Итоги Итоги - Итоги № 15 (2012)
— В никуда — это секретарем к Самуилу Яковлевичу Маршаку?
— Это был выдающийся переводчик и большой умница. Он заново открыл для меня русскую литературу, и мои два года у него — просто счастье. А с какими людьми он меня познакомил! Ведь у него в доме читали стихи еще совсем молодые Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенский, Рождественский. Он дружил с Твардовским, и первое чтение «За далью — даль» состоялось тоже у Маршака. Кстати, читал сам Твардовский, а мне было позволено сидеть тихо в углу и слушать. В общем, к Самуилу Яковлевичу я отношусь с любовью и с огромным уважением.
— Как Маршак относился к переводам Пастернака?
— Конечно, ревниво. И сказал одну вещь, с которой я полностью согласен. «Пастернак, — сказал он, — великий поэт, и в своих переводах поэт Пастернак преобладает над Пастернаком-переводчиком». В отличие от Лозинского, считал Самуил Яковлевич. По его мнению, как переводчик Лозинский — это супер! Слово «супер» Маршак, конечно же, не употреблял, но смысл был именно такой.
— Время летит… Вы помните Беллу Ахмадулину совсем юной, а ее уже нет…
— Считаю, что Белла Ахатовна — совершенно великий поэт. И если бы она была крутым диссидентом, тоже имела бы Нобелевскую премию. Ничего не имею против Иосифа Бродского, отношусь к нему с большим уважением, как и к Борису Пастернаку, но в их литературной судьбе определенную роль сыграл политический момент. Такая же история с Александром Исаевичем Солженицыным. Нобелевская премия Михаилу Шолохову за «Тихий Дон» стала для многих неожиданностью, но что бы там ни говорили, это величайшее произведение!
— Кстати, как Самуил Яковлевич относился к знаменитой эпиграмме: «При всём притом, при всём притом/ При всём притом, при этом. /Маршак остался Маршаком/ А Роберт Бернс поэтом»?
— Хороша эпиграмма. Но ведь Маршак был замечательным поэтом. Стихи писал на иврите, а в молодости был активным сионистом. Но потом, когда образовался Советский Союз, он с этим покончил. На самом деле он исповедовал совершенно другие взгляды. Это была глубоко трагическая фигура, очень одинокий человек. Со старшим сыном отношения не сложились. Младший подавал надежды, мог стать большим математиком, но рано умер. Потом умерла жена. На самом же деле Самуил Яковлевич любил другую женщину — Тамару Габбе, детского писателя, автора «Города мастеров» и «Волшебных колец Альманзора». Уже при мне она заболела лейкемией и скончалась. Маршак остался совершенно один и держал меня подле себя вроде суррогатного сына. Поскольку выкуривал по пять пачек в день, часто болел. Высокая температура, бред… В такие дни я дежурил у его постели.
Как-то Маршак приходит в себя и говорит: «Эх, Владимир Владимирович, поедемте в Англию». — «Поедемте, Самуил Яковлевич». — «И купим мы там конный выезд. Вы будете сидеть на козлах и завлекать всех красивых женщин. Но внутри буду сидеть я, потому что вы не умеете с ними обращаться…»
— Как вы оказались в АПН?
— Случайно. В какой-то момент я понял, что быть переводчиком не хочу. А тут звонит приятель и сообщает, что создается новая организация, которая называется Агентство печати «Новости», и что нужны люди со знанием языков. В то время я уже был женат, уже появился ребенок, а Самуил Яковлевич платил мне всего семьдесят рублей в месяц, так что выживать было непросто... Мне предложили должность старшего редактора с оплатой сто девяносто рублей. Разница существенная. Поэтому Самуил Яковлевич не возражал.
Как потом выяснилось, главная редакция политических публикаций, куда я попал, была насквозь кагэбэшной. В основном здесь работали «погорельцы» — провалившиеся разведчики. Но я ничего этого не знал, пока в 1963 году, проработав в АПН два года, не поменял место работы. Естественно, меня вызвали в военкомат, а там спрашивают: «В КГБ работали? — у меня глаза на лоб. — А что вы так удивляетесь? Ваша учетная карточка пришла к нам из КГБ…» Только тогда меня стукнуло: мама!..
— И куда же вы ушли из своей спецредакции?
— В журнал Soviet Life, который мы издавали в обмен на журнал «Америка».
— Ну, этот хрен редьки не слаще.
— Знаете, намного слаще. Soviet Life — это командировки по всей стране, интервью с интересными людьми. Конечно, тексты выходили лакированными. А что, журнал «Америка» не был лакированным?.. Потом перешел в журнал «Спутник». Вообще революционная вещь: это был дайджест советской прессы, единственное издание, которое покупали крупнейшие издатели на Западе. Причем за реальные деньги. Пока «Спутник» не закрыли, я работал там ответсеком и писал колонку. Закрывали «Спутник» с диким скандалом.
