Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»
«Если провести достаточно близкую и корректную аналогию с ГРУ, то он (В. И. Моисеев), имея звание не ниже генерал-майора (чрезвычайный и полномочный посланник второго класса), занимал должность не менее заместителя начальника направления в оперативном управлении (заместитель директора одного из департаментов МИД). А это значит, что, согласно азам разведывательной деятельности, свято соблюдаемой любой уважающей себя разведкой мира, будь то наши СВР и ГРУ, американское ЦРУ, английская СИС или израильская Моссад, Моисеев был особо ценным агентом. А каноны агентурной связи, столь же свято чтимые солидной разведкой, запрещают личные встречи с такими агентами на территории разведываемых стран с жестким контрразведывательным режимом, одной из которых традиционно считается Россия, чаще одного раза в квартал (!) даже на самом начальном этапе. Уже на втором году количество таких встреч сокращается до двух в год (!!), а позднее они и вовсе исключаются (!!!). Причем ни при каких условиях встречи агенту не назначаются по телефону, да еще звонком домой или на работу. (Вообще уже в самом начале работы с агентом разведкой составляется подробнейший план связи с ним, где встречи и любые контакты расписаны и по месту, и по времени.) Не поощряются, мягко говоря, встречи с агентами в таких людных местах, как рестораны и кафе. Что же до встреч у агента дома, то это верх безграмотности, безответственности и непрофессионализма со стороны разведчика, по сути — должностное преступление.
С учетом всех этих очевидных истин любой уважающий себя профессионал решительно откажет Моисееву в статусе не только особо ценного, но и агента вообще… Вести речь об агентурных отношениях Моисеева с АПНБ даже не смешно» (выделено и подчеркнуто автором текста).
Корейские документы
В качестве доказательства моей «шпионской деятельности» и передачи документов и сведений Чо Сон У следствие и суд использовали поступившие в феврале 1997 года из СВР в Управление контрразведывательных операций Департамента контрразведки ФСБ копии документов на корейском языке на 17 листах, которые еще при их первоначальном переводе на русский язык в УКРО были разделены на два документа под произвольно данными и не соответствующими реальности названиями: «Выписка из Проекта приказа по организации работы резидентуры АПНБ на 1997 год» и «Выписка из личного агентурного дела Моисеева В. И.». Эти документы, пожалуй, представляют собой пик фальсификации и надуманного толкования, если вообще можно найти какой-то пик в нагромождении лжи.
Первые шесть листов, как выяснилось, были смонтированы на ксероксе из более обширного документа под заголовком «Проект служебного приказа на 1997 год», а последующие листы вообще никакого заголовка не имеют. Ни один из этих листков не содержит указания на то, что эти документы подготовлены в АПНБ и вообще в Южной Корее или южнокорейцами. В переводе, как уже говорилось, были значительные пропуски, искажения и добавления.
После того как я сам перевел весь корейский текст на русский язык и ознакомил с переводом адвоката Ю. П. Гервиса, он с некоторым недоверием отнесся к моей работе — настолько переводы были разными. Но, получив мои заверения и наведя справки о моих знаниях корейского языка, приободрился, увидев возможность опровергнуть столь шатко обоснованное обвинение. Одно из его первых ходатайств в судебном процессе под председательством судьи Кузнецовой было о затребовании полных текстов корейских документов, их повторном переводе, вызове в суд переводчика УКРО, первоначально работавшего с корейским текстом, и признании фальсифицированным процессуального перевода.
«Свидетель П.» признал, что он под руководством «свидетеля М.» делал не перевод, а служебную аннотацию, и что он сам придумал заголовки к документам, поскольку начальство требует, чтобы все документы имели название. Мой вопрос, почему именно такие, а не другие, заставил его долго мяться и свести ответ к тому, что ему с его трехлетним опытом работы показалось так правильным.
Он согласился со мной, что слово, переведенное им как «резидентура», можно и нужно перевести как «филиал», «отделение», как это и переводят все без исключения словари, оговорившись, что если оно не относится к документу, касающемуся разведки. Но через пять минут, ничуть не заботясь о логике, сделал вывод, что переведенный им документ относится к разведке, поскольку содержит термин «резидентура». Круг принадлежности «Проекта приказа…» к разведслужбе таким образом замкнулся, но вот на вопрос, почему именно к АПНБ, а не к какой-либо другой, я получил ответ в виде пожимания плечами и невнятного бормотания, что ему так показалось.
