРЕВЕРЗИН
18 ноября 2003 0
47(522)
Date: 18-11-2003
Author: Иван ПЕРЕВЕРЗИН
ИЗ ГРЕЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ
***
Будто зверь перед прыжком,
самолёт напрягся нервно.
Крест нательный под плащом
я погладил суеверно.
Поглядел вокруг дремуче,
вслушался в моторов гул,
и на жизнь на всякий случай
мысленно рукой махнул.
Но - взлетели! Время - мчится.
И за ним несёмся мы,
и земля несется птицей
в грозовых объятьях тьмы.
Поглядел в иллюминатор,
может быть, отринув тьму,
загляну я, будто в кратер,
в душу Богу самому!
Только Бог намного выше,
чем наш верный самолёт,
ну тогда - а что там, ниже,
где меня никто не ждёт?
Ничего, да и за время,
что несусь я через мрак,
что могло случиться с теми,
кто по жизни мне не враг.
Успокоюсь полной мерой,
выпью водки иль вина,
и, в грядущий день поверив,
погружусь в глубины сна.
На краю посадки мягкой
с удовольствием — проснусь,
но за тыщи вёрст, однако,
от земли, чьё имя Русь.
ГРЕЦИЯ
Как будто я приехал на свиданье
к той женщине, которая давно
другому предназначена заране,
но и тебя приветит все равно.
И я люблю печально, безответно
и синь волны, и неба бирюзу,
и долгие закаты и рассветы,
и невзначай пришедшую грозу.
Мне Одиссей поведает о Трое —
о бесконечных странствиях своих,
но я взамен отрады и покоя
вдруг захочу отличий боевых.
Но, Господи, когда настанут сроки, —
мне возвратиться ниспошли домой
не через годы и не сквозь тревоги, —
чтоб я не проклял этот мир земной.
***
Море сегодня мирное,
но соленое-соленое настолько,
что вкус и летучий запах йода
с трудом ощущаю.
Во рту непривычно вязко,
муторно, остро и горько,
хочется пить,
но пресную воду взять забываю.
Волна, накатывая, меня облизывает
с головы и до ног,
облизывает вкусно,
будто котенок жирную миску...
Чайки — то усядутся
на влажный, зернистый песок,
то круто поднимутся в небо,
что синей василиска.
Впервые за долгую жизнь
могу лежать, ни о чем не думая,
и все-таки нет-нет да подумаю
снова хотя бы про то,
как много бывает от моря
тяжелого, долгого шума —
и он меня утомляет,
причем, как никто и ничто.
***
Рассердилось море не на шутку, —
для начала — раннюю побудку
мне сыграло ревом штормовым,
а потом — накрыло с головою
пятибалльной, черною волною, —
хоть взывай к спасателям родным.
Только море про меня не знает...
И животным ревом оглушает
и нещадно топит вновь и вновь —
но, не покоряясь круговерти,
принимаю вызов, как бессмертье,
принимаю вызов, как любовь.
***
Дрожало — полночное море,
лежало покорно — у ног.
И — не было слова для ссоры,
и — не было слез для тревог...
Звучали народные песни...
Растроган мелодией их,
подумал: а что будет, если
в ответ прочитаю я стих.
Сомненья развеялись тут же,
едва я закончил читать,
мне греки захлопали дружно
и стали в сердцах обнимать,
И небо над нами сияло
звездами, что дружно зажглись,
душа, как поденка, порхала
и верила — в лучшую жизнь.
***
Пойду ли к морю веселиться,
поеду ль в град Ираклион, —
повсюду радостные лица
встречаю на пути своем.
На сто вопросов — сто ответов,
и каждый — полный, с теплотой.
Как будто горести и беды
прошли далеко стороной...
Но я то знаю, что едва ли
отыщется другой народ,
который так бы мордовали
из века в век, из рода в род.
Но здесь под небом чужедальным,
хранимый светом русских звезд,
я за народ многострадальный
произнесу высокий тост.
Душа надеждою искрится,
что и когда домой вернусь,