Председатель правления АПН Борис Бурков хотел, чтобы этот журнал выходил и в СССР. А другие отечественные издатели этого не хотели, потому что их детища на его фоне выглядели бы жалко. Бурков имел выход на Брежнева, но тут произошел такой случай. Журнал выходил с пустыми полосами внутри, и была договоренность, что наши западные партнеры могут размещать здесь любую рекламу, кроме порнографической, военной и тому подобной. И вот в ФРГ выходит номер, посвященный столетию Ленина. На одной странице начало статьи о вожде мирового пролетариата, а рядом — реклама дезодоранта: стоит голый мужик, причинное место которого закрывает накренившийся штакетник. Ну и все! Из ЦК: «Ленин — и такое! Вот что значит зарабатывать на пропаганде…» Короче: отдел международной информации разогнали, а главного редактора уволили с волчьим билетом. Мне бы тоже не сносить головы, но буквально за день я успел уйти на Гостелерадио. Стал вести передачу на Америку, которая называлась «Ежедневная программа Владимира Познера» и в которой я мог рассказать гораздо больше, чем позволялось рассказывать внутри страны.
Люди, занимавшиеся внешнеполитической пропагандой, давали себе отчет в том, что невозможно разговаривать с западными людьми, в частности с американцами, как с советскими гражданами. Так сложилась совершенно особая школа иновещания, из которой вышли такие люди, как Влад Листьев, Александр Любимов, Дмитрий Захаров, Михаил Осокин, оба Киселева — Дмитрий и Евгений, ну и я в их числе. Там же, выпал случай, я познакомился с одной американской журналисткой, которая была завбюро телевизионной сети АВС. Она убедила своего шефа приглашать в эфир реальных людей, а не диссидентов, которых на страну набиралось полтора человека. Вот так я появился в очень известной программе, которую вел один из лучших американских журналистов Тед Коппола. Программа называлась Night Line. Я сразу же произвел там фурор, потому что рассуждал и говорил как американец, и меня стали регулярно приглашать в эфир. Вот так я стал в Америке знаменит.
— И с каким знаком вас воспринимала Америка?
— Ясное дело, для них я был красным. Причем настолько удачно отстаивал советскую точку зрения, что, например, когда Коппола звонил в госдеп и говорил, что сегодня в эфире будет Познер и нужен кто-нибудь, чтобы достойно возражать, там особого энтузиазма не испытывали. Но ситуации бывали разные.
Когда генсеком стал Юрий Андропов, Night Line посвятила ему целый эфир. Коппола, как обычно, представляет участников программы: в Москве — Владимир Познер, в Вашингтоне — некий венгерский журналист, который помнил события 1956 года и Андропова, тогда он был нашим послом в Будапеште, бывший директор ЦРУ адмирал Стэнсфилд Тернер и бывший советский дипломат Аркадий Шевченко, в должности заместителя генсека ООН сбежавший к американцам…
Я как услышал это имя, понял, что мне конец. Разговаривать с предателем я не имел права. Но что делать?.. Проще всего встать и выйти из студии, но как, если программу смотрят несколько миллионов американцев? В общем, передача пошла своим чередом. Все по очереди высказались об Андропове. Шевченко, как и ожидалось, полил грязью. И тогда Тед говорит: «Владимир, вы слышали, что было сказано? Можете что-нибудь добавить?» Я говорю: «Тед, тут есть проблема. Я вообще не люблю предателей, никаких — ни ваших, ни наших. Но этот человек, который у вас в студии, не только предал свою страну, он предал и свою семью. Более того, мой сын учится в одной школе с его дочерью... Так вот, его жена в результате повесилась. У русских есть довольно грубое выражение на этот счет, но я вам его скажу: я с ним не то что разговаривать, я с ним на одном поле срать не сяду!»
— Вот так — прямым текстом?
— Да. В американской студии устанавливается некоторая тишина. И Шевченко убирают из кадра. Наши: «Потрясающе! Ура!» Это было в пятницу. А в воскресенье мне звонит Лев Андреевич Королев, который был начальником главного управления Гостелерадио СССР, и говорит: «Владимир Владимирович, у вас будут неприятности». — «Почему?» — «Вы разговаривали с Шевченко». Я говорю: «Я был с ним в одной программе, но я с ним не говорил». «Я не стану с вами это обсуждать, — отчеканил Королев, — но имейте в виду». Я решил: очевидно, меня увольняют. Ну ладно…