— Еще не успел заматереть, — подвел итог в разговоре со мной Юрий Петрович, выслушав это и другие его выступления в суде. — В нем еще сохранились остатки совести.
«Свидетель М.» признал, что это он смонтировал на ксероксе «выписку из Проекта приказа…», поскольку остальное, на его взгляд, к делу не относится. Так что из СВР в УКРО ФСБ поступил полный документ, а уж там решили, что относится к делу, а что нет, сделав «выписку».
С его помощью было решено опровергнуть мои утверждения об искаженном переводе документов. На очередное заседание суда он явился с двумя большими сумками книг и, когда занял место за свидетельской стойкой, Кузнецова попросила его предъявить суду диплом об окончании вуза. Он тут же достал его из бокового кармана пиджака и показал.
— Референт-переводчик корейского и английского языков, — громко зачитала судья.
После этого мне было предложено изложить все то, с чем я не согласен в переводе, а «cвидетель М.» стал доставать из сумок книги. Это оказались корейско-русские, русско-корейские и толковые словари, общие и тематические в двух экземплярах: для него и для меня. Их, как и диплом, он «случайно» захватил, направляясь в суд в качестве свидетеля. Сколько я потом на следующем процессе под улыбки судьи Т. К. Губановой, понимавшей, чем вызван мой вопрос, ни спрашивал у свидетелей, захватили ли они с собой дипломы о высшем образовании, встречал только недоуменный взгляд и, разумеется, отрицательный ответ. Думаю, многие относили вопрос на счет моего длительного пребывания в тюрьме.
Понятно, что по большей части «свидетель М.» опровергал меня, доказывая, что перевод сделан правильно. Причем, каждое свое выступление он, как правило, предварял словами: «Я как профессиональный переводчик считаю…» Вершиной его аргументации можно, наверное, считать утверждение, что перевод «купил оружие» вместо «продал оружие» — это не искажение, поскольку речь идет в обоих случаях об оружии. Так, некоторые не имеющие значения лексические нюансы.
По его мнению, «в корейском языке есть особенности, которые являются причиной разного перевода одного и того же текста разными переводчиками». Если это и мнение профессионала, то уж совсем не филолога. Профессиональному переводчику такое заявить вряд ли даже придет в голову.
Арбитром в нашей полемике выступала судья с неизменным аргументом:
— У вас же не написано в дипломе, что вы переводчик. Как же вы можете оспаривать мнение профессионала.
В дипломе МГИМО этого действительно не написано, но учеба в этом институте и 30-летняя практика дают желающим хорошее знание иностранных языков.
Опроверг он и перевод словосочетания «соним чхамса» как «старший советник». По его мнению, оно неправильно было переведено даже в аннотации, сделанной при его участии и под его руководством. Правильным переводом будет «предыдущий советник». Потрясая толковым словарем, он доказывал, что корейское слово «соним» состоит из двух иероглифов, первый из которых означает «ранее», «предыдущий», а второй — «назначать». Посему, мол, и слово нужно понимать как «ранее назначенный», «предыдущий». Бесспорно, что это корейское слово состоит из тех двух иероглифов, о которых говорил «свидетель М.». Но вот понимать его так буквально не только невозможно, но и просто нелепо. Об этом знает любой, только начинающий изучать иероглифику, уж не говоря о «профессионалах».
Чтобы было более понятно неспециалистам, о чем я говорю, приведу пример. Многим в России, особенно занимающимся восточными единоборствами, известно японское слово «сэнсей» — «учитель», «наставник». Оно тоже состоит из двух иероглифов: «ранее», «предыдущий» и «родиться». Первый иероглиф и в корейском слове, и в японском один и тот же. И корейцы, и японцы используют одни и те же китайские иероглифы, которые в этих трех языках лишь читаются по-разному, но пишутся и понимаются с небольшими нюансами одинаково. Иными словами, буквальный перевод слова «сэнсей» — это «ранее родившийся». Но ведь никому же в голову не придет переводить его так!
Точно так же и корейское слово однозначно переводится как «старший». Об этом свидетельствуют даже не самые толстые словари. Все это, конечно, не могло не быть известно «свидетелю М.», хотя и назвать его «профессиональным переводчиком» у меня язык не повернется. На одном из приемов в посольстве КНДР я слышал, как он пытается лепетать по-корейски и выдавливать из себя английские слова. Запись в дипломе еще далеко не гарантия соответствующих знаний. Ему просто нужно было заставить суд поверить в свою версию или, вернее, по предварительной договоренности дать возможность суду ссылаться на утверждаемое им как «профессионалом».
